Вытирая с лица наследство Резвого, сержант поднялся и подошел к стоящим кружком сослуживцам.
Столб рухнул прямо на хребет лошади. Конь умер почти мгновенно. И сейчас животное лежало под столбом. По счастливой случайности оно никого больше не придавило.
– Живой! – Лейтенант не скрывал своей радости, подбегая к Батракову.
– Нормально, – дед Женя старался побыстрее отлепить от лица конечный продукт конского пищеварения.
– Молодец. Все целы! – все еще тревожился Мудрецкий.
Показался новый дежурный по парку, чью фамилию лейтенант до сих пор не знал.
– Химики, вы охренели! – начал он в том же духе, что и Парижанский, горлопаня в темноту. – Когда вас всех комбат задолбит до смерти, у нас в части настанет покой и благодать.
– Все нормально! – крикнул в ответ Мудрецкий.
– Ладно трандеть! Кониной не забудь угостить. Юмористы, блин.
Дежурный исчез. Стало тихо-тихо. Никто не шевелился. Все стояли вокруг мертвой лошади, повесив головы. Только Баба Варя начал ходить кругами вокруг придавленной скотины.
Фрол заметил в глазах самого маленького во взводе бойца нездоровый, животный такой блеск.
– Надо столб с него убрать, и это... ну, это... нож есть у кого-нибудь? Он еще теплый пока.
Батраков также не был равнодушен.
– Это ж гора мяса, мужики.
– Есть конину? – наморщился Агапов. – Лучше уж кильку.
Лейтенант схватился за голову. Кого он теперь приведет обратно в конюшню утром? Не желая больше ничего видеть, Мудрецкий пошел в караулку. У дежурного по парку нашлось очень кстати полфляжки чистого спирта.
– За что пьем? – спросил дежурный.
– За мою поездку на войну.
Чокнулись жестяными кружками. После этого Мудрецкий плавно отъехал на широком топчане под треск дровишек в «буржуйке». Таких отвратительных суток в его жизни еще не было.
Отсутствия лейтенанта никто не заметил. Солдаты, те, кто и представления не имел, что же теперь делать с невольно забитой скотиной, стояли и смотрели на Батракова и Бабочкина, кружившихся вокруг груды свежего мясца.
– Конь не молодой, – деловито рассуждал Бабочкин, переспрашивая следом, нет ли у кого ножа.
По мановению пальца Агапова Заморин метнулся к караульным второй роты и принес большой складной нож.
Простаков только нос наморщил.
– Разве этим разделывают, – поделился он с Фролом.
Мертвую животину таких размеров Валетову видеть по жизни не приходилось. Кошечки там, собачки – понятное дело, но чтоб целый конь... Дохлые лошади на городских улицах в Чебоксарах, к счастью, не валялись.
– Чего? – Фрол поднял широко открытые глаза на гулливера.
– Нож, говорю, фиговый.
Малюсенький Бабочкин взял нож, раскрыл его и, подойдя к лошади, наклонился над шеей и одним точным и резким движением вскрыл яремную вену. Кровь брызнула и потекла, быстро впитываясь в перепаханную почву.
Почти все отпрянули. Батраков кивнул.
– Вот и все.
Агапов хватанул ртом воздух. И этого человечка он запрягал мыть полы, доставать сигареты и носить мясо из столовой! Выходит, ходил по краю пропасти. Какой удар, а! Кто бы мог подумать?
Простаков скрестил руки на груди.
– Этим ножом будут возиться до утра. Топор надо, пилу по металлу.
Валетов отвернулся.
– Живодеры, – вырвалось у него.
– Пойду помогу мужикам.
– Ты не устал? – бросил вслед Фрол.
– Я больше хочу есть, чем спать. Надо пользоваться случаем. Сегодня все напоремся. Найди топор где-нибудь.
Батраков скомандовал. Бойцы начали сдвигать столб с лошади.
Резинкин морщился, поднимая столб, но не потому, что ему было тяжело. Просто неприятно стоять рядом с тушей, из которой, похоже, да не похоже, а точно, все еще течет кровь. Фу!
– Те, кто не может смотреть на разделку, ставят столб-убийцу на место! – громко распорядился Агапов и сам возглавил установку, стараясь не смотреть в сторону, туда, где четверо солдат – Простаков, Батраков, Кикимор и Бабочкин – привязывали лошадь веревкой к грузовику.
Тушу машиной отволокли подальше от дороги к палисадничку. Так, чтоб не у ворот в парк разделку вести. Багору с Замором поручили копать яму немедленно. Отходов будет много, и их надо закопать по-тихому. Резинкин занялся костром.
Фрол, как и просил Простаков, родил топор, который пришлось затачивать о бордюрный камень.
Предчувствуя вкус жрачки, народ стал шевелить мослами активнее. Конина – тоже мясо. А мясо – всегда мясо, когда кусками нарезано и лучше сразу же и зажарено.
– Вот освежевывали мы с братом двух телят и двух коров, – Простаков взмахнул пожарным топором, отделяя голову от туловища, – этой зимой дело было, через несколько дней уж повестка пришла...
– А чего и тех и других по два было? Падеж? – тут же перебил Батраков, распарывая конское брюхо и пыхтя с натуги.
– Волки к дядьке моему родному в гости зашли.
Фрола передернуло. Волки, брр.
Махая топором в свете автомобильных фар, Простаков продолжал, остальные слушали. Им ничего не оставалось. Никто не мог говорить без одышки за работой, только Алексей.
– В дом жена дядькина вбегает и начинает трясти за плечо спящего Савелия. Тот проснулся и смотрит на Варвару. Не поймет ничего и давай на нее с бодуна орать: «Ты чего?!» А она ему: «Волки, Савушка».
Дядька сел на кровати. Дурь из башки выгнал да за автомат и прямиком в хлев. На дворе темень. Весна была на подходе, в лесу жрать нечего – вот они и сатанеют. Им такого жеребца разодрать ничего не стоит. Стая голов в двадцать отпирует на нем славно.
– Мы сегодня тоже оттянемся, – улыбался Бабочкин.
Разделывать скотину и для Кирпичева оказалось делом знакомым. Он умело орудовал небольшим ножом с удобной рукояткой, отделяя кусок за куском и кидая их в появившуюся неведомо откуда старую большую кастрюлю.
– У вас там автоматы в Сибири в каждом доме?
– Дядька – охотник.
– Ладно, чего дальше?
– Дядька рассказывал потом. Выпал свежий снег. На освещенном пятаке никаких следов, кроме жинкиных. Передернув затвор, подошел к двери. Под козырьком у него выключатель. В темноте он всю скотину перебьет. Жена говорит – волки, а в хлеву никто не мычит и ни одна тварь не шушукается. Свет зажег, медленно дверь открыл. Никого – ни волков, ни коров. И тут жена за спиной, в ухо громким шепотом: «Ты чего крадешься?»
От неожиданности дядька выпустил два патрона в доски на полу. Баба в крик. Он в сарай. Два теленка и две раздоенные коровы были зарезаны. Поели их, но не полностью.
– И вы ели после волков? – не удержался Валетов, продолжавший крутиться неподалеку.
– Ты что, дурак? На приваду пустили. Ту стаю мы удачно взяли. Так вот, разделываем мы с братом все, что осталось. Я на низеньком стульчике сижу с ножом, недалеко Санька, брат, время от времени топором машет. Я возьми у него и спроси: «Сань, ты когда на Глашке жениться бушь?» А он мне: «Бушь, бушь. Как только, так сразу». Саня снова взмахнул топором, и задолбавшая его ляжка наконец отстегнулась от туловища. Он не такой высокий, как я, но он старший. – Простаков не стал продолжать тему возраста. – Саня отрезал кусок кишечника и говорит: «Еще спросишь меня что-нибудь, будешь весь в говне». Я ему: «Ты погоди», – и достаю недоеденную печенку. Он завелся: «Не надо мне угрожать, иначе... – и снова почти исчез за коровой, руки целиком в нее засунул, взял и вытащил на свет орган величиной с небольшую дыню, – ...влеплю тебе маткой в лоб». – «А ты попробуй», – я положил рядышком с собой печенку и стал раскачивать башкой из стороны в сторону.
Братан сел на свой стул, сжал коровью матку и сощурился. «Попасть, – говорит, – тебе в голову ничего не стоит». – «Давай-давай, ты ни стрелять, ни кидать не умеешь, – я стал раскачиваться на своей скамеечке еще быстрее. – Где тебе твоими кривыми руками...»
Ливер полетел в меня, но я успел увернуться, подхватить лежащую рядом с собой печенку и послать ее в ответ, аккуратно в рожу.
Ничего такого не подозревая, дядька Савелий открыл дверь в хлев. Прежде чем он вошел, ему в нос влетела матка. Вот мы тогда уржались. Охреневший дядя стоял и лупал глазищами. Потом на моего братца накатил: «Санек, ублюдок, ты совсем потерялся, что ли?» – «Дядя Сава, дядя Сава, извините». – «Извините. Вложу вас брату, пусть вздрючит хорошенько. Вы двое здоровых, способных насиловать крупнорогатый скот, кидаетесь в моем сарае внутренностями моих животных. И попадаете маткой мне в лицо!»
Дядька после этого случая долго отходил.
– Вот шакал наш, может, вообще не отойдет, – Кикимор работал, как автомат, кромсая тушу. – Поедет в командировку.
Проснувшись около пяти утра в теплом кунге, Мудрецкий сел и посмотрел на сидящего за столом сытого и довольного дежурного по парку. Рядом с ним стояла ополовиненная тарелка с мясом. Запах стоял потрясный. Желудок сводило. Слюна на языке.
– Откуда мясо?
– Твои ночью принесли, – офицер улыбался.
