Жизнь еще не раз сводила Джорджа Метлоу с соплеменниками из-за железного занавеса, но до сердечного разговора с ними, как завещал дед, у него не доходило, так как видел он их, в основном, через оптический прицел снайперской винтовки. А вот чувство вины за смерть морпеха из своей юности почему-то не оставляло его никогда — лишь с годами притуплялось.
Когда в Афганистане раненый Метлоу неожиданно оказался в плену у русской диверсионной группы, он был просто поражен внешним сходством того морпеха с командиром этой группы майором Сарматовым. Такие же широкие плечи, скуластое лицо, сильные крестьянские руки и спокойный, презирающий смерть взгляд темно-серых глаз. «Сын? — мелькнуло у Метлоу. — Но майор не намного моложе меня... Тогда брат?.. Впрочем, — разозлился он на себя, — брат он того морпеха или сват, не имеет значения. Он коммунист из-за железного занавеса, значит — мой враг».
Полковник Метлоу и не предполагал тогда, что именно с этим русским майором ему удастся наконец «погутарить по душам», как ему завещал сделать ныне покойный дед. Майор Сарматов открыл ему глаза на многое и многое, не понятное в их стране. Когда наступила самая критическая фаза их одиссеи по отрогам Гиндукуша, полковник ЦРУ Джордж Метлоу, понимая, что майора ждет трагическая участь русского морпеха из своей юности, не нашел в себе моральных сил отдать его на растерзание озлобленным афганским моджахедам. «Отдать им Сарматова — значит растоптать память деда и честь нашего казачьего рода, которая для деда была превыше всего, — понял тогда Метлоу и твердо сказал себе: — Этому не бывать, даже если боссы в ЦРУ не захотят понять меня...»
Интерес лейтенанта «зеленых беретов» Джорджа Метлоу к постижению разведывательно-диверсионной тактики потенциального противника — русских — был сразу замечен людьми из ЦРУ на базе Гуантанамо, что, в конце концов, привело его к ним на службу. Но произошло это только после войны во Вьетнаме.
Там, во вьетнамских джунглях, он на своей шкуре убедился, что командиры вьетнамских партизан, обученные в военных академиях Советского Союза, пользуются именно русской партизанской тактикой, нигде и никогда не давая американцам чувствовать себя в безопасности. Знание тактики противника помогло Метлоу избежать больших потерь в своей разведроте. Но жестокость и бессмысленность той войны ввергла его душу в глубокую и продолжительную депрессию, названную психиатрами «вьетнамским синдромом».
«Все на земле тлен, — погружаясь с головой в божественную музыку волн Тонкинского залива, часто размышлял в те годы Джордж Метлоу. — Давно исчезли с лица земли динозавры и мамонты, обратились в песок и прах многие, предшествующие нашей, цивилизации, но неизменной осталась кровожадность рода людского». Да еще остались волны... Они как накатывались на эти камни в доисторические времена, так и накатываются поныне. Нет им дела до грозных авианосцев, барражирующих у вьетнамских берегов. Нет дела до проблем американской небоскребной цивилизации, до хитросплетений в беспощадной войне разведок за глобальные интересы государств, а чаше всего за шкурные интересы отдельных политических групп, цинично маскирующих личные амбиции и алчность под борьбу идеологий или, как стало модным в последние десятилетия говорить, — под защиту прав человека. Волны, волны — равнодушные свидетели низменных страстей и высоких человеческих помыслов, они являют собой апассионарное связующее звено между нами и теми, кто жил до нас. Много веков назад, прорубившись кривыми гуннскими мечами через необозримое людское море Поднебесной империи, докатились до этих берегов, неукротимые в непонятной ярости, волны орд Чингисхана. Не найдя тут вожделенного берега «последнего моря», монголы решительно направили копыта своих косматых коней на Запад. И кому теперь дело до того, что центрально-азиатские пустыни, славянские степи и леса за три века укротили их ярость и поглотили их несметную силу?.. Увы, ни один из последующих завоевателей мира не сделал из этого вывод. Как не сделала его ошалевшая от осознания своего могущества Америка.
Поступившее после вьетнамской войны предложение перейти на службу в ЦРУ Метлоу принял без особых колебаний, так как понимал, что его используют на русском направлении и он снова сможет вернуться к постижению национальных особенностей соплеменников.
Катятся и катятся размеренной чередой на берег волны. Ударив с размаху в береговые камни, с недовольным шипением откатываются назад, чтобы влиться в очередную, изготовившуюся к прыжку волну.
— Сэр, пора ехать, — оторвал Метлоу от тягучих мыслей солдат-водитель.
— Успеем, — нехотя откликнулся он и прислушался к еле различимому колокольному звону со стороны зажатого меж холмов монастыря «Перелетных диких гусей». — Когда еще удастся выбраться из пандшерской дыры к морю.
* * *
На серпантине извилистой прибрежной дороги появилась обшарпанная машина.
— Сенсей, вон тот, кто интересуется тобой, — сказал профессору Осире сидящий за ее рулем буддистский монах и показал на стоящий у самой кромки прибоя джип и одинокую фигуру сидящего на камне поодаль человека.
— Напомни, Ямасита, его имя?
— Джордж Ив Метлоу.
— Что ему надо от меня?
— Ямасита не знает, сенсей.
Метлоу повернулся на шум подъехавшей машины. Старый японец из окна машины настороженно обратился к нему:
— Мне передали, что вы интересовались профессором Осирой, мистер э-э-э...
— Метлоу. Джордж Ив Метлоу...
— Простите мою уходящую память, мистер Метлоу! Что надо вам от такого старого пня, как я?
— Ничего особенного не надо, — заверил его Метлоу. — Хотелось бы лишь узнать, как идут дела у моего друга, англичанина Джона Карпентера?
Осира вышел из машины и, вглядевшись в штормовые волны, удовлетворенно улыбнулся:
— Так я и думал. Взгляните, у Джона рандеву с дельфинами. Даже наступившие холода не мешают их ежедневным совместным прогулкам по бухте, на что, мистер Метлоу, признаться, я не рассчитывал.
— Но это же очень опасно! — вырвалось у полковника, когда он увидел на горизонте пловца.
— Опасно. Но, по-видимому, ваш друг родился под непрерывный грохот канонады — он не боится орудийных залпов... Кстати, не могли бы вы сказать — где его родина?
— Вы сомневаетесь в его английском происхождении? — насторожился Метлоу.
Осира улыбнулся одними глазами:
— Я знаю, мистер Метлоу, по документам он — англичанин Джон Ли Карпентер, родившийся и выросший в жарком Пакистане...
— Вы хотите сказать, что в Пакистане он не мог приобрести привычку к холодным процедурам... Вынужден согласиться с вами, но кто же он, по вашему мнению?
— Он?.. Безусловно, не немец, не француз и не швед, хотя шведы спокойно переносят холодные морские ванны. Он славянин. Скорее всего — русский.
— Русский? — еще больше насторожился Метлоу. — У вас уже были пациенты-русские?
— Нет, — уловив настороженность собеседника, улыбнулся Осира. — Но после Второй мировой войны я несколько лет провел у них в плену. Не теряя времени даром, я изучал язык, быт, психологию и этнические особенности этого загадочного народа.
— Разве русские отличаются от других народов?
— Каждый народ неповторим, мистер Метлоу... Например, сэр, мы, японцы, созерцая природу, обожествляем ее, восхищаемся ею, порой до слез, принимаем каждый ее уголок за картину, вышедшую из-под гениальной кисти Творца. Мы считаем, что человек не достоин вмешиваться в его творческий замысел.
— Хотите сказать, что японцы смотрят на природу со стороны?
— Да! — кивнул старый профессор. — Кроме того, мистер Метлоу, японцы неисправимые фаталисты. Мы считаем, что все в нашей жизни предопределено судьбой, потому нет смысла сопротивляться: жизненным невзгодам, землетрясениям, пожарам, цунами, которые регулярно обрушиваются на нас.
— А европейцы?
— Немцы, французы, англичане, американцы — жестокие прагматики. Вы существуете как бы параллельно с природой и используете ее, как, впрочем, все, до чего вы можете дотянуться, в чисто утилитарных, потребительских целях...
— А русские не так? — спросил озадаченный Метлоу.
— Русских, как и японцев, отличает беспримерная терпеливость в жизненных невзгодах и в выпавших на их долю страданиях... Но в отличие от японцев они не созерцатели и не фаталисты. Русские обладают даром растворяться в природе, становиться составной и неотъемлемой ее частью. Гроза, ураган, ужасные снега, морозы, дикая мощь и первозданность необжитых мест, которых так много в их стране, в отличие от европейцев и японцев, совершенно не пугают их. Даже, напротив, мощь и экстремальные состояния природы вызывают у них прилив жизненных сил, восторг, схожий с религиозным экстазом.
— Пожалуй, я соглашусь с вами, профессор, — кивнул удивленный Метлоу, не ожидавший от профессора Осиры суждений на тему, волнующую его самого уже много лет. — Я тоже много лет занимаюсь психологией этого народа, но, признаться, мне не приходило в голову посмотреть на русских с этой стороны.
