– Ложись! – вскричал Сташевич.
Мы упали в изрытую землю. Я отбросила приклад – конструкция «Кипариса» такова, что без этих действий не сможешь прицелиться: в походном положении скоба приклада лежит поверх ствольной коробки.
– Вляпались! – ругнулся Турченко. – Вот ведь, итить твою налево...
Погоня была солидной. Человек двенадцать в развевающихся рубахах вырвались из поселка и теперь бежали за нами, беспорядочно стреляя. Пока далеко, но расстояние быстро сокращалось. Мужики открыли ответный огонь. Я тоже куда-то пальнула. Ударило в плечо, «Кипарис» отклонился – я выплюнула половину коробки, кинулась ловить убежавший автомат.
– Женщины, уползайте к скалам! – гаркнул Борька. – Порезвее!... Там нас прикроете!.. Мужики, а ну залпом – три пятнадцать!
Застрочили дружно и напористо. Бегущая фигура споткнулась о кочку, выронила автомат и с размаху грянула оземь. Остальные присели.
– Ага! – завопил Борька. – Прям в лобешник!
Я ползла по-тараканьи, отчаянно перебирая конечностями. Земля скрипела на зубах, я отплевывалась, кашляла. Страх гнал, как надсмотрщик с кнутом, каждая очередь за спиной была равносильна порции горячих. Иногда я не выдерживала – поднималась на ноги и, согнувшись в три погибели, бежала. Вспоминала про пулю в затылке, падала. Скала приближалась. Невзгода опередила. Когда, вереща и подвывая, я допрыгивала по-лягушачьи последние метры, она уже сидела за уступом скалы, постреливая одиночными. Я упала рядом, тяжело дыша, выставилась в небо и не сразу сообразила, что товарищи остались в западне, ждут помощи, а я тут прохлаждаюсь...
– Стреляй, идиотка! – зарычала она.
Я засела за камень, с изумлением обнаружив на себе подсумок с тремя рожками. Соображать было некогда: я уперла приклад в ноющее плечо и стала искать цель.
Поле просматривалось, как на картинке. Прогресс в диспозиции определялся мертвым: раньше он бежал впереди всех, теперь лежал последним – живые уползли далеко вперед. Еще один получил ранение. Он полз рывками, волоча за собой ногу. Наши отползали, огрызаясь одиночными – экономили. Стрелять им было неудобно – пули взбивали землю или летели над головами. Я навела ствол, уперла приклад. Вскочил какой-то отчаянный в авангарде, чтобы разом догнать отступавших. Я нажала на спусковой крючок: очередь пошла дугой, опустошая магазин, фонтанируя у него под ногами: не попала, но отчаянный залег. Я вставила новый рожок, оттянула затвор. Ударили одновременно: Невзгода – одиночными, я – как попало. Атакующие остановились. Кто-то отполз, сплющился в борозде. Борька привстал на колено, плюнул двумя пулями. Под его прикрытием Сташевич с Турченко перебежали. Разлеглись в траве, застрочили. Борька сделал три олимпийских прыжка и, как дайвер с борта судна, нырнул рыбкой. Я вбила третий рожок – экономия неуместна. Уже свыкаясь с грубым норовом «Кипариса», застрочила по белым пятнам, начинающим продвижение... Борька ввалился в укрытие.
– Девочки... – Лежа на спине, выбил из «калашникова» магазин, вставил последний, упал на позицию. Длинная очередь оглушила – словно отвертку забили в ухо! Я перестала стрелять, заткнула пострадавший орган и, кажется, истошно завопила...
Сташевич махнул через гребень, а Турченко не успел. Жалобно вскрикнул, застыл на краю и вроде как собрался сползать. Сташевич с Борькой, не сговариваясь, схватили его за грудки, втащили на нашу сторону. Он снова закричал, упал на колени.
– Девчата, не смотрите, стреляйте! – взмолился Борька.
Мы опомнились. До сектантов метров тридцать, они уже вставали, чтобы сделать последний бросок. Такие дикие, самобытные... Мы ударили в два ствола, в упор. Кто-то повалился с диким ревом; еще один, противно вереща, закружился, как ротор вокруг статора. Остальные залегли, ударив по гребню. Но нас там уже не было – обдирая ногти, мы сползали к своим. Совершенно бледный Турченко – ни кровиночки в лице – пытался встать.
– В плечо попали, с-суки...
– Плечо не нога, – ядовито заметил Борька. – Молись, чтоб не пулей со смещенным центром. Бежать сможешь?
– Бегите, ребята, я за вами...
– Вперед! – крикнул Борька, нетерпеливо поглядывая на гребень. – Цигель, цигель...
До глубокой расщелины, уводящей в глубь изрытого трещинами холма, было метров шесть...
* * *
Теряя кровь, Турченко бежал наравне со всеми и даже волочил здоровой рукой лямку автомата. Он нас почти не тормозил. Беда пришла откуда не ждали. Об элементарных вещах мы не подумали: игра в догонялки по полю была лишь отвлекающим маневром, призванным притормозить наше бегство. А мобильная группа прошла по склонам холмов, прикрываясь соснами, и встретила нас в лоб! Мы бежали по извилистой тропе – с одной стороны висела круча, с другой – простирались россыпи валунов, не за горами заросли осоки, – когда по нам ударили кинжальным огнем. Сташевич бежал первым, задергался, как кукла на веревочках, – его буквально изрешетили. Падая, он повернул лицо – я увидела в нем боль и обиду. Остальные попадали за валуны. С обрыва, торжествующе вопя, сиганули четверо, а впереди, ни много ни мало, лохматый Аврелий – лично начальник безопасности Учителя-погорельца. Глаза сверкали, ноздри раздувались...
– Прижмись! – звонко крикнула Невзгода.
Эх, поберегись... Счет шел на доли секунды. Она бросила что-то круглое, зеленое – обрисовалась дуга над головой. Граната, прозрела я. У парней с вертолета были гранаты, точно! Вдогонку первой она запустила вторую. Я упала между камнями, закрыла голову. В сознании остался отпечаток – оскаленная пасть и дико вращающиеся глаза Аврелия. Шарахнуло дважды, с минимальным интервалом. Не успела осесть пыль от взрывов, а Борька уже понукал:
– Ходу, ребятки, ходу...
Я мотала головой, сбрасывая с нее землю. Ни хрена себе батальные сцены, в мирное-то время! А Борька запустил руку в подсумок к Невзгоде – она оторопело моргала – выудил третью гранату и, оторвав чеку, бросил назад, в изгиб тропы. Для профилактики. Дабы не спешили. Яркая вспышка озарила пройденный путь. Окончательно сдвинулся «чердак». Не получи я пинка под задницу, так и осталась бы замороженной, пока те сзади не разморозили...
Нашпигованный пулями Сташевич – боль в глазах; порванный в клочья Аврелий (граната шибанула под ногами); трое сподвижников – ближний наповал, двое пытались куда-то ползти... Мы перескочили через них, побежали по тропе. До предела – морального, физического, психического – оставалось рукой подать. Мы слетели с холма. Потянулись заросли тростника, карликовые ивы. Тропа конкретная, ее топтали не лоси – сектанты. Здесь они ходили к воде: на рыбалку, на гульбища, в редких случаях – помыться...
– Сюда! – сориентировался Борька, первым пропоров густую осоку.
Чуть приметная тропка – как увидел? Я свернула за ним; Турченко не отставал – стонал от боли, но исправно держал дистанцию. Господи, как долго мы бежали! Эти шуршащие заросли казались бесконечными – то мелели, то редели, то превращались в джунгли, изрытые канавами. Борька озирался – не пропадаем ли.
– Любаша, не отставай! Последняя надежда выйти замуж!
Ветерок задул в лицо. Сверкнула гладь реки! Желтая дорожка лежащего на горизонте солнца, изрытая крупной рябью, болезненно резанула по глазам. Задыхаясь, мы выбежали к пляжу и в прибрежных зарослях обнаружили наш плот, который люди Аврелия вытащили из воды.
– А ну поднажали, вольный люд! – орал Борька. – Ощути себя свободной, Дарья!
Оголодавшие по свободе, ругаясь, плача от натуги, мы вытащили плот на мелководье. Бревна скрипели, прогибались. Не принимавшего участия в спуске на воду Турченко усадили на край, оттолкнули. Поплыл, родимый... Мы с Невзгодой «припарковались» с двух сторон, предотвращая крен. Борька толкал плот, пока вода не поднялась до пояса. Тогда он забросил на настил автомат, еще раз толкнул плавучее средство, потянулся на мускулистых руках...
Мучительно медленно, невыносимо медленно хлипкое суденышко выплывало на стремнину.
* * *
– Не спать, – предостерег Липкин. – Как попрут демоны, стреляем. Нельзя им дать занять позицию – поубивают, на хрен.
– Там, в подсумке, гранаты... – прошептал, закрывая глаза, Турченко. Он совсем побелел – обескровленное лицо тряслось от боли, кровь текла из плеча уже не толчками, а струйкой, которую он пытался зажать рукой.
– Спасибо, что напомнил, – хмыкнул Борька. – Ты не шевелись, голубчик, ляг. Без тебя доиграем.
Поредевшие числом «прозревшие» ломились к реке, как лоси. Орали, подбадривали друг дружку. Уже гуляла осока, чавкала земля. Я вставила последний магазин. Эмоции улеглись – ни отчаяния, ни страха. Безраздельная усталость овладела мной и придавила плитой.
Лохматые головы уже мельтешили над травой, когда Борька швырнул гранату. Невзгода сопроводила ее сухой очередью. Грохнуло умеренно, но там, где надо. Взвыли раненые. Какой-то прибабахнутый, с рожей нетопыря, вылетел к воде, бухнулся на полусогнутые, застрочил от пуза. Сжав цевье, я прицелилась, плавно потянула спуск... Пули разлетелись по кустам, но парочка нашла героя: нетопырь рухнул навзничь и сразу всплыл, закачался. Понеслась душа на небо в скоростном лифте...
