— Егор, что все это значит? И где ты?
— Володь, мои у тебя?
— Да!
— Сними где-нибудь для них квартиру, чтобы никто, кроме тебя, адреса не знал, и, если есть возможность, обеспечь их безопасность.
— Ты можешь мне объяснить, куда ты попал?
— Со мной все в порядке, еще встретимся. Назови свой мобильный номер.
Кулагин продиктовал цифры. Егор, обладавший отличной памятью, не стал записывать. Спросил:
— Я могу, Володь, на тебя рассчитывать?
— Насчет родителей, или ты еще что-то имеешь в виду?
— Насчет родителей.
— Можешь не волноваться, они будут в резиденции одной секретной службы.
— Спасибо, и прошу тебя, не пытайся что-либо выяснять обо мне, только навредишь. Как встретимся, я тебе все объясню. Ну пока, мне пора.
Вишняков, слышавший этот разговор, был доволен. Все же он добился своего!
Нож и часы были уничтожены. Егор обратился к Вишнякову:
— У тебя есть фотографии дочери? Желательно последние.
— Конечно.
— Покажи.
Вишняков достал альбом из книжного шкафа, вытащил несколько фотографий, разложил на столе. Егор подошел. Взял в руки одно фото, где девушка была снята одна.
— Какая она красивая! — невольно вырвалось у Егора.
И в самом деле, его поразила необыкновенная, какая-то естественная, природная красота Вики. Егор взял другой снимок, где Вика была уже в свадебном платье рядом с молодым человеком, который сразу не понравился Астафьеву.
— И этого урода твоя дочь выбрала себе в мужья?
— А что тебя в этом удивляет? Любовь — она не выбирает.
— Заговорил стихами. А удивляет потому, что не могла Вика полюбить этого самовлюбленного типа!
— Почему?
— Потому, что не могла! Это твое наверняка решение связать их браком.
— Разве можно насильно заставить девушку выйти замуж, это в наше-то время?
— В вашем гадюшнике все возможно! А такой новоиспеченный отец мог сделать из ребенка послушную игрушку, такую бессловесную овечку, во всем подчиненную прихотям пастуха — деспота отчима!
— Этот брак в ее же интересах!
— Да? Значит, я оказался прав? Ты заставил Вику выйти замуж за нужного тебе человека?
— Я ее не заставлял. Просто сказал, что этот союз был бы выгоден всем!
— И тебе в первую очередь! Ну и подонок ты, Вишняков!
— Послушай, выбирай слова!
— Да пошел ты!.. Хотя, подожди, после твоей смерти кто получает наследство и в каких долях?
— Тебе это зачем?
— Ответил бы я тебе… Так как обстоит дело о наследстве?
— Все переходит к Вике.
— А после ее смерти к мужу?
— Да, но лишь при наличии прямого ее завещания, которое должно быть составлено и зарегистрировано в Москве. Она его еще не составляла, насколько я знаю.
— А как в твоем окружении оказался будущий муж дочери?
— Ты учинил мне настоящий допрос! Зачем тебе все это?
— Так, выяснить для себя кое-что.
— Эдуард Хованский, так его зовут, сын Геннадия Львовича Хованского, с которым мы начинали ювелирный бизнес. Естественно, его сын остался в деле, когда оно расширилось.
— А Карельский как попал к тебе?
— Он протеже моего дяди. Специалист по драгоценностям отменный.
— Как и по организации убийств этот подонок тоже спец отменный, так?
— Про убийства я ничего не знаю, но он меня устраивает.
— Еще бы, такие всегда в цене!
— Что еще?
— Скажи мне, как быстро сможешь подготовить мой отъезд в Чечню?
— Что конкретно мне нужно сделать?
— Во-первых, подготовить джип с оформленной по всем правилам генеральной доверенностью. Во-вторых, разрешение на пистолет твой, я его прихвачу с собой.
— Но на оружие потребуется время и немалое, — перебил Егора Вишняков.
— Это твои дела. Хочешь, чтобы я отправился быстрее, сделаешь. Через свои связи сделаешь. Намекал же на продажных ментов? Так через них и работай. В-третьих, деньги — сто тысяч баксов с собой в дорогу, как аванс. По возвращении с Викой еще двести кусков. Это нормальная плата за риск, и это гораздо меньше трех «лимонов». В-четвертых, маршрут я выбираю сам, и не пытайся за мной следить, себе дороже выйдет. Ну а остальное — мое дело! Объяви своим людям, что переговоры закончились удачно, компромисс достигнут, и начинай работать. Деньги передашь перед самым отъездом, настоящие деньги, не вздумай подсунуть подделки, прогорю я — всему делу мандец!
Перечисляя условия сделки, Егор подошел к окну. И это позволило ему заметить, как колыхнулась штора балконной двери в противоположном крыле выстроенного буквой Е дома.
Там, на той стороне, кто-то явно находился, и когда Егор показался, неизвестный наблюдатель что-то быстро убрал. А что мог убрать этот наблюдатель? Бинокль? Бессмысленно. Визуальный контроль за происходящим в кабинете ничего не давал, кроме некоторого конфликта, который был почти сразу замят. Прослушка? Прибор дистанционного прослушивания? Это другое дело. Такое вполне могло иметь место. Тогда все, о чем они говорили с Вишняковым, стало известно лицу, которое очень интересовалось этим разговором. А кто был заинтересован в знании содержания беседы? Только тот, кто мог быть с похитителями заодно. Егору, в отличие от Вишнякова, с самого начала разговора было ясно, что похитители имеют в этом доме своего человека. Но кого? Больше всех на эту роль подходил Карельский, но он в больнице, хотя…
— Дмитрий Петрович, — оторвал Вишнякова от отдачи распоряжений Егор.
— Ну что еще?
— Позвони в клинику, узнай, там ли Карельский?
— Что? Зачем?
— Делай, что говорю, а? Но только вызови не самого Карельского, а своего доктора на городской телефон. И если Карельский там, пусть подойдет, скажешь ему, чтобы возвращался.
Вишняков покачал головой, позвонил в клинику. Вскоре оттуда ответил Карельский, и ответил по городскому телефону, сообщив, что сможет приехать не ранее чем через час. Так, Карельский отпадает. Рудаков внизу с охраной, с ним и продолжил разговор Вишняков. Кто-то из охраны? Нет! При их трехсменном режиме работы наладить тотальный контроль за фирмой невозможно. Стоп! А если Хованский? Где сейчас Хованский?
Егор вновь оторвал от инструктажа Дмитрия Петровича.
— Ну что еще?
— А где твой зять?
— Он с утра сказался больным, поэтому должен находиться в домашнем лазарете.
— Вот как? И где, если не секрет, находится этот лазарет?
— Какой секрет? Как раз напротив кабинета его окна и балкон.
— Ага! А ну-ка позвоните ему туда.
— Это еще зачем?
— О здоровье справься. Звони!
Вишняков вызвал лазарет. Ему тут же ответил зять.
— Как здоровье, Эдик? — спросил Дмитрий Петрович.
— Слабость и ломота в костях, а что, я нужен?
— Нет. Врач у тебя был?
— Да. И прописал постельный режим.
— Ну лежи, коль врач прописал, и выздоравливай!
— Спасибо.
Вишняков, положив трубку, посмотрел на Егора.
— Ну кого тебе еще проверить?
— Не ерничай, Вишняковский, дело серьезное!
— Вот и ты не наводи лишние понты. Мешаешь только организовать то, что сам и запросил.
— Договорились, Дмитрий Петрович, не буду больше вам мешать.
Значит, все же Хованский слушал разговор в кабинете и был тем самым «кротом». Но что же тогда получается? Что он сам и сдал Вику, свою жену, чеченам? А теперь информирует похитителей обо всем, что замышляется в стане Вишнякова, принимая в решениях самое непосредственное участие? Да, ситуация!
В это время Вишняков закончил ставить задачу своим подчиненным.
Егор ничего не стал ему говорить о своих подозрениях и отправился на отдых, в специально отведенную для него комнату в гостевом крыле здания.
Он сбросил верхнюю одежду, принял душ, упал на двуспальную кровать, задумался.
Вот и наступают времена, когда ему вновь предстоит окунуться в то, чем все эти годы жил, — в боевую работу. Мог ли он остаться дома? Судя по тому, как развивались события по ходу словесной схватки с Вишняковым, то мог. И ушел бы, наверное, спокойно, и родителей не дал бы в трату. Остался бы свободным! А дальше что? Опять протухшая квартира? Опять одиночество! Или идти к Нине? Она любит его, примет с радостью, обласкает, окружит вниманием и теплом, но он-то не любит ее. И что, играть вот так в счастливую пару? Не получится у него так, сорвется, запьет и себе, и хорошему человеку жизнь сломает! Имеет ли он на это право? Нет! Вот и получается, что нет у него будущего, жизнь сломалась вместе с приказом об увольнении. Так почему в конце не тряхнуть стариной, не окунуться в родную стихию войны, а там, может, и девушку спасти? Удавались же подобные операции двадцать лет назад? И потом, образ молодой женщины, Вики, Виктории — какое красивое и сладкое имя, не давал покоя Егору Астафьеву. Непонятное тепло разлилось в его груди, когда он только увидел ее снимок, тот, на котором она была одна, и чувство, похожее на обиду, когда на втором снимке она стояла рядом с бездушным Хованским. Одно успокаивало и возвращало тепло — это ее глаза, печальные глаза невесты.
