Мамонт пошел по проторенному пути – старый поэтический материал по теме переработал на новый лад. Он решил, что детский стиль охватит тему полнее, поэтому взял в оборот «Доктора Айболита». По-новому поэма именовалась коротко, но хлестко, как пощечина: «Ветеринар».
А в Африке, а в Африке,<R>На черной Лимпопо,<R>Веселые жирафики<R>Погибли от того,<R>Что по запарке Айболит<R>Вколол им всем гидропирит…
Для невежественных слушателей (а Мамонт знал, что народные целители, в основной массе своей, бывшие троечники с неполным средним образованием, не говоря о медицинском) – так вот, для невежественных слушателей к поэме прилагалась таблица с пояснением значения «трудных» слов. Гидропирит Мамонт вписал в таблицу как химическое токсичное вещество, в быту используемое для осветления волос.
Дальше следовало объяснить, почему в походной аптечке Доктора оказался пресловутый осветлитель. На свет божий выплыла молодая дерзкая ассистентка – старичка Айболита потянуло на «сладенькое». Ассистентка дни напролет красила ногти, осветляла волосы гидропиритом и втихушку потягивала из мензурок медицинский спирт.
Мамонт оторвался от печатания – на мониторе компьютера поэма выстраивалась аккуратными типографскими четверостишиями – и счастливо вздохнул, сто тысяч за «Ветеринара» он с целителей снимет, это факт!
За спиной вдруг кто-то тяжело задышал, и Мамонт испуганно дернулся.
Егоров что есть силы всадил поэту кулаком между глаз. Кабан опрокинулся на пол, зацепив своим телом компьютер. Монитор лопнул. Хищно улыбаясь, Егоров встал ботинком на клавиатуру и хлестко врезал Самсонову пинком в лицо.
Мамонт хрюкнул, блеванув кровью.
– Пидор! – рявкнул оскорбленный отец, он еще раз пнул кабана в брюхо и, брезгливо кривясь, пошел прочь. Что еще взять с подонка? Придется Машку на аборт тащить. Прерывать первую беременность очень нежелательно. Если что с ней случится, он уроет кучерявого гада – удавит по-тихому.
Мамонт, сплевывая кровь и кривясь от боли, привстал на руках – сука, как он вошел? Неужели дверь была не заперта?
С сожалением обозрев угробленный монитор и держась за разбитую переносицу, Мамонт вытащил флеш-карту из проема компьютера, достал из ящика стола ноутбук, вставил в него – на экране ноутбука высветилась поэма. Целая. Мамонт не раз бывал в передрягах и, когда «творил», немедленно все сохранял для верности.
Сука, Егоров, и дочь его сука. Но он отплатит за унижение. Не такой он человек, чтобы позволять каждому козлу…
Умывшись, Самсонов стал названивать своему другу-бандиту. На днях у крутого авторитета намечалось торжество – сорокапятилетний юбилей, и он сочинял оду о правильном разводиле и боссе суровых ребят. Попросит вместо гонорара за оду наказать Егорова – избить до крови. При этой мысли Самсонов заулыбался, глядя в зеркало на свою вспухшую физиономию, – изобьют до крови, он ведь не зверь, не хочет смерти отца своей бывшей невесты…
Геннадий вернулся домой мрачнее тучи – расправа над Мамонтом нисколько не удовлетворила его. Почему Машка выбрала такого идиота? Вокруг тысячи прекрасных молодых людей, красивых, по-спортивному подтянутых, умных и умеющих ценить любовь достойных женщин! Нет, надо было подсесть на никчемного, значительно старшего по возрасту дурака…
У порога квартиры взволнованная жена пристально посмотрела ему в глаза. Геннадий понял: опять что-то неладное в семье. Ох, как достала его Машка! А ведь еще одна красавица подрастает – Наташке уже пятнадцать, скоро тоже начнет вычебучивать, тогда держитесь, родители! С одной девахой тяжело, а когда две начнут выкидывать коленца, тогда все – полная амба…
– Ну, что? – напряженно спросил он.
Жена отвела взгляд.
Геннадий торопливо полез в нагрудный карман джинсовой куртки, вытащил деньги, полученные от отца, – сто долларов (пятьдесят пока придержал).
– Возьми.
– Что это? – удивилась жена. – Доллары? – И тут же ухмыльнулась. – Взятки стал брать?
– Ага, взятки… Кто бы дал! Отец что-то комбинирует по своему писательскому делу; вот, подкинул немного. Я сам не стал менять в обменнике, не стал «светиться».
Забрав сотенную купюру, жена закатила глаза:
– Боже, он боится светиться! Великие деньги побоялся обменять – сто долларов! Геннадий Егоров – великий коррупционер…
– Ира, мне не нравятся такие шутки.
– А мне не нравится, что ты все время на службе, а я одна… – взъярилась вдруг жена. А их двое! Я уже не в состоянии сдерживать… Ты отец или приходящий дядя?
Геннадий понял, что его подозрения обоснованны – дома что-то случилось, опять Машка из-за своего кучерявого урода матери нервы мотала! Господи, почему у всех все нормально, и только в их семье вечные разборки и скандалы?
– Что опять? Скажи! Объясни путно. – Он снял джинсовую куртку, повесил на вешалку, стянул туфли и снова обратил взгляд на жену: – Говори! Что молчишь?
В это время дверь спальни дочерей приоткрылась, и послышался какой-то шумный говор. Гости!
В прихожую вышли три высоких худых парня лет шестнадцати, все в черном, крашеные длинные волосы, сережки в ушах, на цепях замысловатые каббалистические амулеты. И с ними – дочь Наташка, такая же раскрашенная, словно ведьма из фильма ужасов, в таких же побрякушках.
«Господи!» – екнуло в душе у Геннадия.
– Здравствуйте, дядя Гена, – поздоровались парни, оттесняя Геннадия от входной двери, – стали надевать обувь.
Давая место гостям, Геннадий ошалело спросил у дочери:
– Наташа, что это?
– Она теперь гот! – всплеснула руками жена.
– Гот? – продолжал обалдевать Геннадий, глядя на разукрашенную Наташку и ее долговязых друзей. – Это были такие племена в эпоху Римской империи…
– Это молодежная субкультура, отец! – звонким голосом заявила Наташка.
– Что за культура? Панки? – После потрясения от нового образа младшей дочери, Геннадия резануло грубоватое обращение «отец». «Отец» – так говорят парни, а девчонки обращаются ласково «папа».
Парни снисходительно засмеялись и пояснили:
– Панки – это панки. Это было во времена вашей молодости. А мы – готы. До свидания, Геннадий Андреевич!
– Пока! – махнула рукой Наташка, выходя вслед за дружками из квартиры.
– Ты куда?! – возмутился Геннадий.
– Гулять! – в ответ возмутилась Наташка и с силой захлопнула входную дверь.
– Это че было? – посмотрел на жену Геннадий.
– Вот, вот, из-за своей «работы» ты дочерей совсем прозеваешь. – Она пошла на кухню, всем своим видом давая понять Геннадию, что он очень виноват перед семьей.
Геннадий пожал плечами – он-то при чем? Они бесятся, а он виноват? Господи, теперь эта – гот… Нет, он думал, что завихрения в мозгах Наташки начнутся попозже, через год-полтора, но, видимо, прогресс убыстряет развитие детей.
Сердце защемило. Ему что теперь, на сто частей разорваться?! Захотелось курить, и Геннадий вышел на балкон.
День был солнечный, но не жаркий. Небольшой дворик, образованный их панельной многоэтажкой, соседней трехэтажной гостиницей из серого кирпича и неровной полосой старых кладовых и гаражей, нежился в уютной, благостной неге.
В соседнем подъезде на балконе сидел Бонивур. Балкон Бонивура был совершенно открытый, состоявший только из железных штырей ограждения, но это нисколько его не смущало. Виталий Сонин сам так себя назвал. В далекой юности, в семидесятые годы прошлого века, в эпоху Великого Процветания, когда правил Советским Союзом Леонид Ильич Брежнев, на телеэкранах частенько транслировался приключенческий эпос про красного партизана времен Гражданской войны, боровшегося с японской оккупацией Дальнего Востока, – Виталия Бонивура. Этот герой так потряс сознание Виталия Сонина, что он стал с той поры, особенно в пьяном виде, именовать себя не иначе как Бонивур.
Это был великолепный сорокапятилетний мужчина – поджарый, мускулистый, высокий, просто вылитый Савелий Крамаров из фильма о джентльменах удачи. Сегодня этот тип сидел на балконе в стрингах – другой одежды не было, и, держась руками за штыри ограждения, очень походил на человекоподобную обезьяну в зоопарке. Он был уже прилично пьян, но намеревался продолжить алкогольные наслаждения. Денег на утехи не хватало, и его зоркий глаз обшаривал каждый квадрат тихого дворика.
Всю сознательную жизнь Бонивур сидел на шее покорной матери. Пил он тоже на халяву, но пил так, что его несколько раз забирали в психушку, где прокачивали от «белочки». После последней экзекуции с лечением он вернулся особенно добрым и заявил, что теперь он – Полковник. Никто не противоречил. Видимо, лечащий врач нашел в его сознании особые таланты полководца.
Бонивур томился. Он несколько раз поглядывал на нервно курившего Геннадия – тот был далеко, и с ним, даже громко крича, общаться было невозможно.
Геннадий, докурив, уходить не торопился, он чувствовал, что сегодня Полковник проявит себя – он ежедневно себя проявлял…
