Глава 2
Федор Иванович Зубов очень гордился своим кабинетом. К тому же, окна кабинета выходили на кремлевские соборы, а Федор Иванович любил иногда смотреть, как гаснет закат в золоченых куполах. В эти минуты он чувствовал себя маленьким царьком. Открывавшаяся из окон картина, казалось, написана рукой художника, настолько она была величественна и прекрасна. Золоченые кресты, золоченые купола – все это приносило радость и удовлетворение Зубову.
Федор Иванович восседал в кресле за огромным письменным столом. Над ним висел на стене портрет Президента. Зубов и сам был немного похож на первого человека России – та же прическа, только седых волос поменьше. А вот костюм и галстук – почти такие же.
А если учесть, что Зубов был крупный мужчина, то и комплекцией он напоминал Президента.
Последние пару дней Федора Ивановича мучил радикулит. Спина болела не так уж сильно, но эта монотонная боль делала Зубова раздражительным и злым. На все происходящее вокруг он реагировал взвинченно и буквально исходил желчью Когда на его столе появлялась папка с документами, Федор Иванович презрительно открывал ее и принимался читать, вооружась остро отточенным карандашом. Его очки в золотой оправе поблескивали, а губы, словно у ученика младших классов, шептали текст, который прочитывали глаза, спрятанные за стеклами очков.
– Ну и ну! Кто же так пишет?!
Зубов отчеркивал строку или абзац, затем вызывал своих помощников. Те появлялись словно из-под земли. И если хозяин кабинета не приглашал сесть, все уже знали – сейчас Зубов начнет распекать и мучить придирками.
* * *
Так случилось и на этот раз. Зубов отвернулся от окна. Спина заныла, боль предательски поползла вверх и захватила шею.
– Вот несчастье! И с работы не уйдешь, дел невпроворот.
Зубов взял карандаш и постучал по столешнице.
Этот жест говорил о том, что Федор Иванович раздражен дальше некуда. Проклиная изматывающую боль, Зубов открыл папку, только что принесенную помощником и оставленную на столе, поправил очки в тонкой золотой оправе и принялся читать. Он уже много тысяч раз видел подобные документы. Внизу, для того, чтобы бумага обрела силу, должна была появиться его размашистая подпись.
Федор Иванович просмотрел первый документ, затем перевернул его и взялся за следующий, так и не украсив своей подписью предыдущую бумагу.
– Болваны! Сколько учил, что так писать нельзя!
Он прочел несколько страниц, изрядно почеркал остро отточенным карандашом и только после этого, нажав кнопку, вызвал своих помощников. Те появились мгновенно, словно в этот момент стояли за дверью и только и ждали разрешения хозяина войти в кабинет.
Зубов не предложил им сесть и сам не выбрался из-за стола. И его помощники поняли, что предстоит тяжелый разговор, вдвойне неприятный, так как был уже конец рабочего дня, и служебные машины ждали своих пассажиров, чтобы развезти их по домам.
– Так, – сказал Федор Иванович, не поднимая глаз на своих помощников. Он нервно забарабанил концом карандаша по столу. – Сколько я вам говорил, так писать нельзя! Ведь эти бумаги пойдут не в сортир и не в бухгалтерию, а прямиком на стол к Президенту! Вы что, не понимаете этого?! Подставить меня хотите?!
– Федор Иванович, – один из помощников сделал шаг вперед, – но вы же сами говорили, надиктовывали…
– Что я надиктовывал?! – Зубов в негодовании поднял свою массивную голову.
И в этот момент спина опять дала о себе знать.
Зубов поморщился.
– Что, Федор Иванович, радикулит? – участливо, с подобострастным выражением на лице второй помощник подошел к столу.
– Будь он неладен! – пробурчал Зубов и посмотрел на молодое холеное лицо своего помощника. – Это ты составлял? По стилю вижу, что ты. Кто так пишет?! Я тебя сколько учил? Ты за что получаешь деньги? Документы надо составлять так, чтобы ни одна умная голова не смогла придраться. А если какая-нибудь из этих бумаг попадет к депутатам? Ты знаешь, что будет?! Рыбкин даст такому депутату слово, тот вылезет на трибуну и зачитает… А потом начнется! Да надо мной все смеяться станут.
В принципе, бумаги были составлены очень толково, и Зубов придирался только потому, что этого требовала его душа. Ему хотелось немного покуражиться, – сорвать на ком-нибудь злость.
– Короче, все это переделать! К завтрашнему утру.
Я здесь отметил. Чтобы все было выполнено безукоризненно.
Помощники переминались, стоя у длинного стола.
– Понятно? Завтра утром бумаги должны быть у меня на столе. И если опять схалтурите, уже не спущу. Учтите, по головке не, поглажу. Не для того я взял вас сюда, не для того государство платит вам такие деньги.
– Все понятно, Федор Иванович. Не беспокойтесь, к утру все документы будут готовы.
– Мне не надо, чтобы вы проделывали все документы. Подготовьте только те, на которых стоят галочки, их я должен подписать завтра. Президент ждет эти бумаги.
Завтра же они должны лежать у него, я завтра иду к нему. Вам понятно?
– Да-да, – в один голос ответили помощники. – Мы можем идти? – и они направились к выходу.
– А документы? – буркнул вслед Федор Иванович и попытался, опершись руками о стол, приподняться.
Но спина опять заныла, и ему пришлось буквально упасть в кресло.
– Передайте, чтобы принесли чай. А документы заберите.
Когда оба помощника были уже в дверях, зазвонил телефон. Федор Иванович, превозмогая боль, повернул голову и посмотрел на телефонные аппараты. На одном из них красным глазком подмигивала маленькая лампочка.
– Ого! – тихо прошептал Зубов, потянулся рукой и нащупал трубку телефона, среди множества других стоящего на узкой тумбе.
Затем не спеша поднес се к уху.
– Зубов слушает! – сказал он суровым и строгим голосом, так, как и подобает говорить человеку, занимающему роскошный кабинет и знающему себе цену.
Не только окна этого кабинета напрямую связывали Зубова с Кремлем: на узкой дубовой тумбочке стоял телефон, не имеющий номеронабирателя, диск его украшал золотой двуглавый орел, а под ним надпись – «Президент».
Зубов любил смотреть на этот телефон так же, как на купола и кресты кремлевских соборов. Правда, звонил этот телефон редко. Но звонил.
Сейчас же тишину нарушил другой телефон, крайний, номер которого знали немногие.
Зубов прижал трубку к правому уху. Он где-то давно читал или слышал, что если прижимаешь трубку к правому уху, то информация поступает именно в то полушарие мозга, которое отвечает за логику. А вот к левому уху лучше всего подносить трубку, когда разговариваешь с женщиной.
На этот раз Федор Иванович держал трубку у правого уха.
– Это ты? – послышался чуть осипший голос.
– Конечно, я, – все еще строго сказал Федор Иванович.
– Надо встретиться.
– А кто это?
– Ты что, не узнал? – из трубки послышался своеобразный хохоток, напоминающий одновременно скрежет металла и бульканье воды в кастрюле.
Так смеялся только один человек, известный Зубову – Иван Николаевич Хромов.
– Богатым будешь, – пошутил Зубов.
– Да я и так не бедный, не жалуюсь.
– Не зарекайся.
– Я и не зарекаюсь.
– Ты откуда звонишь?
– А что, не слышишь?
– Не слышу, – признался Зубов.
– Из машины звоню.
– Тогда понятно. А в чем дело?
– Не по телефону, дорогой. Ты где будешь сегодня вечером?
Зубов на несколько секунд задумался.
– Знаешь, я себя неважно чувствую.
– Что, опять с Президентом в теннис играл? – спросил Хромов, и вновь раздался булькающе-скрежещущий хохот.
– Да нет, уже две недели не играл.
– Тогда что, переусердствовал с молодыми интересными?
– Да хватит тебе, Иван Николаевич! В чем все-таки дело?
– Я же тебе сказал, надо встретиться и переговорить.
Это очень важно.
– Понимаешь, плохо себя чувствую.
– Плюнь на это, забудь. А то можешь почувствовать себя еще хуже.
– Хватит подкалывать.
– Вечером я к тебе заеду, – сказал Хромов и замолчал, ожидая ответа Зубова.
– Хорошо, приезжай. Я буду на даче.
– Вот это разговор, – жестко и властно произнес Иван Николаевич Хромов.
Зубов положил трубку и посмотрел на золотые кресты соборов. Последние лучи солнца еще играли на позолоте, но небо было уже темное, по нему ползли тучи.
– Как я себя плохо чувствую! – сказал Зубов и сделал глоток уже остывшего чая.
Он держал тяжелый серебряный подстаканник, смотрел на ломтик лимона и понимал, что если уж Хромов вот так позвонил, значит, действительно произошло что-нибудь серьезное.
Федор Иванович выбрался из-за стола, прошелся по кабинету, едва волоча ноги. Ему показалось, что спина болит с удвоенной силой, хотя на самом деле боль была прежней. Настроение резко ухудшилось, и поэтому радикулит казался неизлечимым и смертельно опасным.
