Расстояние между охотником и жертвой стремительно сокращается. И вдруг в голове три коротких всплеска, один за другим: это первый, предупредительный толчок. Через три сотни футов он повторится, а еще через три в голове разразится бойня.
Сигурд крепче перехватывает рукоять ножа. Удар должен быть точным. Единственным! На такой скорости бить надо только наверняка. Нож — в цель, а сам — прочь от летящей кубарем туши.
Еще сто пятьдесят футов, — килун уже близко, — тяжко стучат по земле копыта, дыхание надрывисто.
Кроны дубов и буков густо смыкаются над головой, — темно в лесу.
Чтобы не врезаться в невидимую преграду, Сигурд на секунду сбавляет скорость, но тут же становится ясно: он упустил момент для прыжка.
Снова просвет, — состояние скачка на пределе.
Всплески!
Впереди — Черта. Впереди — черный тоннель. Впереди — запретная зона.
Снова темно, нельзя прыгнуть, промах может стоить жизни.
Гравий летит из-под килуньих копыт, бьет по крышке.
Просвет, — килун огромен, — он устал, — пора! — в атаку!.. Прыжок! — мгновение подошвы ощущают твердую волну спины, — рука хватает толстую шерсть на загривке, — ярость! — удар! — длинное лезвие входит в бок чуть позади передней ноги, — волна проваливается в пустоту, чтобы тут же встать на дыбы, — рука скользит по шерсти, — Сигурд отталкивается и взлетает, хватается за ветвь, — его перебрасывает, переворачивает, он летит навстречу тьме, а под ним с ревом проносится смертельно-раненый вепрь.
Толчок, неудачное приземление, но он все еще в скачке, он успевает кувыркнуться — прямо через купол крышки: опасный трюк, на секунду мозг становится доступен наблюдателям сверху, ежели они там есть.
Сигурд раздирает рукав, царапает кожу и налетает на поваленный ствол. Сбоку обрывается визг килуна.
В следующий миг по всему лесу разносится тяжелый вздох — это дождь ударяет по лиственной крыше.
Сигурд вскакивает на ноги. Темно… Килун может быть жив… Подранок еще опасней. Добро бы светильник включить, уши проверить: коли жив, то прижаты. Нет, нельзя: вспышку могут засечь через дыру в облаках.
Жив еще… тяжело, прерывисто дышит.
Сигурд перепрыгивает через килуна, находит рукоятку: цела, не погнута. Он подтягивает нож, — еще два коротких тычка и резкий рывок. Тело килуна сотрясает судорога. Сигурд отскакивает на несколько шагов, его охватывает теплая радость: он завалил килуна!
Удача!
Дождь шуршал в кронах, но еще ни одна капля не упала на землю.
Сигурд стоял, широко расставив ноги. Он вглядывался в очертания неподвижной туши. Отсюда до подъема на верхнее плато около девяти миль. В одиночку перетащить крупного килуна будет нелегко, особенно, если учесть, что сегодня много раз был в скачке.
Потерев ладони, чтобы освободиться от остатков цепняка, он подошел к килуну и с силой пнул в бок. Постоял немного, внезапно упал на колени, задрал килуну переднюю ногу и одним махом рассек грудину. Быстро вытер лезвие о бок, убрал нож. Он ослабил ремни на плечах, сдвинул раму крышки назад, после чего широко развел края раны и, склонившись, припал губами к горячему ручью. Пил долго и жадно, не думая ни о чем, пока кровь не перестала течь. Облизал губы, перевел дух. Недурственно…
Не вставая с колен, Сигурд стал постепенно наполнять мышцы полустачком: надо выбрать наилучшее усилие, не переборщить, — иначе до убежища не дотянуть. Туша весила не меньше пятисот фунтов. Крышка мешала взвалить ее на плечи. Ничего другого не оставалось, как тащить волоком.
Сигурд снова закрепил крышку, развязал обвитый вокруг пояса трос, сделал петлю и, накинув ее на задние ноги, туго затянул. Вырезал из буковой ветки удобную ручку и закрепил ее на тросе. Готово!
Кровь придала силы. Теперь можно рвать без передышек до самого подъема на верхнее плато. Путь займет часа полтора, от силы два. Останется ли в теле запас, чтобы поднять килуна по Вертукали? Кто знает? Ежели что, килуна можно будет камнями завалить — так, чтобы зверям не достался — и двинуть за подмогой. Неужто подмога двух-трех соплеменников умалит его поступок?
Для того чтобы дотащить килуна до Шедара, понадобилось больше времени, чем рассчитывал Сигурд.
Пройдя сотню шагов, он смекнул, что за голову волочить будет легче, — тогда жесткая шерсть не станет мешать движению. Как это он сразу не допер, верно говорят: век живи — век учись. Не беда, все-таки это его первый большой килун. Сигурд сделал надрез под нижней челюстью килуна, пропустил трос в клыкастую пасть и, вытянув конец через прорезь, обвязал вокруг основания головы. Попробовал, потянул. Тащить стало заметно легче.
По пути килун дважды застревал в зарослях, один раз съехал по склону, когда Сигурд преодолевал узкий участок гребня. Но это не сердило его, — он возвращался домой с лучшей добычей, которую только можно пожелать. Его ждет признание. Ему дадут много браги.
Он шел и шепотом разговаривал с дядей Огином. Мешал дождь — по крышке тарабанил. Мало-помалу усилившись, он размыл глину на открытых местах. Ноги скользили.
Чтобы время шло быстрее, Сигурд стал шепотом напевать поочередно две песни, которые знал: «Сон крепкой собаки» — грустную, про то, как собаке, вожаку стаи, снилось, как раньше она и человек были друзьями, но злобный чухарь их рассорил, и вторую — «Спящие боги» — про то, что каждый человек — частица Спаро, и в каждом человеке есть его дух. Слова второй песни Сигурду не нравилась, но у нее был простой и приятный мотив.
Часа через два Сигурд добрался до края соснового леса. Уже на подходе ему почудилось, что кто-то вопил на горе. Что за дела? Может, это Свон зовет его? Сигурд остановился, прислушался. Крик больше не повторялся. Однако к шелесту дождя примешивалось еще что-то — ровный гул: не то шум ветра, не то журчание реки. Да нет: нынче затишье, а река в другой стороне. Прежде чем выйти на открытое пространство нижнего плато, Сигурд отпустил трос и, подбежав к крайним деревьям, выглянул из-за них.
На верхнем плато был свет! Проклятье!
Дошло сразу: там железяки убивали бигемов.
Небо стало красным…
Перед тем, как Сигурд вспомнил о дяде, он успел подумать, что бигемы погибнут, так и не узнав про его килуна. В воображении появилось лицо дяди Огина. Сигурд застонал.
Свон! Тупой Свон! Он прокололся…
Дядя Огин!..
Забыв о килуне, Сигурд рванулся вперед, на равнину.
Он бежал, ни о чем не думая, исторгая из груди частые стоны.
Оказавшись на открытом месте среди широкой каменистой поляны, он вдруг осознал, что ночь близилась к концу, за скалой уже брезжил рассвет.
Он бросился в сторону, в заросли мокрого можжевельника. Пригнулся. Вперед, к самому краю плато, под кроны сосен. Оттуда — к подъему.
Дух Спаро, помоги!.. Дух Спаро, помоги!
Добежал туда, где плато переходило в голую каменистую полосу, остановился, рухнул на мокрую землю. Он колотил по ней кулаками, он рычал и содрогался, как большой раненый зверь…
Мозгов хватило, чтобы предостеречь себя от самоубийства.
Вверх ходить нельзя, решил он, когда первый приступ боли прошел. Там — твари. Они убивают дядю Огина…
Кулаки в крови…
Долбаные железяки! Твари…
Почему у него нет оружия, которое убивает железяк?
Снова наверху послышался сдавленный крик. Кто кричит? Он не узнал голос.
Ежели взобраться на верхнее плато, можно себя выдать. У железяк тысячи глаз. Они запросто найдут его и тут.
Сигурд вскочил и побежал назад. Через пять минут он был снова в лесу. Выбрав сосну повыше, вскарабкался на нее, попытался рассмотреть, что происходит вверху, но виден был только свет железного демона-геликоптера, висящего над воронкой. Да, слыхал он об этих тварях…
Сигурд слетел вниз, заметался по лесу.
— Дядя Огин… дядя Огин… — бормотал, глотая слезы.
Наконец он упал на влажный ковер из сосновых иголок недалеко от килуньей туши и замер.
Был полусон. В нем Сигурд раз за разом возвращался в шахту. Он успевал предупредить дядю Огина о надвигавшейся опасности. Килуна он таскал следом.
Но дядя Огин не хотел слушать. Он махал руками и кричал: «Мы — трупы! Уходь в лес!»
«У меня тут килун! — объяснял ему Сигурд. — Передай Мерло… это я завалил!»
«Нет! — орал дядя. — Уходь! Сыщи другое убежище! Только на север не бегай!»
«Пойду на север», — очнувшись от липкого сна, сказал себе Сигурд.
Но днем идти было нельзя. Дождь закончился, облака расползлись, показалось слепящее осеннее солнце.
Со стороны верхнего плато лес сверкал: в ту сторону смотреть было невозможно.
Сигурд протер наружную поверхность крышки от капель и иголок, рассеянно побродил вокруг туши и вдруг уселся на нее, отвернулся лицом к чаще леса.
