Он стоял в ярко освещенном проеме двери. Искрящееся от обилия стекла бра в прихожей включено было специально для нее; для нее же предназначались и черные очки, которые хозяин поправлял на переносице, – Светлана поняла: он не хочет, чтобы она видела его неживые глаза.
И он сам подтвердил это.
Отвечая на немое приветствие девушки (наверное, он услышал скрип ее шейных позвонков), хозяин, пропуская неожиданную гостью, извинился. А сама гостья стушевалась, ей показалось, что их роли уже во второй раз за день поменялись: она – хозяйка этой роскошной квартиры, а он – гость, извиняющийся за поздний, неуместный визит.
– Простите, Света, что встречаю вас в темных очках. Я не вижу уже много лет, но никак не могу свыкнуться со слепотой. У меня сложился некий комплекс. Бороться с ним – бесполезно. Но я все же принимаю кое-какие меры и… комплексую еще больше.
Он неожиданно рассмеялся.
Светлана остановилась посреди огромной комнаты, утопая туфлями в пушистом паласе. Она не обратила внимание на некоторый беспорядок в квартире: ящики шкафов выдвинуты, их содержимое на полу, платяной шкаф открыт, кое-какие вещи лежат тут же, рядом. Ее поразили окна: не зашторенные, начинающиеся сразу у пола, они, казалось, пронизывают потолок, уходя своей громадой на следующий этаж. И они были живыми. Мягкий неон реклам центральной улицы стремился слиться через пару кварталов с неистовым огнем еще одной улицы; все это играло на безукоризненно чистой поверхности стекол, удваивая, утраивая свой блеск. Вечернее настроение центральных улиц запросто проникало и сюда, на двенадцатый этаж. Декорации получались праздничные, игривые, многообещающие, но главный персонаж был из другого произведения, декорации в его пьесе были черны.
Или не так черны?
Хозяин засмеялся, и гостья оторвала взгляд от вечерней иллюминации в окнах. Может, он чувствует свет? Не видит, а именно чувствует, представляет его по-своему, по тем воспоминаниям, когда был еще зрячим. Этого девушка не знала. Она вообще ничего не знала, что и как чувствуют слепые. Нужно быть слепым, чтобы понять, как прекрасен мир с его необъятной гармонией света и красок; нужно быть слепым, чтобы любить свет, знать, как он дорог.
Светлана несколько раз за время рабочего дня подолгу закрывала глаза и говорила себе: «Вот я ослепла. На сто процентов лишилась зрения. Ну, там, несчастный случай на производстве. Вот… Глаза, значит, у меня вытекли. И что я знаю о свете?.. Все. Красное – это красное, зеленое – это зеленое, синее – это…» Она подглядела, слегка приоткрыв один глаз, сравнивая синий цвет при закрытых глазах с мягкими тонами блузки Ольги. И ее сразу пробил озноб. Потому что перед приоткрытым глазом она обнаружила темно-серую массу. Масса качнулась, превращаясь в пиджак, и спросила голосом нотариуса:
– Светлана, вы что, спите?!!
Девушка быстро восстановила зрение и, чтобы начальник не заклевал ее совсем, сразу перешла в атаку:
– Да вы что, Владимир Владимирович?! Это аутотренинг! Я время от времени закрываю глаза и мысленно представляю клавиатуру пишущей машинки. Нас так учили на курсах. Да, шеф. И я уже готова начать печатать вслепую.
– Вам ни к чему заниматься аутотренингом, – скривился нотариус, доставая платок и обмакивая им лысину. – Насколько я могу судить о вашей работе, вы постоянно печатаете вслепую.
Мельник предложил гостье устроиться на диване и уверенно подошел к бару из кедрового дерева. Доставая фужеры и длинную бутылку сухого «Мартини», он возобновил начатый разговор.
– Да, да, я комплексую и приспосабливаюсь, приучаю других относиться ко мне с той степенью понимания, которая не соприкасается с сочувствием. Это происходит не сразу, у меня выработалась определенная система. Когда я выхожу на улицу, где меня никто не знает, я не надеваю темных очков. Людям, с которыми я познакомился недавно, я не показываю стеклянного блеска искусственных глаз, пряча их за непроницаемыми стеклами очков. А те, кто знает меня давно, уже не замечают, что глаза ненастоящие. Для них они – живые. И это мне удается, я знаю.
В последних словах хозяина прозвучала гордость.
Наверное, он ждал ответа или хотя бы какой-то словесной реакции гостьи, но Светлана, осушив бокал вина, словно онемела. Она не произнесла еще ни слова. Вернее, она говорила сама с собой. «Нет, зачем я приперлась сюда? Хорошая компания – слепой и немая, как в кино».
Еще через час захмелевшая от вина гостья нагло требовала от хозяина ответа: зачем она пришла к нему. Мельник улыбался и говорил, что не знает.
– Нет, Илья, ты должен знать. Не догадываешься, почему?
– Нет.
От удивления девушка всплеснула руками.
– Потому что я этого не знаю, – доходчиво пояснила она. – Это же так просто, Илья! А теперь отвечай: зачем я здесь?
Хозяин ничего не ответил. Он подошел к зеркалу в легкой раме и провел рукой по его поверхности.
– У меня до сих пор сохранилась привычка подходить к зеркалу… А твой приход не стал для меня неожиданностью. Если ты настаиваешь, я объясню тебе, почему ты пришла.
– Да, я настаиваю.
– Хорошо. За последние несколько лет у меня сложилась привычка искать и, самое главное, добиваться ответа на все, что мне казалось неправильно либо неверно истолковано, будь то в личной жизни, в книгах, по радио или по телевизору. Что касается тебя, вернее, твоего поведения, которое показалось тебе странным, то здесь все построено на чувствах. Ты слушаешь меня, Света?
– О да! Очень внимательно.
– Поначалу – там, в лифте, – у тебя родилось чувство глубокого презрения ко мне. Я достаточно хорошо ощутил это. Потом был испуг. Далее идут чувства стыда, вины, жалости. Ароматный букет, правда? Он и привел тебя ко мне. Убери из него что-то одно, ты бы не пришла. И еще. Все эти чувства по глубине и силе одинаковы. Хотя во главу можно поставить то, что накануне тебя подвел, как мне думается, твой друг.
– Это правда, – прошептала Светлана, жалостно и в то же время удивленно глядя в черные стекла очков хозяина. – Но как ты узнал об этом, Илья?
– Это не так уж и трудно. Следи за ходом моих мыслей, и тебе все станет понятно. Вместе с нами в лифте находилась женщина, ты была к ней абсолютно равнодушна. Если бы причиной твоего раздражения была особа женского пола, то эта чаша миновала бы меня, но все ее содержимое вылилось бы на пожилую даму. Итак, я пришел к выводу, что причина твоего плохого настроения – мужчина. Я ненамного ошибусь, если предположу, что вы крепко с ним повздорили.
– Ты прав, Илья.
– Вы поссорились вчера вечером?
– Да.
– И все мужчины стали для тебя одинаковыми, похожими на твоего друга. Я чувствовал, как в тебе все кипит от негодования. Пошли дальше. Как только наша попутчица вышла и мы остались вдвоем, ты испугалась. Мой приемник постоянно настроен на круглосуточную волну новостей местной радиостанции, и я могу назвать точную дату, когда арестовали того насильника. Ты, наверное, тоже в курсе тех событий, это обильно подавалось в эфир и на ТВ. Глядя на мою сумрачную неподвижную фигуру, ты могла принять меня за очередного маньяка. Клянусь, ты хотела обрызгать меня перцовым газом из баллончика.
– Нет, – выдавила подавленная девушка.
– Нет? – Мельник несколько разочарованно покачал головой. – Выходит, я ошибся.
– Ты не ошибся, Илья. Хотя у меня и не было газового баллончика. Я хотела двинуть тебя электрошоковой дубинкой.
Мельник рассмеялся.
– Ты занервничала, – продолжил он, – и уронила сумку.
– Ага, и даже хотела нагнуться за ней.
– Неосмотрительный поступок с твоей стороны. Если хочешь, я могу прочитать тебе небольшой курс о поведении в экстремальных ситуациях, в частности, в подъездах и лифтах.
– Не надо, я знаю. Я действительно тогда занервничала. Но… перед этим мне захотелось узнать, какого цвета у тебя глаза. Голова у тебя была опущена, мне казалось, что ты демонстративно не замечаешь меня. Прости меня, Илья…
– Все нормально, Света. Мне объяснять дальше, почему ты пришла ко мне?
– Нет, я все-все поняла. И только благодаря тебе. Ты гений, Илья, честное слово!
Девушка посмотрела на часы: половина двенадцатого ночи. А ей так не хотелось уходить из этого дома. Но завтра на работу, и, не дай бог, она снова опоздает. И перед глазами возникла розовая лысина шефа с маленькими ушами-пельменями.
– Илья, – Светлана вернулась от лифта к открытой двери квартиры. Несколько мгновений поколебавшись, она спросила: – Помнишь, ты говорил, что имеешь полное представление о моей внешности? Скажи мне, для меня это очень, очень важно: какая я?
Мельник ответил сразу:
– Ты красивая.
Не то.
Светлана покачала головой. Ей не хотелось выглядеть в его представлении ярко накрашенной блондинкой с ногами-ходулями и полуторакилограммовыми грудями. Но он сказал, что не в его силах что-либо изменить. А ей необходимо быть такой в его глазах, какая она есть на самом деле.
