Но, стоя в этой спальне, я не собирался разводить философскую бурду жиже, чем та была на самом деле. У меня оставались еще кое-какие дела именно здесь, и решать их предстояло, не откладывая в долгий ящик.
Первым делом я шагнул в сторону окровавленного хуцпана, взял его за горло и, пока он одной рукой безуспешно вытирал себе рот, а второй — шарил по карманам в поисках чего-то непонятного, с помощью чего собирался успокоить меня, оттолкнул его к стенке, смачно прислюнив затылком к обоям.
Опять, наверное, перестарался. Можно было действовать и понежнее. Окровавленный потускнел глазами и, елозя спиной по стене, сполз на пол. Я отвернулся — этот был безопасен. По крайней мере, на ближайшее время.
Схватив главного насильника за ворот, — за патлы было неудобно, слишком коротко стрижен, — я стащил его безвольное, медузообразное тело с точно такого же тела жертвы насилия.
Ею действительно оказалась Аннушка. После моего ухода она, видимо, успела раздеться и лечь в постель, потому что сейчас с нее свисали обрывки ночного одеяния, которые уже совсем ничего не скрывали.
Анна была то ли без сознания, то ли в глубоком шоке — трудно сказать. Но глаза ее закатились, изо рта изредка вырывались негромкие уже стоны, а лицо побледнело и стало похожим на восковую маску.
Я стоял над ней с тяжелым чувством. Еще вчера она сама предложила мне ночь любви и была такой юной и свежей, что я наплевал на мораль и собственную силу воли и позволил себя соблазнить. После второго опыта межполовых контактов она вряд ли в ближайшие два-три года сможет без содрогания думать об этом. Может, и дольше. А ублюдков вроде тех, что сейчас были разбросаны по всей ее спальне, я бы, честно говоря, еще в коляске кастрировал. И наказание за это не предусматривал. Понимаю, бывают ситуации, когда женщина сама становится причиной собственного, простите, изнасилования — ну, к примеру, вызывающий наряд в не самой воспитанной компании, или неумеренное заигрывание с психически неустойчивыми людьми, — но в данном случае ничего похожего и близко не было. Девушка находилась в своей спальне — сомневаюсь, чтобы ее тащили сюда специально. Они сами пришли к ней. Честно говоря, не понимаю таких типов. Не без приставаний и некоторого нажима, конечно, но между мужчиной и женщиной все должно происходить по обоюдному согласию. Мое твердое убеждение — с колыбели, натурально.
Глядя на Анюту, я соображал, что с ней делать дальше. Я, конкретно, не доктор, а потому не в курсе, чем лечат шок. Но, поразмыслив, решил, что клин клином вышибают, а потому нужно сильное впечатление перебить другим — по возможности, не менее сильным. Однако предложить что-нибудь, равное по силе производимого эффекта тому, что предложили трое гориллообразных, я не мог — просто представить было сложно, чем можно заменить групповое изнасилование.
Все-таки кое-какие подручные средства были. И довольно мощные, надо сказать. Подойдя к ее прикроватной тумбочке, я вынул оттуда бутылочку джина, на этикетке которого гордо красовалась цифра «60», и вернулся к столу. Вскрыв бутылку зубами, вставил горлышко в девичий рот, с трудом раздвинув при этом и губы, и зубы, и, приподняв голову, влил несколько бульков. Анюта пару раз сглотнула, и я порадовался — значит, должно подействовать. Что ни говорите, а шестидесятиградусный напиток — это что-то. Спирт — тот и вовсе мамонта из мертвых воскресил бы, но спирта под рукой не было. Зато я понял еще одну вещь: раз глотает, пусть и автоматически, значит, живая и даже в сознании. Только шок. Поможет ли мое средство, я не знал, но очень надеялся, что поможет.
И снова не ошибся — правильный, как орфографический словарь, человек. Стоило джину прокатиться по ее горлу и попасть в желудок, Анна дико вытаращила глаза, рывком села, выгнула спину и закашлялась.
Кашляла долго, надсадно, и я ей в этом не помогал. Стоял в стороне и ждал, когда само пройдет.
Прошло. Анна взглянула на меня и хрипло — видимо, горло джином обожгло — спросила, словно ничто другое ее в данный момент не интересовало:
— Что это было?
— Противоядие, — я пожал плечами. — Ты неважно выглядела.
Она вздрогнула и повела вокруг все тем же диким взглядом. Картина полного разгрома насильников сердца ей не смягчила, она вдруг затряслась плечами и обильно, отчаянно разрыдалась.
Я подошел поближе и попытался погладить ее по спине. Она дернулась, рука скользнула в пустоту и стукнулась о стол. Стало слегка больно, но суть не в этом. Я, и без того чувствовавший себя неловко, — как всегда в присутствии искренне рыдающей женщины, — вовсе растерялся. А, растерявшись, сразу разозлился. В основном, на себя — что это, простите за выражение, за мужик, который не знает, что делать?!
Я знал, что. Истерика должна лечиться точно так же, как шок — у них один корни. Аксиома для начинающего Склифосовского. А потому я, волевым решением оттянув нижнюю челюсть генеральской дочки, вставил в ее рот бутылку и заставил сделать еще пару глотков.
Анна прекратила рыдать и опять закашлялась. На этот раз кашляла не так долго. В конце концов я добьюсь того, что кашлять она перестанет вовсе, зато будет пьяной, как сапожник.
— Прекрати поить меня этой дрянью! — заявила она, отдышавшись.
— Какие дела! — я не стал пререкаться. — Может быть, и прекращу. Но не раньше, чем ты успокоишься. У тебя шок и крепкие напитки тебе полезны.
Ответить Анна не успела. Открылась дверь и в ее спальню вломился еще один гость. Черт его знает, может, он не заметил тела, оставленного мной в коридоре, а может, решил, что это один из чужих, которым и положено валяться где ни попадя, но соответствующих выводов не сделал. Залетел, как к себе домой, заявив прямо с порога:
— Все, братки, хватит тут живых людей трахать, пора сматываться. Бабки у меня.
Я порадовался его последнему заявлению, но огорчился оттого, что он такой дурной. Произнес такую длинную речь и только потом додумался посмотреть, что у него за аудитория. А увидев, застыл с отвисшей челюстью. Бедный.
Впрочем, если на чистоту, то растерялся и испугался я ничуть не меньше его. Никак не думал, что их здесь окажется больше четырех. И, прежде чем успел сообразить, что делаю, выхватил пистолет и выстрелил. Всю обойму. Пришелец упал. И в момент его падения, я вдруг сообразил, что уже видел его. В кабинете Коновалова. Личный телохранитель. Андрей. Сматывается с бабками патрона, а его соратники тем временем обесчестили патронову дочку. Поразительная преданность.
— Он его убил, — отрешенно проговорила Анна.
— Я — его? Факт, — согласился я и укоризненно посмотрел на свою руку: нафига, собственно, так торопиться? Можно было попытаться вытянуть из этого хуцпана кое-какие сведения. А все нервы. Непрофессионализм, что поделаешь. Хотя, если разобраться, у меня еще четыре тела, каждое из которых скоро начнет шевелиться и давать показания, если я захочу. Только следовало собрать их в кучу, чтобы исключить неожиданности.
— Да не ты. Андрей убил папку, — пояснила свою мысль Анна. Потом неожиданно спрыгнула со стола и, неловко переставляя негнущиеся ноги, побежала к выходу.
Нет, без неожиданностей, натурально, никак не возможно. Я бросился за ней, матерно ругаясь. Вчера она особых дочерних чувств к отцу не испытывала, а сегодня — гляди-ка! Но делать нечего — почему-то я решил, что Анна мне в данный момент важнее, чем четыре хуцпана, разлегшиеся в разных местах. Слава богу, на бегу догадался остановиться и вложить ненужный уже пистолет в руку первого из встреченных мной живых. В ту самую руку, из которой и взял.
Отстать от Анны я не боялся. Скорость у нее в данный момент была не та, да и место назначения секрета не представляло. Поэтому, когда — никуда, в принципе, не торопясь — поднялся в кабинет ее отца, то обнаружил именно то, что ожидал. Анну, склонившуюся над генералом и заливающуюся горючими слезами. Коновалов, судя по всему, и вправду был мертв. Признаков жизни, во всяком случае, не подавал.
Я огляделся. Сейфы взломаны, бумаги разбросаны по всему кабинету. Наверное, и ценные тоже. Телохранитель Андрей говорил только о бабках, так что, надо думать, акций и прочих векселей не брал. Ну, да мне-то какая разница?
Вдали послышался вой милицейской сирены. Чего никак не ожидал — такой вот хохмы. Кто мог посоветовать проведать коноваловский особняк в это время? Надежды на то, что легавые спешили на чью-то постороннюю дачу, было так мало, словно и вовсе не было.
И тут мне в голову пришли слова генерала о Водолазе. Темный тип. Опасный и скользкий. К тому же без сердца. Мог такой подставить подельников, чтобы сбросить ментов со своего хвоста? Мог. Такой все может.
Я схватил Анну за руку и потащил за собой. Совершенно непонятный порыв, объяснимый разве с той точки зрения, что она могла рассказать ментам о моем присутствии здесь. Хотя и эта версия была притянута за уши — Анюта пребывала в состоянии, когда вряд ли соображают, кто перед вами — тень отца Гамлета или нечто долее материальное. Но об этом я почему-то не подумал.
