деньги, а невесть какими путями раздобытые немецкие консервы и шнапс. Играли вяло, выигрыши были небольшие – от силы пара бутылок шнапса и несколько банок тушенки. Конечно, в таких условиях и это была добыча, но Пахомыч, привыкший совсем к другим масштабам подпольной игры, смотрел на все эти бильярдные потуги с презрением, и душа его тосковала. Однако же куда было деваться от действительности? Тем более что привела его в этот подвальчик не столько жажда наживы, сколько другие известные обстоятельства…
И вот тут-то он и увидел Никиту! Бывший Сверчок появился в зале, улыбаясь своей неизменной улыбкой, – и как тут было его не узнать! Войдя, он огляделся, с кем-то мимоходом поздоровался, на кого-то не обратил никакого внимания. Пахомыч по своему обыкновению сидел в полутемном углу в стороне от прочих, так что его Никита даже не заметил.
Конечно, Пахомыч, увидев Никиту, не бросился к нему с моментальным предъявлением давних претензий. Не те были времена, да и непонятно было, кто Никита теперь – в новой ситуации и новых условиях. А коль непонятно, то и действовать Пахомычу надо было по-особенному, осторожно, с оглядкой.
Пробыл Никита в подвальчике недолго, всего, может, каких-то полчаса. А затем, ни с кем не прощаясь, направился к выходу. Пахомыч тотчас же вышел из своего угла и пошел следом. Конечно, соблюдая осторожность, чтобы Никита его не заметил. Для чего Пахомычу это было нужно? Ну, а как иначе соберешь сведения о человеке, который тебе интересен? А Никита Пахомычу был очень даже интересен. Вернее, нужен. Пахомыч не собирался прощать Никите его вероломство, он намеревался спросить с него по самому большому счету. А для этого и было нужно знать о нем как можно больше. Мстить необдуманно, без подготовки, с бухты-барахты – это в сложившихся условиях было рискованно и опасно. Этак можно и собственной головой поплатиться.
Следовал Пахомыч за Никитой долго – несколько часов кряду. Вначале Улыбка не совершал, на взгляд Пахомыча, ничего особо интересного. Он, не торопясь, прошелся по одной улице, по второй, по третьей, завернул на подвернувшийся по пути базарчик, где угрюмые женщины пытались продать или выменять на еду какое-то барахло, мимоходом поговорил с каким-то мужчиной, а затем – с какой-то женщиной… В общем, ничего для Пахомыча интересного и познавательного Никита не совершал.
Пахомыч уже начинал чувствовать усталость, а вместе с ней и раздражение по поводу столь бесцельного поведения Улыбки, но тут судьба преподнесла ему самый настоящий сюрприз! Вдруг к Никите подошел какой-то мужчина, в котором Пахомыч, к своему немалому удивлению, узнал Белого! Да-да, того самого Белого, который завербовал Пахомыча и который, по сути, был хозяином и вершителем его, Пахомыча, судьбы и жизни! Вот так дела! Так что же, получается, что и Никита тоже знаком с Белым? А ведь ясно, что знаком! Вот как спокойно и обстоятельно они беседуют друг с другом! Случайные уличные знакомцы так бы беседовать не стали! Да, но о чем они беседуют? Что их связывает?
Впрочем, ответ на эти вопросы напрашивался сам собой. Скорее всего, их связывает то же самое, что и Пахомыча с Белым. Как говорится, Белый – он для всех Белый. Начальник гестаповских агентов, обосновавшихся в Симферополе. Резидент, или как там еще они называются. Ну и ну! Так что же, Никита тоже гестаповский осведомитель? Как и он, Пахомыч? Получается, что так. И если подумать и разобраться, то ничего удивительного тут нет. Если уж он, Пахомыч, согласился быть фашистским агентом, то что уж говорить о Никите! Для него предавать – дело обычное. Предал же он его, Пахомыча. Да и, насколько Пахомычу известно, и других тоже. Например, женщин, с которыми сожительствовал… Изучил Пахомыч нрав и характер Сверчка, пока с ним общался! А потому – чему удивляться? При этом если Пахомыч, по его собственному убеждению, фашистский агент поневоле (на что не согласишься ради спасения собственной жизни!), то Никита – агент не иначе как по собственной охоте и убеждению. Уж такой он человек. Преподлейший.
18
– Вот я вам его и сдаю с чистой совестью, – подвел итог своему рассказу Пахомыч. – В обмен на обещанное вами снисхождение.
Выслушав Пахомыча, Ольхин какое-то время пребывал в молчаливой задумчивости. Здесь было о чем подумать.
– А может, – спросил он, наконец, у Пахомыча, – ты это все придумал? Сам же говоришь, что между тобой и ним – какие-то давние счеты. Вот ты и захотел отомстить нашими руками, коль сам теперь отомстить не можешь? Потому и врешь. Чем ты докажешь, что не соврал?
– Так ведь оно как, – возразил Пахомыч. – Допустим, я и вправду соврал. Ну, так рано или поздно вы мой обман все равно разоблачите. И тогда мне точно хана. А коль я сказал правду, то у меня, стало быть, есть шанс сохранить жизнь. Когда дело касается собственной шкуры, тогда не врут. Тут уж надо говорить чистую правду.
– Может быть, может быть… – в задумчивости проговорил Ольхин. – Когда дело касается собственной шкуры, тогда конечно… А тогда у меня вот какой вопрос. Ты говоришь, что у тебя на этого Никиту личная обида. В чем же она?
– Обманул он меня по бильярдному делу, – сказал Пахомыч. – Внаглую, несмотря на мою к нему доброту. Еще до войны. Такое не прощается.
– Значит, он тоже бильярдист? – спросил Ольхин.
– Ну, так я же о том и говорю!
– И что, хороший бильярдист?
– Честно сказать, один из лучших, с кем мне доводилось иметь дело. Но – подлец.
– И зовут его Никита…
– Никита Филиппов, – уточнил Пахомыч.
– И у него – красивая, широкая улыбка…
– Ну да. Улыбка. Между прочим, это именно я посоветовал ему улыбаться во время игры. Он, значит, улыбается, а противник смотрит на него и теряет уверенность. Невозможно быть уверенным, когда твой соперник улыбается тебе в лицо. А не уверен – значит, почти проиграл. Психология!
– Слушай, а какие у него руки? – задал Ольхин неожиданный вопрос.
– Руки? Какие руки? – не понял Пахомыч.
– Опиши мне его руки, – сказал Ольхин. – Ну, как они выглядят.
– Ах, руки… Хорошие руки. Правильные. Я же говорю, что он очень хороший бильярдист. Прирожденный. А для бильярдиста руки – это, можно сказать, самое главное. У
