Борька молчал, давая мне выговориться. Наблюдал свысока и покручивал пистолетик на спусковой скобе.
– Что он требовал с тебя, Борька? Гнусно ругался, обещал развенчать перед строем? А тебе это некстати было, да? Ты же не знал, кто у нас в группе из конкурирующей фирмы? Хуже нет, конечно, он тебя узнает, а ты его – нет... А Усольцева за что? Подожди, не напрягайся. Ты с ним встретился случайно – после того как мы поругались и разбежались по тайге. Сообразили, что не сахар, вдвоем веселее, а главное, безопаснее. Кто из вас сжег мой спальник? Да тьфу на вас... А когда вышли к самолету, он и стал лишней пешкой в игре. Ты же не знал в ту минуту, что грузу ноги приделали?.. Я права, Борька? Где тебя отморозили, скажи? Ты же не кажешься последней сволочью.
Он перестал улыбаться.
– В некотором роде ты права. Я несовершенен. Еще говорить будешь?
– А что? – насторожилась я.
– Пора бы о деле перетереть. Ты как, подруга?
Душа моя сжалась под его взглядом.
– О каком?
– О твоем наследии.
Да уж, пора бы. Давненько мы что-то Родину не защищали.
Под утесом вдруг раздался какой-то звук. Вроде камушек упал. Или кто-то подошвой чиркнул. Борька мигом насторожился, вскинул голову. Рукоятка легла в руку, ствол устремился к небу. Мы замерли. Опять что-то чиркнуло на склоне. Он медленно поднялся, подошел к краю утеса. Ступил на край, вытянув шею, посмотрел вниз. Вроде бы взрослый опытный мужик, а дал себя провести как последний лох. Одиночный выстрел эхом отразился от скал. Стреляли сверху. Борьку развернуло на сто восемьдесят, пистолет выпал из руки, покатился по площадке, а сам он, смастерив удивленное лицо, рухнул вниз. И пока катился по крутому склону, дважды или трижды глухо вскрикнул...
* * *
Попался Борька на детскую уловку. Ей хотелось выстрелить наверняка, вот и выманивала Липкина из-под скалы, кидая камешки на склон. На фоне серого неба выделялась фигура в драном камуфляже. Слишком мало нас осталось, чтобы ошибиться. Да и женская фигура, как ни крути...
Ошибка Липкина была не единственной. Отстегнув магазин от автомата Невзгоды, он не проверил, есть ли патрон в стволе. Шуметь не хотел. А патрон там был и очень неплохо себя чувствовал! Оттого и требовалось ей попадание наверняка.
Я метнулась к выроненному Борькой пистолету. Уже тянулась к нему, когда пантера сорвалась со склона – в два прыжка, врезав мне прикладом по виску. Голова взорвалась, как Хиросима. Меня отбросило на висящую над обрывом глыбу – я ударилась затылком и стала растением.
Она подняла пистолет, постояла над обрывом. Внезапно схватила меня за грудки, приподняла и рывком протащила к обрыву. Голова моя повисла над бездной.
– Ты что?.. – Кровь из тела понеслась в мозг; умнее я не стала, просто голова превратилась в ядро.
Она перевернула меня, перехватив за воротник, как шкодливого щенка.
– Смотри.
Бездна разверзлась. Закачалась, завертелась веселой каруселью. Обрывистый спуск, кусты на склоне, ручей без звука... Неподвижное тело в знакомом балахоне, уткнувшееся носом в землю, разбросанные руки... Борька, родной...
– Вот твой Липкин! – Она безжалостным рывком перевернула меня обратно.
Опять голова ударилась о камень – я жалобно вскрикнула. Она ухмыльнулась, уселась мне на ноги, как будто собралась заняться со мной грубым, извращенным сексом. Сущая дьяволица: растрепанная, прямая, губы сжаты, глаза – мерцающие туманные фары. Та еще сучка.
– Говори, Погодина.
– О чем говорить? – Я сделала попытку подтянуться, но не смогла – она держала меня, как тисками.
– Где груз?
– Я не знаю...
Грохнул выстрел. Пуля чиркнула по камню, запела рикошетом в небе. Дьяволица склонилась надо мной – убивая взглядом.
– Ты не понимаешь ситуации, Погодина. Остались ты да я. Чуда не будет. Я прострелю тебе ногу, потом другую. Потом ты останешься без рук, без ушей, а последнюю пулю получишь в кишечник. И будешь умирать долго и мучительно...
Я разжала обветренные губы.
– Ты блефуешь... Если выстрелишь, я не смогу показать тебе это место...
– А ты мне его опиши.
– Не найдешь...
– Найду, Погодина, найду... – Мерцающие фары надвинулись вплотную. От них сквозило холодищем. – Я не идиотка. И ты не дура – прятать груз там, где нет ориентиров. Говори, где груз.
Я не могла. Ну скажу ей про озеро. Прогремит выстрел, и кончатся мои злоключения на самом интересном месте.
– Я не знаю, где груз... – прошептала я.
Держаться надо. Переживем. Переможем.
Грохнул выстрел. Я заорала от боли – как пожарная сирена – она прострелила мне бедро! Жуткая резь взломала ногу. Искры посыпались из глаз...
Терпи, Дарья Михайловна, терпи. Переживем.
– Где груз, Погодина?
Заладила как попка. Я пыталась ответить, но не могла. Боль давила и выкручивала.
– Где груз, Погодина?
– Ты все равно меня убьешь... – прохрипела я, давясь сухостью во рту.
– Убью, Погодина. Семь трупов, восемь – какая разница? Но я убью тебя одним выстрелом, не мучительно. Не вынуждай применять пытки.
– Но вы же, чекисты, любители пыток; что же ты, Люба...
– Где груз, Погодина?
– Не знаю...
Переживем.
Грохнул выстрел. Я впервые услышала, как поет рояль в кустах. Пуля пробила верхнюю часть шеи, в районе подбородка. Невзгода умерла мгновенно, не успев разозлиться. Застыв, рухнула мне на грудь, харкнув кровью. Дурея от боли, я схватила ее за ремень, напряглась, поволокла вверх – она оказалась не тяжелой – и отправила в свободный полет... Но и после смерти я получила от нее привет: переваливаясь через край, она ударила меня сапогом по челюсти. Что такое удар по челюсти в моем состоянии? Так, ерунда. Стараясь не трясти простреленной ногой, я перевернулась на живот и отжалась.
Невзгода пропахала половину склона и затормозила, зарывшись в куст. Чудотворец лежал у подножия, подтянув колени к животу. Вылитый Борька Липкин. «АКМ», который выронил Турченко, лежал у него под рукой, и Борька судорожно поглаживал его казенник. Представляю, с какими мучениями он к нему полз. Он улыбался мне самой глупой из своих улыбочек: дескать, здравствуй, мать – дурак вернулся...
Я двигалась на голом автомате (автоматический мат). Каким-то образом раздела мертвого Турченко, сняла с него верхний слой бинта, не испачканный кровью, перевязала ногу. Затем отправилась в долгий путь. «Ты не мать, но героиня, – польстил мне внутренний голос. – Давай же, у тебя вся жизнь впереди». Я сползала по склону – ногами вперед, цепляясь за корни и выступы в скале. Борька одобрительно следил за моими перемещениями, но вставать не спешил, улыбался полосками грязи на обветренных губах.
– Ох уж мне эти женщины с их грубой мускульной силой... – То ли похвалил, то ли посетовал. – Послушай, зайка, ты мне нравишься все больше. Прости, что напугал. Но я тебя заслушался. Хорошо говорила. Ты во многом оказалась права. Но только маленький нюанс: вместо слова «Липкин» в отчете об этой скверной истории следует писать: «Невзгода». Неужели не догадалась? Я давно все понял. Помнишь, как она отыскала труп Боголюбова? Надоело ждать, пока мы сами найдем, спустилась в овраг и «отыскала»...
Я уже поняла. Какой же я была дурой!
– Плевать, Борька, – выговорила я, ложась рядом. – Ты как?
– Нормально, – улыбнулся он. – Рука прострелена, ничего трагического. Пара ребер вдребезги, ливер отбил, синяки, ссадины, шишки... Возможно, в тазу трещина... Отлично, Дарья. А ты?
– Ногу прострелила, тварь, – пожаловалась я. – Не жильцы мы с тобой, Борька...
– А вот это нонсенс, – возмутился он. – Перестань! Тут осталось-то...
– Нет, хана нам, приятель, – твердила я, впадая в беспамятство. – Конечная остановка, прибыли, Борька...
Балансируя на грани краха, я открыла ему место тайника: рассказала про озеро севернее места крушения, про дальний берег, про обрыв с норой и камнем, которым я загородила тайник. Я не могла уже хранить эту гадость в себе. Она меня точила и разъедала. Пусть другие роются в этом дерьме. Хватит с меня. Я хочу прожить спокойно свои последние несколько часов...
Когда я очнулась, было утро. Я лежала на старом месте – натертая дэтой, со спущенными штанами, обработанной раной и повязкой из чистого бинта. Закусив от напряжения губу, Борька завершал перевязку. Рядом с нами обретался один из трофейных ранцев. Пока я валялась без чувств, он как-то поднялся в зимовье, собрал все необходимое и вернулся. Представляю, как он при этом напрягался...
Я покорно съела пресную галету, запила водой из фляжки.
– Послушай, сокровище, – вкрадчиво начал Борька, – ты будешь от души смеяться, но нам опять придется идти. Магалай совсем близко. На звероферме обязана быть рация. Если не пропили. Если рации нет, попросим отвезти к ближайшим синоптикам. Они не всегда пьяны – сообразят, чего мы хотим. Если нет синоптиков, пойдем к врачу. Нет врача, пойдем к шаману...
Борька мучился не меньше моего, но держался гоголем. Из ствола молодой березки он смастерил мне костыль: в одну из веток я уперла подмышку, другую держала рукой.
