Иван посмотрел на ухмылявшегося Виктора и расхохотался. Понял, что сглупил, прикусил губу.
Света мрачно произнесла:
– Я не понимаю, что происходит. Что смешного? Ты хоть понимаешь, что остался без работы? Как дурачок, который радуется на похоронах и на пожаре...
Она перевела взгляд на детей.
– Ну, чего сидите, уши развесили? Или ешьте, или в свою комнату идите.
Пацаны, чтобы не пропустить развитие событий, взяли по куску «дон Педра».
– Я не дурачок, – произнес сурово Виктор. – Я, кстати, и подорвал бомбу в сортире...
Братья прекратили жевать, застыв с открытыми ртами.
Света вконец рассердилась.
– Совсем сдурел от водки, детей постесняйся.
Родин тут же в тон заметил, что перевести все в шутку:
– И президента Кеннеди застрелил, и башни-близнецы порушил...
Виктор усмехнулся, встал, прошел в прихожую, вытащил из куртки пульт с двумя кнопками и молча положил его на стол.
– Это дистанционный пульт взрывного устройства. Нажимаются поочередно две кнопки: красная и зеленая. И бомба взрывается...
Он взял пульт и показал, как это делается.
Первым отреагировал старший сын:
– Ну, ты даешь? папань... А чо теперь тебе будет?
Младший же сынуля так и застыл с открытым ртом.
– Слушайте сюда, пацаны, – решил просветить сыновей Виктор. – Я взорвал не просто это дрянное кафе, а притон, где в открытую глотали и кололи наркоту. А теперь уже не будут.
– Ну, пап, ты, прям, как Джеки Чан, – восхищенно оценил Борька.
– Круто... – выдохнул младший.
Светлана, наконец, поняла, что все это очень серьезно.
– А ну, марш спать. У папы сегодня – вечер розыгрышей.
Пацаны нехотя встали, поплелись в комнату.
– Чтоб убрали все, поросята! – приказала Светлана.
– А я не буду, пусть Борька убирает!
Виктор пригрозил:
– Сейчас оба ремня получите. Свиньи!
Из-за закрытой двери донеслось:
– А ты – террорист!
Виктор оглядел стол. Пульт исчез.
– Черт побери, а где пульт?
Родин высказал догадку:
– Может, сынишки взяли поиграться?
Приходько пошел в детскую.
– Где пульт?
Оказалось, что стырил младший, уже успел спрятать под подушку.
– В папу пойдут! – прокомментировала Света, когда пульт вернулся на стол.
– Почему сразу не выбросил?
– Не смог! Я был в центре внимания! – отмахнулся Виктор. – Давай лучше выпьем.
– Ну, да, в центре особого внимания... А по дороге почему не выбросил?
– Потом жалко стало. Захотелось, Ваня, на память оставить.
– Ага, для семейного музея, – тихим мертвенным голосом произнесла супруга. – Ты хоть понимаешь, что натворил, во что ввязался. Не обо мне, о детях хотя бы подумал...
Семейный ужин по насыщенности превзошел все ожидания. Светлана покрылась бордовыми пятнами, еле сдерживалась, чтобы не закатить скандал, по полной программе: с упреками, междометиями, оскорблениями, с вываливанием вне хронологического порядка проступков мужа в разные периоды ее загубленной семейной жизни. На глазах Ивана рухнули основополагающие ценности в семейном очаге. Видно, окончательно. «Наш папа – террорист!» Пора было уносить ноги.
Светлана подошла к окну, будто ожидая увидеть подъезжающую к подъезду милицейскую машину. Потом, глянув в упор, спросила Ивана:
– Это ты его надоумил? Сам бы он вряд ли додумался до такого...
– Я, – ответил Иван. – И бомбу принес.
Глаза Светланы вспыхнули ярче огня фитиля.
– Будь ты проклят!
Виктор протестующе всплеснул руками, но не нашел слов, что ответить. В своем незавидном положении жена выразилась предельно ясно, жестко и, что говорить, справедливо. Женская правда тем и отличается от мужской, что она опирается на любовь ко всему живому и сущему, детям, всему, что заключено в семье и вокруг нее. Мужская правда замешана на дерзании, стремлении покорять, риске, жестокости и жажде власти, насилии.
– Извини, Светлана, но мы давно сделали этот выбор. И сделали это ради наших детей. Виктор, проводи меня.
Родин прошел в коридор, Виктор шагнул вслед за ним.
– Ну, на кой черт ты это сделал?
– Подорвал? – с подначкой спросил Приходько.
– Разболтал!
– За свою жизнь я не сделал ни одного поступка, о котором бы потом сожалел. Единственное, правда, что устроился охранять калиентов в этом паскудном клубе. Но, видишь, искупил вину.
– Я уже и сам не понимаю, что мы сотворили.
Иван вяло обнял товарища, спустился на улицу.
По дороге домой Иван прикидывал, что было бы, если б Витек позвонил минут на пятнадцать позже, и тогда бы он был для него недоступен. И сидел бы в бордовом кресле с выключенным по правилам телефоном, хрумал попкорн заместо ужина, пялился на девчонок, сидевших рядом, смотрел какого-нибудь «Гладиатора», «Разрушителя», «Терминатора» или «Реставратора».
* * *
Добравшись домой, Родин сбросил одежду, вошел в ванную, сполоснул лицо, глянул на отражение в зеркале. Унылый субъект с печальным взором смотрел на него, будто ожидая каких-то действий.
– Выпить хочешь? – спросил у него Родин.
Субъект кивнул.
– Тогда пошли.
Иван не стал зажигать свет, включил настольную лампу. Желтый свет ее тоже показался унылым. Он достал из бара бутылку водки, принес из холодильника кусок сыра. Налил полстакана, выпил... «Война – это масса непредвиденных обстоятельств, – подумал Родин. – Для жены Приходько – печальное открытие, что муж – террорист, самолично разрушивший место своей работы. Для меня – неожиданное саморазоблачение Виктора, его глупая выходка с дистанционным пультом в семейном кругу. А для самого Приходько? Наверное, он думает, что он – вершитель судеб, игрок на поле страстей и деяний».
Родин выпил полбутылки водки, легче не стало. Неизъяснимая тревога болотной лягушкой закралась куда-то под сердце, но это было не прежнее чувство опасности, сопровождавшее его на войне... Он как будто стоял на краю огромной черной воронки, готовясь к прыжку. И куда его унесет, закрутит, утащит в вихревой круговерти на спиралях судьбы. Неведомо. И к богу уповать, искать ответа, даже отец Сергий, и тот в раздумьях: как совместить для одной души автомат и рясу или искать ответа у святой инквизиции времен крестовых походов.
Крестовый поход! Вот – ответ! В сумерках души блеснуло, как дальняя зарница. Всякая война должна иметь смысл и оправдание, хотя и является самым бессмысленным деянием. Война требовала самоотрешения, война требовала финансирования, по крайней мере, на начальном этапе, пока не начинала сама себя кормить и окупать. И по правилам ее ведения боевым действиям предшествовали разведка и изучение аналитической информации о наркотизации населения в Московском регионе. Данные, с которыми ознакомили Родина его источники в МВД, просто потрясали.
Эксперты-наркологи утверждали, что реальное число наркоманов примерно в пять раз больше, чем подаются в официальной статистике. Шокирующие выводы обосновывали своими наблюдениями, информацией, полученной от потребителей наркотиков и наркоманов, состоящих на учетах в органах здравоохранения, от частнопрактикующих врачей.
* * *
«В группе риска – подверженные наркотизации подростки до 14 лет – составляют тринадцать процентов, от 14 до 17 лет – 60 процентов, от 18 до 25 лет – 25 процентов; среди них учащихся – 36 процентов, среди безработных – 60 процентов. Двадцать процентов несовершеннолетних респондентов сообщили, что являются потребителями наркотиков. Таким образом, только среди несовершеннолетних участников опроса число потребителей наркотиков в 1,5 раза превышает общее число несовершеннолетних потребителей наркотиков, официально состоящих на учете по всей Московской области. Из них 50 процентов употребляли наркотики экспериментально (1 – 2 раза), 27 процентов – периодически (до 10 раз), 16 процентов – систематически (ежемесячно, еженедельно, ежедневно и чаще)... Больше всего потребителей наркотиков среди несовершеннолетних респондентов оказалось в Можайском районе – 44,8 %, Балашихинском – 40,9 %, Наро-Фоминском – 28,6 %. Дополнительную информацию об уровне немедицинского потребления наркотиков среди несовершеннолетних дают показания подростков о наличии в их окружении потребителей наркотиков (друзей, товарищей по месту жительства, учебы, работы). Более половины несовершеннолетних указали, что в их окружении есть наркоманы...»
Кумарят и «торчат» тут многие. Особенно в «обаме»
Можайский район с его черной наркотической статистикой и выбрали для проведения профилактических акций. Разведку в районе провели внедренные под видом хронических безработных Наумов, он же – «Нарик», и Лагода – «Ломка». Имели они соответствующий внешний вид опустившихся наркоманов: небритые, в потрепанной одежде, с грязными руками и ногтями.
Три дня напарники шатались по пивным и забегаловкам в поселках района, заводили «бухие» разговоры с местным «бомондом». Наумов «сверкал» нарисованными кольцами за сроки отсидки на «киче», а Лагода вызывал сочувствие рассказами о потерянной на лесопилке руке: «Циркулярка сожрала на лесоповале! Жизнь, мужики, дала трещину, оторванная кисть ноет и снится по ночам. И только «дурь» и спасает...»
