– Нет, а чей это?
– Солитянский Иннокентий.
Геннадий впервые улыбнулся:
– Такое сочетание я бы запомнил. Я что, ему звонил?
– Да, – Антон понял, что ходить вокруг бесполезно, – в последний раз, когда пользовались аппаратом.
Геннадий в очередной раз дернул плечами. Видно, это был его «фирменный» жест.
– А он что говорит?
– Кто?
– Ну этот… Иннокентий.
– Ничего. Он убит.
– Радостно. – Геннадий погладил бороду. В лице его ничего не изменилось. – Когда я ему звонил?
Антон сказал.
– Последний звонок, – снова уточнил он, усмехнувшись двусмысленности фразы. – Потом, видимо, вас отключили.
– Последний? – продолжал морщить лоб Геннадий, и вдруг лицо его просияло. – Так это же Анька!
– Кто? – Антон почувствовал, как засосало под ложечкой. Мышцы знакомо напряглись. Тупо заныла голова.
– Лисянская Анька! – Геннадий явно рад был вспомнить. – Моя однокурсница по филфаку. У нас встреча была, курса. На даче во Всеволожске. Телефона там нет. Она попросила, сказала: «Позарез надо». Я надеялся ее к себе затащить, – он разговорился, – дал ей звякнуть. Но обломился: за ней мужик приехал. Крутой такой. Я потом хотел матери позвонить, а телефон – привет.
Голова ныла все сильней. Антону стало холодно, до озноба.
– Как мужик выглядел, Гена?
– Фактурный такой, высокий. Я уже «на кочерге» был.
Антон шумно вздохнул.
– Телефон Анны у вас есть?
– Конечно. – Гена встал и, порывшись в ящике стола, достал растрепанную записную книжку. – Вот!
Антон поднялся. Его продолжало слегка потряхивать.
– Спасибо за помощь.
– Не за что, а что Анька-то натворила?
– Ничего, просто проверяем знакомых погибшего. – Антон подошел к дверям и остановился. – А у вас нет ее фотографии?
– Фотки? – Геннадий снова полез в недра письменного стола. – О, как раз с последнего сабантуя.
Он протянул глянцевый прямоугольник и мотнул головой.
– Кстати, на заднем плане мужик ее.
– Что?
Антон дрожащей рукой взял фотографию. Дико и пронзительно ныла голова. Из-за спин двух улыбающихся женщин на него смотрел Худой.
* * *
Цыбин стоял у раскрытого настежь окна кухни и непрерывно смотрел на вертикально падающие в свете уличного фонаря сверкающие струи. Он не чувствовал запаха сжимаемой в пальцах сигарки. Его не проняла ноябрьская слякоть. Казалось, все ощущения умерли. Как тогда. Когда он думал, что убил. Убил ребенка. Убил. Уже убил. Он знал, что уже снова убил. Еще несколько часов назад на набережной, когда все понял. Еще по пути сюда, когда все придумал. Еще несколько лет назад, когда рассказал ей все. Сигарка догорела до пальцев. Он вздрогнул и огненная точка прочертила черное пространство до земли. Усилием воли сбросил скользящее по телу оцепенение. Еще день назад этот вопрос не вызывал у него таких терзаний. Он слишком поверил, что все. Слишком убедил себя. Было тихо. Дождь колотил по осенней грязи.
В комнате мягко горел «ночник». Анна, забравшись с ногами в кресло, гладила пальчиками фужер с коньяком. В телевизоре мелькали люди и трещали выстрелы. Он присел на подлокотник и погладил ее по голове:
– Что показывают?
– «Прирожденные убийцы», – она поежилась, – мерзость какая.
Он повернул к себе ее голову и посмотрел в глаза:
– Если ты не хочешь, то…
Она поставила коньяк на пол и обвила его шею руками:
– Глупенький, да за то, что ты пережил, я весь этот город взорву.
– Но все-таки твоя подруга. – Он уклонился от ее зовущих губ.
Ее взгляд неожиданно стал жестким. Она неприятно усмехнулась:
– Подруга? Никогда не любила эту самодовольную суку.
Он позволил ее губам найти свои, притянул ее к себе и, уже переводя дух, чмокнул в ухо.
– Так ты точно ничего им про меня не рассказывала?
– Какой ты душный. – Она отстранилась. – Ничего, кроме того, что мой мужчина пишет стихи. А так даже имени не сказала. Впрочем, какая разница? Послезавтра мы будем другими и далеко.
– На всякий случай. – Его рука скользнула ей под свитер, он подхватил ее под теплые колени, рывком поднял и перенес на кровать. Если бы кто-нибудь спросил его, что он сейчас чувствует – он бы ответил, что так начинается дорога в ад.
* * *
– Не хрен стучать! Я что, должна за свои копейки до ночи вас всех ждать?! Завтра приходи, пропьешь позже!
Краснорожая кассир Валентина с треском захлопнула дверь. Победное настроение Антона враз улетучилось. Он повернулся и, чувствуя себя оплеванным с ног до головы, побрел в сторону лестницы. Было пятнадцать минут седьмого. Какие-то неизвестные люди толпились в коридоре, считали деньги, обменивались мнениями о размере зарплаты. Антон давно заметил, что в день получки у кассы РУВД появляется множество лиц, которых он в другие дни никогда не видит: тучные мужчины в хороших костюмах, тетки с полными авоськами, девицы с внешностью моделей. Все они быстро занимают очередь к окошку. Не успевают обычно опера и следователи.
В отделе было абсолютно пусто. Антон удивился, что «сходка» кончилась так быстро. Видимо, в честь получки. Он заглянул в кабинет, бросил фотографию в сейф, вытер скопившуюся на полу и подоконнике воду и, закурив, послушал, как упорно бьет в стекло дождь. Нужно было искать кого-то из своих – занять до завтра на отдачу долгов в «Василисе» и покупку какой-нибудь еды в дом. Справедливо рассудив, что именно с «Василисы» и стоит начинать поиск, он сбежал вниз по лестнице и тормознулся возле окна в дежурку. Костя Новоселец ковырялся в книгах учета, в ответ на стук улыбнулся и помахал рукой.
– Вы по поводу «прав человека»?
– Ага, особенно права на получение зарплаты.
– Не успел?
– Не-а.
– Аналогично. Здесь днем такой дурдом был.
– Не сомневаюсь. Моих не видел?
Костя оторвался от книг.
– Так на «мокрухе» все. Бухарина, ООРа с Восстания, знаешь? Соседу по коммуналке нож в брюхо засадил. В присутствии всех жильцов. Тот его обозвал как-то. Все там. Поедешь? Я как раз криминалиста отправляю.
Антон молча покачал головой. На душе было, как в выгребной яме. Пинком он отворил дверь и вышел под проливной дождь. Быстро темнело.
* * *
Утро было серым и мокрым. Как сотни предыдущих. Как ни одно последующее. Цыбин не чувствовал этого. Он это знал. Лежа в одинокой постели, сохранившей теплый след ее тела, он смотрел на мечущиеся за окном голые ветки деревьев и думал о том, каким будет это время завтра. Он знал, что не передумает, что все делает правильно, что от слабых звеньев надо избавляться, но не мог представить себе завтрашнее утро. Это раздражало и пугало его. Он даже не думал о мести. Первый раз за столько лет. Когда она была так близка. Он снова заставил прокрутить себя все возможные варианты и понял, что в случае сегодняшней удачи его «посчитают» через Анну. Вернее, «посчитают» ее, а дальше дело техники.
Милиция, конечно, там его не достанет, а вот сторона «заказчика» – без проблем. Он заставил себя вспомнить лицо Анны, когда она впадала в истерики, ее опасную злость после случая с девочкой. Помогло. Вернулась спасительная формула:
«У меня не было другого выхода».
«Не было другого выхода»
«Не было другого…»
«Не было…»
Бритье освежило его. Он тщательно умылся. Пройдя в кухню, достал из холодильника яйца и сыр, приготовил омлет и, не торопясь, позавтракал. Затем налил красно-черного чая и, закурив, подошел к окну. Безнадежно хмурое небо. Грязные унылые пятиэтажки. Дождь. Дождь. Дождь. Телефонный звонок вспорол вязкую тишину комнаты, когда заканчивалась третья сигарка.
– Да?
– Привет, – голос Анны был как всегда ровным, – ты позавтракал?
– Да.
– Мы приглашены на шесть. Заедешь за мной?
– Конечно.
Он положил трубку, аккуратно затушил сигарку, вздохнул и принялся за работу. Методично, по часовой стрелке, осмотрел всю квартиру. Особое внимание уделил записям и фотографиям. Не найдя ничего для себя опасного, сунул в карман проспект отеля в Риге, где они останавливались год назад. В ванной собрал все свои принадлежности, снял постельное белье, на котором только что спал, все упаковал в большой пакет. Перекурив, влажной тряпкой протер всю квартиру, включая самые труднодоступные места. В последнюю очередь собрал окурки. Оделся, постоял секунду в дверях, словно пытаясь сохранить в памяти ставшее близким жилье, вышел на лестницу и тихо захлопнул дверь. На улице холодный ветер подхватил его и погнал в окружении дождевых капель. Возле помойных баков натужно кряхтела «мусоровозка». Проходя, он бросил пакет в ее вонючее чрево.
Таксист попался молчаливый и резкий. Машину кидало из стороны в сторону. Мелькали ежащиеся под дождем знакомые кварталы. Автомобили нервно брызгали друг на друга грязью из-под колес. Сипло переругивались из-за запотевших стекол водители.
Дома, на Волковке, он выбрал черный английский костюм, белую шелковую рубашку и темно-синий с белой короной галстук. Время томительно отстукивало час за часом. Одевшись, он неподвижно сидел в кресле под гитарные переборы Пако де Люсия. Смеркалось. Неумолимо шелестел дождь. Ровно в шестнадцать тридцать он поднялся, надел светлый плащ, шляпу и вышел на улицу. Взмах руки – и город снова ощущался блестящей аппликацией за залитым дождем лобовым стеклом. Нева казалась иссиня-черной. Холодные волны штурмовали Стрелку Васильевского с бешеной яростью. Он остановился у самого парапета, подставляя лицо ветру. Мелькнула мысль, что еще не поздно все переиграть, изменить, прекра…
