щитами, сдерживающих демонстрантов. Усиленный громкоговорителем голос призывает к порядку и просит идти по домам, но собравшиеся готовы отстаивать свои интересы до конца. Девушка в белом комбинезоне подходит к оцеплению и лепит на щит самоклеющееся розовое сердце, и к полицейским стягиваются десятки таких восторженных девушек и юношей, несколько минут — и щиты розовые от сердец.
— Обратите внимание: сердца все одинаковые. То есть акция спланирована. А теперь смотрите внимательно.
Съемка замедляется, фокус наводится на мужчину с неподвижным лицом и сосредоточенным взглядом, он смотрит перед собой, будто перемножает в уме многозначные числа. Его лицо оживает, на скулах напрягаются желваки, он отходит к разгромленному павильону, воровато озирается, лезет на крышу. Следующий кадр — съемка сверху. Глянув на дрона, мужчина выхватывает обрез и несколько раз стреляет по полицейским.
— Таких стрелков было десять, — комментирует Корн. — Все ушли, смешавшись с толпой. Надо полагать, у всех были силиконовые маски.
Полицейские открывают вялый ответный огонь. Над толпой прокатывается многоголосый вздох, перерастающий в визг, и тысячи людей бросаются врассыпную, скалясь, отшвыривая, топча друг друга.
Эйзер поджимает губы, чувствуя, как в душе зреет злость на непрофессионализм полицейских.
— Кто отдал приказ открыть ответный огонь?
— Никто. Стрелял один из полицейских, потом он покончил с собой. Но его выстрелов хватило, чтобы в давке погибло более ста человек. Думаю, не надо объяснять, что это обозлило рабочих еще больше.
Эйзер смотрит на девочку в белом, которая клеила сердце на щит, она спотыкается, падает, рыдает, пытаясь встать, но десятки ног припечатывают ее к земле, пока она не перестает двигаться.
— Кому это выгодно? — спрашивает Эйзер, тарабаня пальцами по столу.
— Вторым и третьим уровнями негласно управляют теневые структуры, мафия, как о них говорят. У них люди в правительстве, полиции — везде. Может быть, стрельбу устроили они, потому что в мутной воде проще проворачивать грязные дела. Может, черноротые как-то просочились наверх, у них-то оружие в каждом доме. Но они не смогли бы организовать наклейки, флаги и все прочее.
— Карталония, очаги по всему миру… И теперь, получается, мы имеем очаг в Новом Карфагене? Куда смотрят Магоны? Силовой блок — их ведомство!
— Увы, эту проблему не решить силой. Они делают все возможное. Насилие порождает еще большее насилие. Мы не можем просто зачистить нижние уровни. Кто тогда будет работать?
— Бунты — это все, что ты хотел мне показать?
— Да. Мятежники разнесли две телестудии на втором уровне.
— Знаю. Свободен.
Эйзер отключается от Корна, вырубает изображения на всех шести экранах, проходится по кабинету, где только стол, голопроектор и экраны. Наливает себе воды. Умер Белый судья, а новый не родился и, похоже, уже не родится, а значит, наступил конец времен: кровопролитные войны, эпидемии, крах цивилизации.
Пока полицейские и следопыты заняты усмирением бунтов, озверелые осмелели, грабят, губят урожаи. Соответственно, выросла цена на продукты, отсюда и недовольства. И это только начало.
Если бы медиа были не в его руках, то, как в Карталонии, с экранов лилось бы отчаянье, Эйзер же держит ситуацию под контролем, хотя все сильнее трещит ткань мироздания, и каждый микроразрыв прокатывается морозом по коже.
Холодные щупальца дурного предчувствия снова сжимают горло, и он включает голопроектор, чтобы отвлечься, посмотреть нарезку самых ярких эпизодов «Полигона». Он обожает это шоу, ему нравится смотреть, как с людей сползает шелуха и остается первобытное, животное, толкающее рвать друг другу глотки. Если эпизод его заинтересовывал, он просматривал запись с участием этого игрока за определенный промежуток времени.
Каждый раз он выбирал себе любимчиков и сопереживал им, но никогда, как бы они ему ни нравились, не вмешивался — чтобы испытать сильные эмоции, когда они выиграют или их убьют. Таков принцип «Полигона» — невмешательство.
Юбилейный сезон радует неоднозначными участниками. И уже на четвертый день силы распределяются между явным претендентом на победу Рамоном, эдаким зверюгой-крушителем, и странным персонажем, который пытается добиться успехов дипломатией. Этот участник, Тальпаллис, выделяется с самого начала, и Эйзер думал, что его быстро завалят с таким подходом, однако он оброс не просто подчиненными, а верными соратниками, готовыми рвать за него глотку, и что-то в его стратегии есть. Вот только жаль, что не устоять ему против Рамона!
Увлекшись, Эйзер смотрит подробнее, как команда Тальпаллиса укрепляет крепость, и ловит себя на мысли, что Леонард каким-то чудом собрал самых адекватных участников и самых эрудированных. А подземный ход! Это ж надо додуматься! Может, и есть шанс у этой команды.
Каждый раз Эйзер брал себе в команду на четвертый уровень кого-нибудь с Полигона, и теперь с удовольствием взял бы Тальпаллиса, у него чутье на людей и умение на них влиять. Однако что-то в этом парне было неправильным, чужеродным. Слишком ему везло в странном.
Догадка крутится скользкой рыбиной в мутной воде, будоражит, но ее никак не удается ее ухватить.
Тренькает коммуникатор. Эйзер шагает к проектору и нажимает на кнопку, останавливая трансляцию, включает связь. Приятный женский голос извещает:
— Два канала связи. Личный, уровень «альфа», и доктор Рианна Роу.
Кто бы ни названивал по «альфе», подождет, жизнь дочери важнее. Усаживаясь в кресло, Эйзер дает голосовую команду:
— Соединение с Рианной Роу.
Над столом появляется голограмма миниатюрной женщины.
— Да ниспошлет Ваал свою милость на вас, великий Эйзер Гискон, — она склоняет голову в приветствии, выдерживает секундную паузу и распрямляет плечи. — Донор найден. Можно начать пересадку костного мозга уже через два дня, но… Я не могу гарантировать результат. Мало того, результат может быть отрицательным… Совсем отрицательным. Организм Дари ослаблен нашими предыдущими попытками. Мне понадобится ваше письменное согласие.
— Вероятность? — спрашивает Эйзер.
— Летального исхода? Двадцать-тридцать процентов.
— Спасибо. Вечером буду в клинике.
Семьдесят процентов вероятности, что Дари выживет — это очень много. Болезнь быстро прогрессирует, ремиссия не наступает, и если ничего не сделать, девочка умрет в течение месяца. Может, и через неделю. От бессилия Эйзеру хочется ударить стену. В его распоряжении миллиарды, собственные клиники, лучшие врачи, и он ничем не в силах помочь любимой дочери! А тут еще и мать заболела, и тоже все очень сложно. Если б он был верующим, подумал бы, что его семью прокляли, и поспешил принести жертву Ваалу, Эйзер же был здравомыслящим человеком.
— Канал «альфа», — говорит он, мысленно перебирая фамилии великих родов, кто бы мог его побеспокоить.
Над столом появляется голограмма лица Гамилькара Боэтарха. Он чем-то сильно недоволен, ноздри его трепещут, под глазами залегли черные круги. Промышленник, он из-за бунтов теряет больше всех. Неужели собирается предложить альянс? Эйзер и сам подумывал выступить в роли миротворца, собрать представителей всех древних пунических родов и посадить за стол переговоров, потому что иначе быдло просто всех сметет, но понимал, что слишком велика между ними ненависть, зревшая веками и сдерживаемая лишь Белым судьей.
— Да ниспошлет Ваал тебе свою милость, Эйзер Гискон, — чеканит Гамилькар. — Дай добро на приземление моего флаера, есть разговор.
Эйзер вскидывает бровь.
— Причина визита?
— Личное. Только при встрече.
— Хорошо, жду.
Через десять минут прозрачные створки распахиваются перед Гамилькаром, сопровождаемым двумя людьми из личной охраны Эйзера, к этому моменту он включает все экраны на стенах, не хочется беседовать с этим человеком в тишине и покое.
Боэтарх переступает порог, и от него буквально разит… Безумием? Опасностью? Иррациональное чувство толкает Эйзера гнать гостя взашей. Что-то в нем сильно не так. Что? Хочется, чтобы сюда вошли охранники, но беседа предстоит личная.
— У всех у нас мало времени, — говорит Боэтарх. — У тебя есть кое-что, нужное мне.
Эйзер отмечает, что поведение Гамилькара изменилось, он стал резким, излишне откровенным, может, тому причиной неожиданная смерть его жены? Но он не носит траур…
— У меня много такого, что тебе хотелось бы заполучить, — ухмыляется Эйзер.
— Буду краток. На Полигоне есть интересный мне человек, даю пять миллионов за его смерть.
Огромных усилий стоит Эйзеру не выпучить глаза. Что за глупости?
— Назови его имя, — Эйзер берет стакан, делает глоток воды.
— Леонард Тальпаллис.
Вода становится поперек горла, слезы наворачиваются на глаза, и Эйзер отворачивается,
