Доморацкий был лидером компании (по крайней мере, до тех пор пока в нее не влился Бакатин), и, следовательно, его слово было закон. К тому же серьезно подействовала угроза не увидеть больше заветной бутылочки. Короче, они сбежали с занятий и распили на троих в какой-то подворотне эту бутылку.
— Мужики, — шептал пьяный Никита. — В соседней школе, в девятом «Б», такая девчонка клевая. Может, мне ее на дискач в ДК Химволокна пригласить?
— Это которая? — спросил Груздь. Он окосел чуть поменьше, чем его приятели. А вот у Кольки все взлетало перед глазами. Он сидел, обхватив себя руками, и безуспешно пытался концентрировать плывущую реальность. Или нереальность.
— Та, которая Ленка Афанасьева, — сказал Никита.
— Ха, Ленку и без тебя пригласят, — отозвался Груздь.
— Чего? Кто это?
— Да хотя бы тот же Александров.
— Чего? Александров? Он что, к Ленке подкатывает? Да я его…
— Тихо, — сказал Груздь. — А тебе что, своих девчонок уже мало?
— Наши? Это неинтересно. Ну а ты чего раскис? — Никита повернулся к Мишину.
— Ничего. Вот думаю, как бы не стошнило.
— Не о том думаешь, мужик! У нас взрослые разговоры.
— Давай, колись, — подхватил Груздь.
— Да что колоться-то?
— А может, мы тебе поможем личную жизнь устроить!
— Я знаю, по кому он сохнет, — с усмешкой произнес Груздь.
— Ну и по кому же?
— По химичке! — оба закатились от смеха.
— Козел, — печально проронил Мишин. — Точнее, козлы.
— Да ну, чего ты в самом деле!
— Я ни по кому не сохну! И по мне тоже никто… — слезливо добавил Мишин.
— Опять двадцать пять, начинается! Никто меня не любит, никто не приголубит, пойду я на болото, наемся червяков! Ну а ты что хотел? Девчонки отвязных мужиков любят. Вот и получается, что, допустим, у Парфенова девок хоть отбавляй, одна Людка чего стоит! А у тебя — хрен на палочке!
При упоминании о Людке Мишин вздрогнул. Никто из его друзей и не догадывался, что эта Людка, самая классная девчонка соседней школы и девушка отпетого хулигана, и была причиной Колькиных страданий. Все знали, что о ней и мечтать надо забыть, потому что никому не нужны разборки с Севой Парфеновым. Мишин тоже знал, однако мечтать о ней не переставал. Наверно, это и была его первая настоящая любовь.
Сева еще не так давно учился с ними в одной школе, только два года назад его наконец-таки выгнали, что обещались сделать едва ли не с первого класса. С тех пор он как будто учился в ПТУ, но все знали, что это фикция. Сева не был примитивным хулиганом, которого все боятся. У него уже была своя машина. Все знали, что он «чем-то таким» занимается, что у него водятся деньги. Короче, его уважали.
А Люда жила в том же доме, где и Мишин, в соседнем подъезде. И Мишин каждый день после уроков торчал на скамейке в ожидании, когда она изящной походкой продефилирует мимо него. Иногда ее провожал Сева Парфенов. И тогда они заходили в подъезд и там целовались, Мишин видел это. Часами! Так казалось Мишину. Это доставляло ему невыносимые страдания, но он ничего не мог с собой поделать, запретный плод сладок, и чем недостижимее она для Коли была, тем сильнее он влюблялся.
Но однажды Люда снизошла до него, и он целый день просто летал на крыльях любви и думал, что он самый счастливый человек на свете.
В тот день он застрял после уроков у Груздя. А когда пришел домой, обнаружил приколотую ко входной двери записку от родителей. В ней сообщалось, что они в гостях, будут поздно, если вообще не завтра, что суп в холодильнике в красной кастрюле и так далее. Мишин сначала просто порадовался тому факту, что он дома один. Но радость его прошла в момент, когда он вспомнил, что, опаздывая сегодня утром в школу, впопыхах забыл ключи.
Отлично! Просто замечательно! В смысле, ужасное невезение. Куда теперь податься? У Доморацкого больная бабушка. У Груздя, наверно, уже родители с работы пришли — не слишком милые люди. А больше друзей у него не было. Придется до появления родителей торчать во дворе.
Было уже около десяти вечера, когда одиноко сидевший на лавочке Коля увидел ее… Длинные рыжие волосы подрагивали на ветру.
Она прошла было мимо Мишина, но потом остановилась, подошла и присела рядом. Сердце у него подпрыгнуло к горлу.
— Время сколько? — поинтересовалась Люда.
— Время? — он прокашлялся. — Да… около десяти, наверно.
Она достала из кармана куртки пачку сигарет.
— Куришь? — спросила небрежно.
— Давай, — согласился он и дрожащими пальцами полез в пачку.
Ему было наплевать на то, что увидят соседи, да и родители в это время уже могли вернуться, — самое главное, не показать себя слюнтяем! Как настоящий джентльмен, Мишин поднес зажженную спичку к Людиной сигарете. Огонек дрожал на ветру, и рука Мишина тоже дрожала. Люда насмешливо покосилась на Колю.
— Тебя как зовут-то? Я тебя часто здесь вижу. Ты же из соседней школы, кажется.
— Коля меня зовут.
— Попробую запомнить. Ну а меня…
— Людмила, — перебил он ее.
Она слегка качнула головой и сделала вид, что удивилась.
— Тебя все знают, — с глупой улыбкой сказал он.
— Да? И что же обо мне знают?
— Ну… — Он замялся. — Ты встречаешься с Севой…
Ее губы вытянулись в ниточку, лицо стало злым и острым.
— Значит, все меня знают только потому, что я девушка Парфенова?
Мишин сидел как истукан и испуганными глазами смотрел на Люду. А она — на него в ожидании ответа. Коля вдруг понял, что ее лицо не злое, а скорее обиженное. И еще он окончательно понял, что оно самое удивительное на свете. И сказал:
— Нет. Тебя все знают, потому что ты самая красивая девушка.
Она еще несколько секунд все так же смотрела на него, потом усмехнулась, выкинула сигарету и тут же достала вторую.
— Ты похож на галчонка, — сказала она.
— Почему?
— Такой же худой и удивленный. И еще с открытым ртом.
Коля понял, что все время действительно сидел с открытым ртом.
— А ты чего тут сидишь? — спросила она.
— Ключи забыл.
— Да я тебя вообще часто на этой лавке вижу. Ты что, все время ключи забываешь?
Коля молчал. В его душе боролись такие своеобразные вихри чувств, что он уже готов был ей все выложить: что влюблен в нее безумно, что Сева Парфенов — гад, каких поискать, что он не стоит и ее мизинца, что у него, помимо нее, еще куча девчонок (хотя об этом она, наверно, знала, ведь глупо же, если знает весь район, а она нет). И вот, пока он собирался с силами, к подъезду подкатила «двадцать четвертая» «Волга» и из нее вылез Сева Парфенов.
Он ни слова не сказал Мишину, а встал напротив Люды и произнес:
— Ну ты чего психуешь? Характер решила показать?
— Пошел ты. — Она отвернулась.
— Ах, я пошел, да? Значит, теперь вот этот… кролик, — он кивнул головой на Мишина.
Люда молчала. Мишин тоже, он не знал, что сделать. С одной стороны, связываться с Парфеновым себе дороже. Но Сева оскорбил его, оскорбил Люду. «Ладно, — решил Коля, — если еще хоть раз он ее оскорбит, я ему врежу!» Коля не раз представлял себе эту сцену. И все, конечно, из-за Люды. Потом, правда, его мечты приобретали некоторые черты реальности: Парфенов бил его, Мишина, а Люда закрывала его своими руками и кричала, чтобы «подонок оставил мальчика в покое».
— Солнышко, садись в машину, а? — присел рядом с ней Сева.
Она молчала.
— Или останешься с этим химиком? — Сева схватил Мишина за подбородок. — Что, мою девочку захотел, да? — усмехнулся он.
Мишин грубо убрал его руку, хотел что-то сказать, но в голову не пришло ничего подходящего к случаю; сердце его дико колотилось.
— О! Какой он у тебя нервный! Слушай, ну что ты ломаешься! Ну я приехал за тобой, ты своего добилась, ну чего тебе еще нужно?!
Люда встала, отпихнула его руку и быстрым шагом пошла домой.
— Вот сука! — выругался Парфенов.
Мишин был переполнен ненавистью. Он ждал, что сейчас начнутся разборки, и уже решил, что ни за что не сдастся, прорабатывал в уме многочисленные дворовые оскорбления. Но Сева достал сигареты и спокойно спросил:
— Курить будешь?
— Нет! — дерзко выкрикнул Мишин.
Парфенов удивленно посмотрел на него, пожал плечами и сказал:
— Нет так нет. — Он сел в машину, крикнул оттуда: — Будь здоров, отличник! — И нажал на газ.
На следующий день Коля рассказывал своим друзьям о том, как он запросто сидел с Людой на лавочке и трепался за жизнь. Люда теперь с ним здоровалась. Правда, через несколько дней она помирилась с Парфеновым, и мучения Мишина возобновились с новой силой. А Парфенов не упускал возможности подколоть его и звал не иначе как «герой-любовник». Правда, теперь Колины страдания носили несколько иной характер, они, так сказать, были сладкими. Потому что в его душе зачем-то росла глупая, не оправданная ничем надежда.
