— И что же мне делать? — спросил Мишин друзей, возвращаясь к разговору о том, что девчонки любят хулиганов.
— Ну не знаю, — протянул Доморацкий. — Совершить какой-нибудь поступок.
— Какой?
— Это в зависимости от того, какая девчонка тебе нравится.
Мишин сглотнул слюну.
— Ну, какая? — Доморацкий и Груздь все превратились в слух.
— Да ну вас, — отмахнулся Мишин и чуть не упал со скамейки.
— Мы же твои друзья! Мы тебе вон все рассказали.
— Людка, — немного помолчав, сказал Мишин.
— Чего Людка? Какая Людка?
— Севина Людка мне нравится.
— Сдурел, что ли! — выкрикнул Груздь.
— Сдурел! — шмыгнул носом Коля.
— И думать забудь!
— Эта девочка любит только отморозков, судя по ее выбору, — вполне резонно заметил пьяный Доморацкий.
Все помолчали. Коля встал и неровной походкой направился к школе.
— Ты чего? Ты куда? — завопили Груздь с Доморацким.
— На контрольную.
— Совсем свихнулся?! Ну какая, на фиг, контрольная! Под душ и в койку!
— Отвалите от меня, — отпихивался от них Мишин.
— Ну ты, блин, прирожденный ботан! Учиться, учиться и еще раз учиться! Как завещал великий Ленин? Даже в пьяном виде!
— Иди ты! — брыкался Мишин.
Он уперся так, что не было никакой возможности его остановить.
— Ты сейчас куда? — спросил Груздь у Доморацкого.
— Куда-куда? Домой, конечно. Я-то точно не сумасшедший, чтобы сейчас к химичке переть.
— Ладно. А я провожу этого идиота до парты.
Всю дорогу до школы Груздь уговаривал Мишина не ходить в школу, но все было безрезультатно.
Они пришли в класс, сели за последнюю парту.
— Только не рыпайся! Молчи, я тебя умоляю! — уговаривал Груздь чертыхающегося Мишина, когда химичка раздавала контрольные задания.
Груздь мало что понимал в химии, ему на нее было глубоко наплевать. Однако иметь в четверти тройку ему тоже не хотелось.
— Коль, посмотри, как это задание делать? — толкнул он плечом Мишина.
Толкнул его легонько, но Мишина уже так развезло, что он вывалился из-за парты в проход, напротив которого стоял химичкин стол.
— В чем дело? — Она встала из-за стола и подошла.
Груздь обхватил голову руками и зажмурился.
— Николай! В чем дело? — строго спросила химичка.
Мишин кое-как поднялся и, покачиваясь, смотрел затуманенным взглядом на учительницу.
— Ничече, Маргрита Алессанна, — еле выговорил он.
Коля Мишин, конечно, был ее любимчиком, но никакая ее любовь не могла терпеть пьяного ученика на своих занятиях.
— Идем со мной, — выдавила она сквозь зубы.
— Ну, Маргарита… Алексанна…
— Я сказала! — Она схватила его за локоть, но Мишин вырвал свою руку.
— Не ожидала от тебя! — задохнулась учительница. — Ладно же! Вижу, ты не в состоянии дойти до директорского кабинета! Что же, директор у нас не такой гордый, как ты! — И она выскочила за дверь.
По классу побежали разговорчики, смешки, одобрения и порицания.
— Ну ты, блин, дал, пацан! — повернулся к Мишину Антошка Кирюхин.
— А чего? — искренне удивился Мишин.
— Да сядь ты! — дернул его Груздь. — Ну какого ты?!
— Что я! Какого ты! Меня толкнули. Ты же видишь…
— Да какого ты вообще приперся! Тебя же теперь, наверно, из школы попрут! Идиот! Химоза к директору побежала. Ты в это-то хоть врубился?!
Мишин вдруг сел и заплакал пьяными слезами.
— Держись, пацан! — похлопал его по плечу Антошка. — Мы никогда не забудем твоего героического поступка!
Вдруг Мишин сорвался с места и побежал в лабораторию, соседнюю с кабинетом химии комнату.
— Куда ты? — только и успел крикнуть Груздь.
Мишин даже по прошествии многих лет никак не мог понять, что конкретно его, скромного мальчика, отличника, химика и просто гения, сподвигло на такой шаг. Алкоголь? Может быть, обида за то, что он такой одинокий и никому, кроме химички, не нужный (хотя выходило, что теперь он и химичке не нужен)? А может, несчастная любовь?
Как бы там ни было, он взял металлический натрий, который хранился в банке под слоем керосина, и опустил его в концентрированную серную кислоту, упаковал в полиэтиленовый пакет в несколько слоев, чтоб не сразу проело… Он часто бывал в этой лаборатории, химичка разрешала ему проводить здесь всяческие интересные опыты, и он хорошо знал, что где находится. «Значит, они только отморозков любят, да?!» — И чиркнул спичкой.
— Где Мишин? — профессионально строгим голосом сказад директор, входя вместе с химичкой в класс.
Тут же из лаборатории, качаясь и закрывая уши руками, вышел Мишин. А через секунду раздался взрыв.
Потом были долгие разбирательства. Но Мишина не выгнали. Его отец был в неплохих отношениях с директором. К тому же, в конце концов, за Колю попросила и сама химичка. А вдруг, выгнав его из школы, они испортят жизнь талантливому мальчику и, может быть, великому ученому в будущем. Она явно осознавала, что такого ученика у нее больше не будет. И на педсовете напирала на то, что он просто попал в дурную компанию, где его, примерного и способного мальчика, напоили и испортили. Мишин, конечно, выгораживал друзей как мог. Но все-таки вопрос стоял о нем, а не о его собутыльниках. В результате ограничились тем, что взяли с Мишина клятвенное обещание, что он впредь не будет поддаваться пагубным примерам своих приятелей, а лучше и вообще перестанет с ними общаться. Ну, конечно, родителям пришлось заплатить за два выбитых в результате взрыва окна и еще за покупку некоторого химического оборудования и материала.
Затем последовали домашний скандал и домашний арест. Но вместе с тем и всеобщее уважение школьных товарищей. Даже Сева Парфенов как-то подошел к Коле:
— Силен, мужик! Значит, так тебя все достало? И ты решил совершить самоубийство, укокошив заодно с собой всех одноклассников и директора с химичкой? Горжусь! Уважаю! А Людка, та вообще в экстазе забилась, когда об этом случае узнала.
Зима заканчивалась. Мишин ходил несчастный, но в то же время и счастливый. Это было какое-то странное, пограничное состояние между эйфорией и депрессией. Настроения сменялись, как погода весной. Кстати, вскоре пришла и она — весна. Колины родители к этому моменту уже достаточно остыли, для того чтобы выпустить сына из-под домашнего ареста.
13Денис постучался в кабинет к доктору Лапину. Тот в очках с позолоченной оправой сидел за столом и что-то напряженно изучал.
— Извините, — сказал Денис. — Меня зовут Денис Грязнов, мы с вами по телефону…
Доктор из-под очков взглянул на Грязнова.
— Вы из агентства, которое сотрудничает с милицией?
— Точно, по поводу Мишина Николая Николаевича.
— Да, я вспомнил. Ну что ж вы там в дверях встали, проходите, садитесь.
Лапин походил на Айболита — седой, борода клинышком и живые яркие глаза.
— Тяжелое состояние? — спросил Денис, присаживаясь на колченогий, но мягкий стул.
— Зато стабильное, — неожиданно ответил доктор.
— Но он же, кажется, в коме?
— Нет, вовсе он не в коме. У него сильный эмоциональный шок, и просто какое-то время он не мог говорить и самостоятельно передвигаться. Собственно, он и сейчас не передвигается, конечно.
— То есть он в сознании?
— Ну как вам сказать. В общем, да. Но в очень слабом. Еще у него частичная амнезия. Но это все общая реакция организма на сверхсильное болевое и психическое раздражение. А это, в свою очередь, характеризуется расстройством жизненно важных функций нервной и эндокринной систем, кровообращения, обмена веществ. Вот и судите сами, в сознании он или нет.
— Знаете, я учился в медицинском институте, но все-таки что-то не понимаю… Пациент может находиться либо в бессознательном состоянии, либо он как-то всетаки воспринимает окружающую действительность — видит, слышит, говорит, понимает. Ну или, может быть, у него какое-то пограничное состояние?
— Он пока не встает с кровати. Совершенно определенно, что он видит и воспринимает окружающую его действительность, как вы изволили выразиться. Слышит. Но все это мало на него воздействует. Ему, как я полагаю, все равно. Знаете, судя по всему, наш пациент — человек вообще легко поддающийся разного рода стрессам и потрясениям. Кроме того, судя по всему… как бы это сказать… не чурающийся кокаина. Поэтому я могу почти с полной уверенностью утверждать, что сейчас он обитает в каком-то своем подсознательном мире. Из нашего реального мира до него долетают отдельные раздражители, какие-то звуки, яркий свет или прикосновения. Но он мало понимает все это. К тому же ничего не помнит.
— Вы пытались с ним разговаривать?
— Он не понимает, что я ему говорю. Хотя сам разговаривает, если это можно так назвать. Бурчит что-то себе под нос. Ничего внятного.
