— Но ведь шмары и заразные бывают! Я слышала от кентов малины!
— Те заразы лечатся. Но Данила не заразится. Это верняк! Я его научил, как уберечься.
— Да вон он — заявился! Смотри, как мурло сверкает! Как у кота в марте! И смирный стал, к пацанам не прикипается больше. Нас слушается, особо его! — указал Сивуч на Лангуста, поспешившего к Даниле.
— Ты, Капка, смотри, не проиграй Лангусту на кентах! Он для этого Данилки нынче, как отец родной. Главное угадал. И не высмеял, не обозвал, не отказался от него. А понял и помог. Хоть и не пахан. Это ты должна была сделать…
— Что сделать? — побелела Капка.
— К шмаре его подкинуть. За это доброе Данила верой и правдой до гроба уважал бы тебя, как маму родную! Я — старый хрен, забыл. Давно уж не фартую. И по шмарам не возникаю. Разве памятью…
— И ты по шмарам лазил? — удивилась Задрыга.
— Вот чудачка! А то как же! Да я по шмарам с тринадцати лет обкатался! Первая, была не намного старше! Семнадцати не исполнилось. Бухого обучила! За уши затащила к себе! Я тогда стыдился всего. Оно и понятно! Ни пуха ни пера еще не завелось! Ну, а девка — все огни и воды познала. К утру и я научился всему. Пахан меня заранее к шмарам таскал. Чтобы потом — не влюбился ни в какую. Чем раньше — тем надежнее, если хочешь из «зелени» кентов получить. Познают быстро, что все бабы одинаковы. Отличаются лишь нижним бельем.
— Но ты любил!
— И теперь ее помню! Потому, что она не стала моей. А если бы взял, как бабу, может, на другой день забыл! Это как недопитая бутылка, всегда она во всем виновата! Иль не стоило начинать, либо надо было допить до дна! — смеялся Сивуч.
— А у Лангуста тоже были шмары?
— Да ты посмотри, какой он лысый? Все волосы на чужих подушках оставил. У него столько баб было, что всей Черной сове во сне не снилось! И он не только со шмарами кадрил! Этот хмырь, чтоб меня из болячки вырвать, такое вякал, я детство вспоминал — вставал мокрым. И животом маялся со смеху. У него хватало романов и романсов. Кобель теперь на заслуженный отдых вышел. Но вынужденно. Если в город возникнет — не оплошает. Думаю, что он Данилку учит собственным опытом, на наглядном примере.
— Тьфу! — фыркнула Задрыга.
— Не фукай, кикимора облезлая! Понавезла пацанов, а у самой, вместо мозгов — гнилая махорка. Малину ей слепи. Да ты вначале глянь, как с них кентов лепить? Они ж на большое дело не годны! Дура! Леденцы да мороженое начнут тыздить! Тебе такие нужны? Нет! Чтоб к башлям и золоту страсть имели! А как это заронить? Только шмары! К ним с голым хреном не подвалишь! Бабки нужны! Рыжуха! Тогда кайф! Всего обласкают! Вот и секи! Не будет понта, не получишь навар!
Задрыга онемела. Выходит, все фартовые ходят в дела со своей целью? Не ради малины и общака? Значит, Король, если сфалуется в дело с Шакалом, тоже пойдет в притон к шмарам?
— Все в притоны возникают. И тебе нельзя забывать о том и отпускай кентов! Иначе не удержишь никого! Разбегутся! — словно прочел мысли Сивуч.
Подоспевший к этому времени Лангуст, смеясь сказал:
— Доволен кент! Еще неделю покайфует и можно с ним работать.
— Ты их всех к цыганам поведешь? — спросила Капка дрогнувшим голосом.
— Ну не всех разом! А что тебя колышет, Задрыга? Как из них фартовых лепить? — удивился Лангуст и продолжил:
— У них своя жизнь была. Никто не появился на свет в малине. К ней надо приручить. А за пайку кентель никто не подставит. Кент должен знать, за что рискует. Не просто за башли, а куда он их может пустить. Вот это покажи! Своди в кабак, к бабам, барахло дай клевое, кучерявую житуху!
— Да я сама того не видела! — призналась Задрыга тихо.
— Не поведу в кабак! Вначале в хазе надо проверить, какие они будут бухими.
— Тоже верно! Вот и прощупаем заодно. Кто чем дышит? — подозвал Лангуст Данила. Дал ему денег, велев взять с собой Кольку с Шуриком, отправил в магазин со списком.
Данил, прежде чем пойти, отпросился у Капки. Сам додумался или Лангуст надоумил, но Задрыге пришлось по душе, что ее слово он счел главным, и отпустила с ним обоих близнецов.
Тебе вон того пацана — Петьку — лечить надо! В конец гнилой гад! — указал Лангуст на рыжего мальчишку и добавил:
— Если хочешь, сам возьмусь за него! Но твое слово нужно, чтоб слушался!
— Заметано! — согласилась Капка. И со страхом ждала возвращения ребят, постоянно выглядывала во двор.
Тоська уже все приготовила для особого ужина. Причину его придумал Лангуст, сказав, что сегодня у Сивуча день рождения.
Мальчишки, никогда не слышавшие о таком, вначале не придали значения. Но узнав, что рождение каждого, как большой праздник, будет всегда отмечаться, с гиком взялись помогать Тоське. А Петька ринулся в лес, за подарком, рассчитывая на везение.
Данила с ребятами вернулся вскоре. Снял с плеча тяжеленный рюкзак, поставил сумки. Разгрузил и близнецов. Капка с интересом смотрела на принесенное. Сопоставляла сумму. Но Данилка внезапно вытащил из карманов деньги, отдал Лангусту:
— Потратил половину. Остальное — наваром взяли!
— Положняк сняли! — смеялись близнецы. И рассказали, как протащили под прилавком мимо кассы полную сумку колбасы и ветчины.
— А Данила набрал сыра, пять головок. Продавщица отложила их в сторону и давай других отпускать, по очереди. Мы для виду в кассу стали. А Данилка взял с полу надорванный чек. Давай им крутить перед очередью. Но рваный конец — в пальцах. Потом боком оттер бабу, забрали мы сыр и ходу! Никто даже очухаться не успеет — хвастался Колька.
— А я хлеб спер, — скромно признался Шурик.
— Только выпивон за бабки взяли! Там на холяву невпротык! — крутнул головой Данилка, вытаскивая бутылки из рюкзака.
— Первый улов! Обмыть надо! — обрадовался Сивуч.
— А я думал, что у тебя взаправду день рождения! — огорчился Петька, прижимая к себе облезлого лисенка, какого не без труда удалось выловить в подарок Сивучу. Старик что-то понял. Подошел к мальчугану. И, впервые в жизни, погладив по голове ребенка, сказал скрипучим, надтреснутым голосом:
— Ты не обижайся, кентыш! Этот подарок всем— корефанам станет. Если его любить будут. Коль подарил тебе лес, береги для себя. А у меня вы имеетесь. До конца жизни хватит!
Капка заметила, что Данилка о чем-то шепчется в углу с Лангустом. Старик был явно чем-то недоволен. А парень оглядывался на Задрыгу и Тоську, краснея, пожимал плечами, оправдывался в чем-то…
— Кончайте базар! Все к столу! Хавать! — позвала Тоська, начавшая привыкать к дому, к новым людям, понявшая и поверившая в то, что здесь ее никто не станет колотить и выгонять.
— Засеките себе до смерти! Ни один уважающий себя фартовый не бухает на голодную требуху. Это удел фраеров! Законник пьет для кайфа. Для дури — толпа! Чтоб проняло и достало враз до самой жопы, хавают водяру на пустую требуху! Оттого, не поймав кайфа — дуреют враз! Вам такое — запрет! Учитесь враз пить по-фартовому. Сначала набить живот. Чтоб выпивон не сразу попадал в кишки, а грел бы душу и сердце! — учил Сивуч.
— Это верняк! Сытого кента водяра не свалит. Он и выпивший не лажанется нигде. Ни в деле, ни у шмары! — подморгнул Даниле Лангуст. Тот, покраснев, нагнулся над тарелкой.
Ребята ели торопливо, скребли ложками по тарелкам, чавкали, подбирали каждую крошку хлеба, упавшую на стол. Тарелки вылизывали. Не оставляли в них ни капли.
Тоська едва успевала подавать на стол. Она и не присела.
Когда второе было съедено, девчонка подала на стол закуски.
У ребят мгновенно загорелись глаза. Сыр, колбасы, ветчина, селедка, даже салаты успела сделать Тоська. Пацаны забыли о выпивке, хватая ломтики руками, запихивали селедку сыром, а то и салом. И ели, ели…
Когда желудки отказались принять хоть каплю, только Петька хватал куски сразу со всех тарелок, Задрыга предложила выпить за новую жизнь и налила каждому в бокал понемногу вина.
Пили осторожно. Пробовали мелкими глотками. Многие впервые ощутили вкус вина. Оно понравилось. Попросили еще. И только Петька выпил бокал залпом, сказав, что это для него — вода! Задрыга плеснула ему водку. Мальчишка выпил одним духом. И не сморгнув глазом, попросил еще.
Капка налила от всей души. Петька выпил не закусывая и через пяток минут свалился под стол.
Митька от водки отказался. Она ему не понравилась. Горькая и вонючая. Он пил вино. Потихоньку, не торопясь.
Колька с Шуриком, выпив по глотку водки, поморщились. Но когда на душе потеплело, осмелели. Допили все, что было в бокалах.
Данилка и вовсе отказался от выпивки, сказав, что не хочет перегрузиться, свое, мол, сегодня принял. Лишнего не стоит.
Колька с Шуриком пристали к нему:
— Давай нашу песню споем! Ну, давай, как в штольнях! Каждый день ее пели ночами!
И Задрыга услышала грустную, полную боли, песню о матери. О чьей именно? Никто не знал. Не сами сложили. Подслушали у нищего. Он жил наверху. Но судьба его сложилась, как и у всех в подземке. Может, потому и запомнилась. В этой песне сын просил мать о прощении. Мертвую, у могилы, умолял забрать к себе поскорее. И все забыть. Все обиды и горести. Он обещал никогда не огорчать ее…
