Даже деньги из-за пазухи могли вытащить неслышно, кошелек иль портмоне, сумочку иль дипломат, спокойно научились отнимать, вырывать, выволакивать.
Прикинуться хромым, слепым, убогим научились быстро. И Капка решила проверить их в деле, в пределе Черной совы.
Шакал, увидев Задрыгу, даже удивился.
— С чего так шустро возникла? Иль не слепила ничего из замухрышек? — спросил дочь.
Та открыла дверь в коридор, позвала пацанов.
— Кайфово! — глянул оценивающе.
Пацаны и впрямь стали иными. Они уже не держались затравленной, грязной сворой. Не жались друг к дружке по углам. Ходили пружинисто, держались уверенно. Разговаривали твердо, четко. Не, пасовали. Прошлое словно ветром сдуло с них.
— А где Король? — огляделась Капка.
— В деле, — почувствовала Задрыга неискренность в ответе пахана.
— В притоны давно стал возникать? — сцепила кулаки.
— Это ты сама с ним разборки устраивай! — отмахнулся Шакал. Капку трясло от злобы. Она пыталась погасить ее. Ведь не за тем приехала. Не стоит психовать. Не убудет с нее. Но внутренний голос оказывался сильнее:
— Ненадолго ж его любви хватило! Пусть бы шлялся к шмарам, но не клялся бы в любви! — кормила пацанов, говорила с паханом, а сама ждала возвращения Остапа.
Он не вернулся дотемна. И Задрыга, не дождавшись Короля, пошла со своей малиной в первое дело.
Сначала решили навестить мачеху Тоськи. Девчонка быстро нашла дом, указала квартиру.
— Ты можешь не возникать! Мы сами управимся! Побудь на шухере, — предложила Капка, но Тоська губу закусила:
— Не тебе, мне вламывала! Теперь мой черед настал! Уж я с нее сорву шкуру!
Капка еще час назад говорила с почтальонкой этого дома и узнала, что мачеха Тоськи живет одна. Тоська сама позвонила в дверь. На вопрос бабы из-за двери — назвалась. И, едва та открыла дверь, девчонка оттеснила ее плечом к стене, впустила всю малину и тут же наглухо закрыла двери.
— Тося! Девочка моя! Ты вернулась? С друзьями? Вспомнила меня! Вот спасибо! — лопотала баба. Но девчонка отшвырнула ее руки. Быстро прошла на кухню, в зал, в спальне внезапно остановилась. И, указав вглубь, спросила:
— Это кто такой?
— Мой друг, — ответила баба покраснев.
— Убирайтесь отсюда! — приказала отработанным Капкой тоном. И, вытолкав мужика на лестничную площадку, вновь закрыла дверь.
Растерявшаяся поначалу, мачеха вдруг оправилась от удивления и возмутилась:
— Что ты себе позволяешь, нахалка?
— Заголяйся! — коротко потребовала Тоська.
— Чего?
Тоська мигом скрутила бабу, сорвала с нее халат, пижаму и заткнув ей рот тряпкой, била по-мужски, как бьют фартовые, как учил Сивуч, до смерти, но без синяков.
Тем временем пацаны уже взяли все золото и деньги. Тоська сорвала с бабы все украшения. Задрыга сама проверила всю квартиру. Взяла со стола золотой портсигар, забытый любовником. И велела Тоське кончать разборку. Та сунула мачеху головой в угол, где много ночей простояла на коленях. Убивать не хотела. Пошла к двери. И вдруг почувствовала тяжелый удар в спину. Мачеха швырнула в нее вазу. Тоська вернулась взъяренная.
Но ее опередила Капка. Один удар в висок… Баба осталась на полу, раскинув руки.
Малина быстро покинула дом. И, оказавшись на улице, вздумала нынче тряхнуть обидчика близнецов.
Колька с Шуриком сгорали от нетерпения. Много лет прошло. Давили обиду. А теперь ее прорвало.
— Скорей к козлу! Я не Тоська! Я не тыздить, я шкуру с него сорву! — грозил Шурик.
К дому малина пришла уже в полночь. Из окна доносилась громкая музыка, приглушенный свет выхватывал танцующие фигуры. Близнецы не хотели ждать, пока гости разойдутся. И если бы не Задрыга… Той пришлось прикрикнуть на ребят, охладить злобу доводами. А тут, на счастье, словно услышав, гости, выпив по бокалу на посошок, засобирались по домам. Они вывалились на улицу гурьбой, вместе с хозяином, решившим проводить всех.
Вот тут-то и выбрала момент малина. Незаметно, за спинами гостей, шмыгнули в двери, прямиком — в квартиру вошли. Там — пусто. Никого. Ждали хозяина. Тот вскоре поднялся по лестнице, старательно вытер о половик подошвы ботинок. Вошел. Закрыл
за собой дверь на ключ, что-то напевал под нос. Настроение у него было отличное.
Едва сделал шаг в комнату, Колька с Шуриком заломили ему руки за спину:
— Узнаешь, падла?
Мужик, вглядевшись, побелел. Задрожал. Все слова песни мигом выскочили из головы:
— Кобель вонючий! Лысая жопа! Параша пидера! — трамбовала мужика малина.
— Отдайте мне мои вещи, и я уйду! — взмолился мужик.
— Дешево отделаться хочешь! — въехал ему ногой в печень Колька.
— Тебе уж ничего не понадобится! — заверил Шурик, поддев под подбородок.
— Скоты! Я вас кормил! — орал мужик.
— Заткнись, кормилец! — повернулась Капка к незадачливому хозяину.
Данил сгружал на стол все ценное. Обшмонал одежду мужика. Вытащил все деньги. И сунув рыбака на стул, заставили писать предсмертное письмо. Все понимали, что завтра в квартиру может прийти милиция искать мужика, пусть прочтет послание.
Его диктовали, мужик писал:
— Меня не ищите! Я не имею права на жизнь! Я виноват перед двумя сиротами, каких выгнал из этой квартиры. Она мне не принадлежит. Я — негодяй и последний подлец! Я сделал несчастными тех, кто должен здесь жить. Потому ухожу навсегда…
Мужика вывели из дома, заткнув рот мотком ваты, поволокли по улице к темнеющему люку. Мужик не знал, куда его тащат. Он понимал, что эта ночь в жизни — последняя. Но где его убьют? Наверное, на кладбище?
— Стоп, падла! — Капке не стоило говорить, что это за люк. Она указала на него Даниле. Тот мигом снял крышку. Сорвал мужика за шиворот, перевернул, играючись, кверху ногами. И со всего маху ударил головой в асфальт. Что-то хрустнуло в позвоночнике рыбака. Данилка для надежности повторил дважды, скинул труп в люк, пропихнул его подальше и закрыл крышку.
К утру в квартире не осталось ничего ценного. Лишь записка на столе. Квартиру закрыли на ключ и, пока соседи не проснулись, покинули дом, пройдя болотной окраиной к хазе Шакала.
Три полных узла приволокли пацаны в хазу. Тут и новехонькие костюмы, отрезы, рубашки, куртки, свитеры, джемперы и пуловеры. Даже дураку было понятно, чем занимался рыбачок. На каждой вещи импортные ярлыки.
Магнитофоны и магнитолы, приемники, все это в коробках, не распечатанное, даже не открывалось. Целый дипломат часов любых марок. С браслетами и на цепочках, от них рябило в глазах.
Пачки денег и доллары… Золотые вещицы редкой работы. Неплохой был вкус у мужика…
— Толковый фраер! Знал, во что надо было вкладывать.
С умом дышал! — смеялся Шакал, разглядывая первый улов малины.
Когда же Тоська развернула свой навар, пахан даже зажмурился:
— Задрыга, твоя «зелень» с голодухи не откинется. Кучеряво насшибали! Долю отвалишь, или как? — оглянулся Шакал, но Капки за спиной не оказалось.
Никто не видел, как вывела она Короля в другую комнату. Сделав вид, что хочет поздороваться без свидетелей.
Там, наедине, вмазала ему в ухо:
— Это тебе за притон!
— Капка! Я ж не мальчишка! Я — фартовый!
— Не клянись в любви, если кобель! — въехала кулаком в дых.
Король хотел схватить ее в охапку, успокоить, уговорить, но Задрыга ускользала, отскакивала дикой кошкой.
— Все имеют женщин. Но любят одну! — оправдывался Остап.
— Ты меня, как червонец, на шмар разменял! — сбила Короля с ног и вытащила «перо». В это время вошел Шакал. Увидев, понял все. Схватил Задрыгу. Вывел за дверь. Та винтом заходила.
— Заткнись! — побелел Шакал. И не желая позорить дочь перед малинами, загнал, как в детстве, в свою комнату. Чтобы остыла. Ребят покормил. Велел отдыхать, сказав, мол, пусть Капка решит, какую долю сможет дать ему и маэстро.
Теперь она об этом не хочет слышать. Но… Закон для всех одинаков.
Капка неистовствовала долго. Но когда она перестала ругаться и грозить всем напропалую, Шакал вошел в комнату.
Задрыга отвернулась от него.
— Втрескалась в Короля? — спросил улыбаясь.
— С чего взял? Нужен он мне — кобель шелудивый? — фыркнула презрительно.
— Не темни! Если бы не любила — не ревновала б! А тут и клешни в ход пустила! Чуть не замокрила медвежатника! Такое лишь при горячей любви вытворяют. Это тебе вся малина подтвердит. Вот ты и призналась Королю в любви! — рассмеялся громко.
Задрыга голову опустила, покраснела до макушки. Ей нечем было крыть.
— Кайф ловит кент! Отмудохала знатно! Как любишь, так и тыздила! Нелюбимых не ревнуют и не трамбуют никогда! Это даже лидер сечет. Твой понт, что не при кентах ему вломила. Но такое не прячут. Не стыдятся. Фингал от бабы или мамзели вместо розы носят. Дороже навара ценят. Не просто законник, а и хахаль файный. За него клешнями и жевалками держатся, — посмеивался Шакал.
