располосую! Убью!
– Тихо, тихо, – миролюбиво заговорил Борис, понимая, что автомат под полой куртки ему скрыть не удалось и тем более что оружие женщину никак не напугало. – Я партизан. Не бойся меня. Я просто искал взрослых. Хотел расспросить кое о чем.
– Убирайся, – снова хрипло выдавила из себя женщина, глядя с ненавистью на Когана. – Нет тут партизан и никогда не было. Не смей прикасаться к моему сыну!
– Да опусти ты косу, – грубо прикрикнул на женщину Коган, поняв, что мягкое обращение и послушание никак на ситуацию не повлияют. Справиться с этой фурией может только более сильный по характеру человек. И неопасный человек. – Вот дура! Мне врач нужен. У нас человек раненый. Ему помощь нужна, а ты с косой кидаешься. Тут больница недалеко, может, кто остался из медицинского персонала? Человек умирает.
Коса в руке женщины медленно опустилась, она продолжала смотреть хмуро и недоверчиво. Как будто ее оставляло прошлое напряжение, силы закончились, истраченные на этот взмах косой. Женщина пошатнулась, оперлась о косу, побледнела и повалилась на землю. Коган едва успел подскочить и подхватить ее на руки. Она оказалась легкой как пушинка. Коса вывалилась из ее руки. Борис понес ее к каменному зданию. Он видел, что из трубы едва заметно вился дымок, значит, в здании печка, значит, это жилое помещение. Держа женщину на руках, он разглядел, что лицо ее изуродовано сильным ожогом. И одна рука тоже со следами ожога.
Донеся женщину до дома, он поднялся по ступенькам, оглянулся. Мальчишки нигде не было. Ну, этот сорванец не пропадет. Видать, ему разрешается гулять тут одному. Кое-как ухватившись за дверную ручку, Коган открыл дверь, миновал холодный тамбур и потом вошел в натопленную комнату. Слева за отодвинутой занавеской стояла кровать. Борис положил на нее женщину, похлопал ее по щекам, пощупал пальцами пульс. Он был не очень четкий, но ровный. Видимо, с ней случился просто обморок.
Поставив к окну автомат, Коган нашел чайник, налил из ведра воды и поставил в печку на огонь. Осмотревшись, он понял, что интуиция не подвела. Да, кроме женщины и этого мальчишки в доме еще кто-то жил. Не прошло и пяти минут, как на улице раздался звук свалившихся на землю дров. Потом затопали шаги, открылась дверь, и появился прежний мальчишка, державший за руку старика. Старик смотрел настороженно. В его руке был топор. «Что-то везет мне на желающих убить меня, – подумал Коган. – То косой, то топором».
– Здорово, отец, – приветливо сказал Борис. – Тут женщине плохо стало на улице. Я ее в дом принес, хотел горячим чаем напоить. Не ваша она будет? Или соседская? Если в чужой дом занес, то извини, папаша. Тут разбираться некогда было.
Старик постоял в дверях, посмотрел, как мальчишка затопал ногами, подошел к кровати и положил голову на руку женщины. Тогда он оставил топор на лавке у двери и тоже подошел к кровати. Потрогал женщину, приоткрыл ее веко.
– Обморок это, – неожиданно сказал старик. – Часто такое бывает, когда сильное нервное возбуждение. Испугалась она вас, вот и припадок случился.
– Слушай, папаша, а ты случаем не доктор? – поинтересовался Борис.
– Нет, – отрезал старик. Подойдя к плите, он налил в кружку горячей воды, из мешочка, висевшего за печкой, набросал в кружку каких-то трав.
– Папаша, не надо обманывать. Я не мальчик, я могу понять, как ты ее сейчас осматривал. Да и выражения у тебя, извини, не колхозного бригадира. Отец, у нас человек умирает. Надо сделать операцию. Пулю извлечь!
Старик в ответ только покачал головой. Помешал в кружке деревянной ложкой, но Коган подошел к нему, отобрал ложку и бросил ее на плиту. Он схватил старика за плечи, пытаясь заглянуть ему в глаза. Только старик был не таким уж старым. Лет 60 или 70, но уж больно потухший взгляд, опустившиеся плечи.
– Оставьте вы меня в покое, – пробормотал старик, тщетно пытаясь вырваться из крепких рук мужчины. – Мы тут живем, никому не мешаем. Мы никого не трогаем, и нас никто не трогает.
– Не мешаете? – Коган опустил старика, вернулся к окну и снова уселся на лавку. Он смотрел, как тот из ложки стал поить женщину отваром. – Можно и так прожить. Не мешая. А можно и помогать людям. Людям, которые не сидят по норам, а сражаются с врагом. Я знаю, что ты скажешь, старик. Красная армия неизвестно где, народ правительство бросило, фашисты хозяйничают. Тут бы хоть как выжить, не до человеколюбия! И я знаю, почему ты так скажешь. И не осуждаю тебя. Только знай, что фашистов мы скоро выгоним. Да, пришлось оставлять города, землю пришлось оставлять и отступать в сорок первом. Силен оказался враг, но мы бьем его, и остановили мы его. И под Москвой остановили, и на Волге остановили. И Ленинград он так и не взял!
– Под Москвой остановили? – старик наконец повернул голову и посмотрел на гостя. – Так что, фашист не взял Москву? И Ленинград не взял?
– А кто тебе такое сказал? – удивился Коган. – Кто напел тебе, что мы столицу Родины нашей отдадим врагу? Ты по ночам, старик, послушай. Грохот стоит, Красная армия гонит врага с нашей земли! И скоро сюда придет. И не вернутся фашисты. А гитлеровцев мы будем гнать не только с нашей земли, но погоним и до его логова и там прикончим, чтобы никогда больше не появлялось на земле этой коричневой чумы!
Неизвестно, то ли горячие слова из самого сердца, что говорил Борис, то ли известие, что Москва не сдана фашистам, так подействовали на старика, но он стал смотреть внимательно. Его глаза засветились интересом, жизнью. Он положил голову женщины на подушку, укрыл ее лоскутным старым одеялом и подошел к гостю. Уселся радом на лавку.
– Ты кто таков будешь-то? Из партизан, что ли?
– А какая же разница, как меня называть? – усмехнулся Коган. – Главное не в названии, не
