Вот и теперь я не мог оторваться от этого зрелища: стремитель–ных, но мягких переходов цвета в цвет, света в полутьму, постепен–ного распада на оттенки и полутона. Это небо воодушевляло и успо–каивало, под ним было легко молчать. Минуту, другую, третью… Да сколько было у нас таких минут! В жизни сталкера любой оборван–ный пунктир – это, вполне вероятно, промежуток между жизнью здесь и смертью там. Да нет, что я говорю, какое там «вполне веро–ятно». Смерть в Эпицентре – всегда стопроцентно гарантирована, если не для тебя, то для того, кого убьешь ты сам. И тут, в Нулевой, смерть никуда, конечно, не исчезает, но, теряя направленность на определенный результат, на финишную ленту, которую вспорет за–ряд дроби или разорвут смыкающиеся челюсти, – концентрируется и становится частью тебя самого: твоим дыханием, сердцебиением, рефлекторным движением ресниц – тем, о чем не думаешь, чего не замечаешь, но о чем всегда, где-то в подсознании помнишь: я дышу, мое сердце бьется, мои веки смачивают роговицу глаза, моя смерть теплится во мне моей жизнью. И это понимание дает право на суще–ствование мне и моим друзьям под пастельными, приглушенными цветами заката, в тишине Эпицентра, в странное, таинственное мгновение, когда дневные хищники уступают свои ареалы обитания хищникам ночным, так же как дневная синева неба уступает место ночной пустоте, поглощающей цвета. Впрочем, я слегка приврал для красного словца, ведь это был круг третий, и здесь нет разницы между ночными и дневными хищниками, а если и есть, то я понятия не имею, в чем она заключается.
Но главное… у меня не хватает словарного запаса (больше того, я не уверен, что такие слова вообще существуют), чтобы объяснить, каково это – пребывать в этом мгновении, быть его составляющей, быть вопреки смерти и в то же время благодаря ей.
Каждый из нас знал и чувствовал это, так что лишние слова бы–ли ни к чему.
Через час или чуть больше костер Сабжа, выстреливая яркими искрами, превратил все, что находилось дальше пары метров от центра Нулевой, в сплошную стену темноты. Затасканное сравне–ние, но именно так это выглядело. Проводник, голый по пояс, кру–жил вокруг огня, как какой-нибудь светлокожий шаман, помеши–вая в котле из огнеупорного пластика и подкладывая особым об–разом дрова. При этом он то слегка пританцовывал, то замирал на месте, то начинал ходить вокруг доньи, критически оценивая, как лежат поленья. Ему не хватало только бубна и перьев.
– Сабж! – крикнул я, чувствуя, как уже знакомо поднимается на–строение от запаха отвара. – Ты сейчас знаешь, на кого похож, брат?
– На кого?
– На шамана!
– А я кто? – с наигранным возмущением спросил Сабж и пропел куплет из трехгодичной давности хита «Flying Shoes». Немного фаль–шиво, но зато очень громко:
Белый шаман ударил В бубен луны июля, Вышли из темных улиц Люди народа Пули! Сбитые звезды тают В этом неверном свете, Спустятся с темных крыш Люди Стальных Мачете!
Надо заметить, что на этот раз запах отвара был более резким. И мой организм отреагировал на него иначе: вместо прилива энер–гии, как было в прошлый раз, наоборот, стало лень делать лишние движения. Зато настроение зашкаливало. Все время хотелось улы–баться.
– Браво, Сабж, – пробормотала Буги, которая валялась на тра–ве, положив голову на одну из полуразвалившихся шпал. Насеко–мых, которые наверняка завелись бы в полусгнивших деревяшках, здесь можно было не опасаться. Ведь насекомые – тоже часть Эпи–центра, а значит, в Нулевой их быть не могло. – Какого хрена ты во–обще таскаешься в Эпицентр? Тебе надо торчать где-нибудь в гет–то, долбить хип-хоп и… И вообще, какого хрена ты белый, а, па–рень?
– Сие мне неизвестно, – довольно улыбаясь, откликнулся Сабж, на которого запах кипящих в котле трав, похоже, совсем не дейст–вовал. – Но, подозреваю, в одном из прошлых своих воплощений я был чернокожим. А до того – ленивцем. Или коалой, точно не скажу.
– Почему ленивцем или коалой?
– А потому что мне тоже нравится жить в кайф, не сильно напрягаясь.
– А мы тут все такие, – заметил я. Жутко хотелось курить, но я ни–как не мог заставить себя пошевелиться и свернуть самокрутку. –Сабж, скрути мне покурить, приятель. Я что-то совсем растекся от этих твоих ароматов.
– Это не мои ароматы, – неожиданно серьезно ответил Сабж и кивнул в сторону от костра, – это Его ароматы. Но я пока занят. По–терпишь часок?
– Часок? Да ты спятил… Буги, а может, ты соизволишь снизойти до того, чтобы сделать мне покурить?
– Даже не проси, – не поворачиваясь, ответила Буги, – я сама мечтаю о затяжке последние полчаса.
– Ну и хрен с вами, – ответил я, капитулируя перед обстоятельст–вами.
Сон, если я уснул, а не потерял сознание, накрыл меня быстрее, чем паровоз братьев Люмьер.
51. Вода
Сабж поднял нас затемно. Западная часть горизонта уже тлела алым, но солнца еще не было видно. Точно так же тлели угли доньи, а кое-где над не до конца прогоревшими поленьями поднимались и опадали слабые языки пламени. Куча дров, которую мы натаскали вчера днем, испарилась. Это означало, что Сабж не спал всю ночь, камлая над своим котелком с отваром. При этом выглядел Провод–ник так, как будто отсыпался целые сутки. О себе я такого сказать не мог. Энергии, что переполняла меня после первой аромапроцеду-ры, проделанной в начале трипа, не было. Наоборот, я чувствовал себя каким-то… ватным.
– Черт, Сабж, – подтверждая мои мысли, проговорила Буги, –что-то я не особенно в форме после твоих травок.
– Я тоже, – кивнул я и заставил себя сделать несколько шагов. Тело слушалось, но было такое ощущение, что я – всего ли джой–стик, управляющий инородным механизмом.
– Это пройдет, – уверенно ответил Сабж, – кроме того…
Он внезапно бросил в меня куском доски от бывшей крыши, и я, не успев сообразить, что делаю, ловко поймал обломок и удивился самому себе:
– Ни хрена себе!
– Вот так-то, – усмехнулся Сабж. – Кстати, неплохо бы через час выйти. Если успеем добраться к вечеру до Дракона…
– До перевала? – вяло переспросила Буги.
– Да, до перевала Дракона. Мы в самой печени третьего круга ада, джентльмены… И между прочим, я пока что не услышал ни сло–ва благодарности.
– Вообще-то, – сказал я, – мне все еще хочется тебя прикончить.
– Ты неблагодарная скотина, Макс. Перекачанный анаболиками ефрейтор. Нет, – Сабж с довольной ухмылкой махнул рукой, – я по–вышаю тебя в звании, ты неблагодарный хренов фельдфебель.
Из-за заторможенности мыслительных процессов я не сумел бы–стро сориентироваться и выдать достойный ответ, а вот рука моя от–реагировала сама собой, метнув в Сабжа все тот же обломок доски. Сабж легко его поймал – скорость реакции была в это утро повы–шенной не только у меня.
– Мальчики, а вы заметили, какое сегодня утро? – лениво поин–тересовалась Буги, приподнявшись на локтях.
Мы с Сабжем удивленно переглянулись, безмолвно спрашивая друг друга: «Ты тоже это слышал?»
– Буги, – осторожно уточнил Сабж, – ты сказала «мальчики»? Нет, наверное, ты сказала: «Эй, гребаные придурки!» или «Вашу мать, грязные нигеры!», а мне просто послышалось…
– Сабж, а не пойти ли тебе в задницу, – поморщилась Буги. – Хо–тя, если вам нравится считать меня тупой оторвой – вперед, мне перпендикулярно. Но… Блин, capre diem1 , придурки. Такое утро…
И мы решили ловить момент. Ведь на самом деле никто не считал Буги тупой, а вот оторвой – да, конечно. И проявление с ее стороны каких-то… нехарактерных для крутой девчонки черт, пусть на сло–вах… А впрочем, когда по многоцветному небу несутся рваные кло–чья практически черных облаков, и само оно кажется вогнутым в сторону земли, как будто пятка Бога все же добилась своего, толь–ко и остается, наверное, что ловить момент и отхватывать от жизни кусок доступного, но редко замечаемого кайфа.
– Да уж, – проговорил Сабж, задрав голову, – утро и правда… ох-ренительное, – он бросил торопливый взгляд на Буги и с усмешкой добавил: – мальчики.
