– Не знаю. Но разве стала бы я тебя предупреждать, если бы не была на твоей стороне?
Я был не на шутку взбешен. Вероломство Богуславского не знало границ, и если все, о чем рассказывала Миледи, было правдой, то нам с Игнатием следовало подумать отнюдь не о выкупе Садовского или ремонте храма, а о собственном спасении.
– Я хочу помочь тебе, – сказала она и сделала порывистое движение в мою сторону, как бы намереваясь броситься в мои объятия, но в последний момент одумалась и остановилась. Я буквально впился глазами в ее лицо. Безусловно, в ней умирала гениальная актриса. Она была способна всей душой прорасти в свою роль и поверить в те надуманные обстоятельства, в которые ей требовалось вжиться по сценарию. Я был единственным свидетелем ее потрясающей игры и, наблюдая за ней из королевской ложи, думал: «Когда же ты сфальшивишь, красотка, и возьмешь бекар вместо бемоля?»
– Чем ты можешь мне помочь?
– Я знаю, где у него тайник и у кого хранится ключ, – сказала она. – Мы можем дождаться финала и сорвать весь банк. С такими деньгами мы устроимся где угодно. Для этого необязательно возвращаться в Россию...
Она забросила удочку, вероятно, со стопроцентной уверенностью, что я не смогу отказаться от предложенной ею наживки. Я сделал вид, что поверил ей, и постарался придать своему лицу алчное выражение.
– Продолжай.
– Этим, пожалуй, я и ограничусь, – проговорила Миледи чуть насмешливо; кажется, ее не совсем убедил мой гобсековский образ. С жадным блеском в глазах я несколько переборщил.
– Ты не сказала мне, по сути дела, ничего. Почему я должен верить тебе?
– Но ведь и я не могу быть в тебе уверена, – возразила она. – Где гарантия, что ты не кинешь меня?
Она перешла на более привычную ей лексику.
– Ты меня знаешь.
– Хорошо. Открою тебе еще один секрет. Ключ от тайника хранится у настоятеля монастыря.
– Учитель – казначей Богуславского?
– Да. Но это не совсем обычный ключ. Это нэцке. Статуэтка с микрочипом, с помощью которого срабатывает электронный замок. При попытке открыть тайник любым другим способом он взрывается.
– Уж не китайское ли это божество, которое послужило нам пропуском в храм?
– Оно самое. Но в единственном экземпляре.
Миледи подошла к магнитофону и вставила новую кассету. Легендарная группа «Воскресенье», с музыкой которой была связана вся моя молодость. Она безошибочно била в самые уязвимые точки, и эта ее безошибочность лишь подчеркивала то упорство, с каким Миледи продвигалась к поставленной цели. Она всегда умела манипулировать моими чувствами. С той только разницей, что раньше это была любовь со всеми присущими ей оттенками, а теперь нечто, близкое к ненависти.
– Как ты думаешь, сколько лет этой кассете? – спросила она.
– Как ты думаешь, где находится тайник? – задал ей встречный вопрос я.
– Не имею ни малейшего понятия, – почти не задумываясь, ответила Миледи, хотя незадолго до этого утверждала обратное. – Но ты меня не слушаешь. Или не слышишь.
– Я думаю, этой кассете столько же лет, сколько лет мы знакомы. Ведь ты об этом хотела поговорить со мной?
– Ты бываешь удивительно мил и догадлив. Узнаю тебя прежнего.
Она подошла ко мне и кончиками пальцев хищно провела по моему лицу. Длинные накладные ногти. Почти когти. И безупречный маникюр. Я с трудом удержался, чтобы не отшатнуться, и вымучил подобие блаженной улыбки. «Попросите небо не темнеть от гнева...» Музыка сглаживала острые углы, переводила стрелки часов, дней и лет назад и уносила меня в то упоительное время, когда я – сам не свой – бродил по колено в иллюзиях.
Мой друг художник и поэт
В дождливый вечер на стекле,
Открыв мне чудо на земле,
Мою любовь нарисовал...
Миледи села в кресло напротив, сложив на коленях руки в позе скромницы-секретарши в кабинете шефа.
– Ты знаешь, – сказала она доверительно, – мне иногда становится страшно...
Ее руки на мгновение вспорхнули над коленями и плавно, как крылья, улеглись.
– Секунды падают в вечность, и вместе с ними по каплям утекает твоя красота и молодость. И ты ждешь отлива, с ужасом ждешь, когда он обнажит дряблые отметины и морщины прекрасного некогда побережья, откроет безобразие дна под названием старость. Ты меня понимаешь?
– Кажется, да. В медицине это называется «паникой старения».
– Я не об этом. Какая грусть... Иногда это просто невыносимо.
Я прислушивался к малейшему дуновению чувства с ее стороны и следил, куда полетит перышко-индикатор, во власти какого настроения окажется Миледи в следующий миг. В голову почему-то пришла вычитанная в какой-то философской книге фраза: Бог есть красота, но красота не есть Бог...
– Тебе не понять всей глубины этого ужаса, – продолжала она. – Все подвержено тлению – таков закон. Расхожие слова. Твоя красота незаметно для тебя перебирается в кого-то другого – в иную богиню, в какое-нибудь небесное создание, ангела во плоти. Но ненадолго. Ангелы тоже стареют, расстаются со своим обаянием и превращаются в маленьких сморщенных монстров. Нет ничего омерзительнее старух...
Я, как штангист, решил поднять в рывке рекордно тяжелый комплимент.
– Твоя красота не увядает, можешь поверить мне. Напротив, с годами ты становишься все совершеннее.
Кажется, во мне что-то хрустнуло, какой-то шейный позвонок.
– Ты так считаешь?
Она посмотрела на меня удивленно и приязненно, как смотрят женщины на букет шикарных роз.
– Я готов спорить с кем угодно и на что угодно: тебе нет равных.
Вес был взят. Я мог поздравить себя с незначительной победой на второстепенном участке фронта и сосредоточить свои усилия на главном направлении удара.
Но Миледи, как всегда, перехватила инициативу.
– Если это так, я хочу убедиться в том, что это так, и ты, – она направила в мою сторону указующий перст, – должен мне помочь.
– Я готов. В смысле всегда готов.
Ее слова могли означать все, что угодно. Мои – лишь какие-то отвлеченные телодвижения. Я не собирался жертвовать ради нее абсолютно ничем. Жертвовать мне было нечем и в этом состояло мое неоспоримое преимущство. Но близость с ней была желанна, хотя и вызывала содрогание. Я знал, что будет после. Пустота и злость.
– Идем, – сказала Миледи и, включив музыкальный центр, поманила меня за собой в комнату с джакузи. Заиграла какая-то мелодия – с соло на саксофоне; золотые спирали нот уносились в ночное небо, которое открывалось взгляду через полусферу стеклянного потолка-стены, придавая ей, комнате с джакузи, вид планетария. Все остальноре пространство комнаты с джакузи занимали зеркала. «Здесь она предается любви», – подумал я, входя в ее зеркальные чертоги. – Отойди чуть подальше, – сказала Миледи. – Я хочу, чтобы ты меня видел...
Когда имеешь дело с красивой женщиной, главное – не забегать вперед и не расслабляться. Иначе обязательно попадешь в одну из расставленных ею ловушек. Ты ответишь правильно на тысячу ее головоломок и тысячу раз угадаешь, чего она хочет, но стоит лишь один раз ошибиться – и все пропало. Миледи была не просто красивой женщиной – она была подругой всесильного босса, и я изрядно рисковал, оставаясь с ней наедине. В роли скелета в шкафу мне оказаться не хотелось.
Голова у меня пошла кругом, как у виночерпия, надышавшегося испарениями в винном погребке – от обилия зеркал и отражений я потерял ориентацию. Миледи не случайно выбрала именно это помещение – глядя на стены, пол и потолок, я мог наблюдать ее во всех ракурсах. Она не отражалась только в мертвой воде маленького бассейна. Вместе с ее извивающейся под музыку фигурой – – она исполняла стриптиз, причем делала это профессионально, – я мог лицезреть и себя самого. Зеркальных плоскостей не было только за моей спиной – приблизительно треть пространства занимало прозрачное стекло, за которым можно было видеть панораму звездного неба и темный силуэт гор. Царящий в помещении полумрак с отблеском льющегося из ниоткуда алого света (дверь в гостиную была предусмотрительно закрыта) усиливал ощущение ирреальности происходящего. Миледи оголилась до нижнего белья. Движения ее становились все более томными, дерзкими, сексуальными: она не стеснялась принимать позы, от которых любая домохозяйка впала бы в столбняк, а мужчина, искушенный в любовных делах, пришел бы в полный восторг. Казалось, ей известны все вариации тайных мужских желаний и она способна, пройдя между грубым животным натурализмом и высоким искусством эротики, стильно и изящно протанцевать дорожку к сердцу своего избранника, опутать его сетями соблазна и покорить, свести с ума. Но как это ни странно, я оставался почти холоден к ее ухищрениям. Меня не покидало чувство, что в основе этой порочной красоты, в самом средоточии исходящего от Миледи сладострастия таится смертельная угроза. Я испытывал нарастающий страх.
