Илия... Не здесь ли она преподавала ему уроки прелюбодеяния, густо замешанного на сладкой истоме разврата? Не в этом ли зазеркалье он сделал свой первый шаг на пути к гибели?
Периферийным зрением я уловил скольжение какой-то красной точки по зеркальному полу. Миледи, сбросив кружевной, словно сотканный из морской пены, бюстгалтер, начала, покачивая бедрами, стягивать с себя невероятно тонкую полоску с клинышком на лобке – декоративные трусики, скорее подчеркивающие наготу женщины, чем прикрывающие ее. Фиговый листок рядом с ними показался бы пуританским излишеством.
Красная точка тут же исчезла, чтобы затем, скользнув по моей спине, материализоваться на затылке «видоискателем» лазерного прицела. Я инстинктивно пригнулся и отработанным до автоматизма движением перекатился в безопасное место под прикрытие стен. Шум моего тяжеловесного падения сопровождался звоном разбитого пулей стекла и невнятным всплеском – стреноженная трусиками, Миледи сползла в джакузи. Вода тут же густо окрасилась ее кровью, в полумраке казавшейся черной.
Я метнулся в гостиную, чуть не выломав при этом дверь. Сердце колотилось в груди, как мотор «кукурузника» с топливом на нулевой отметке, в голове пульсировала мысль: «Бежать! И как можно скорее!» Но что-то заставило меня остановиться и прислушаться. В номере было тихо. В номере никого не было. Я постарался взять себя в руки и осмыслить создавшуюся ситуацию. Вряд ли убийца, совершивший столь чудовищный промах, опомнится так быстро, чтобы сменить позицию и устроить мне засаду где-нибудь в коридоре отеля. «Если он не летучая мышь и не способен находить цель с помощью инфракрасного излучения, то у меня еще есть несколько минут», – подумал я. Не знаю, что я собирался найти в номере Миледи, но обыскать его следовало как можно тщательнее. В ящиках стенного шкафа я не обнаружил ничего примечательного, в ванной и туалете тоже не было ничего интересного. Перевернув в люксе все вверх дном, я сел в кресло и задумался: что еще необходимо сделать, прежде чем уйти? Спасать Миледи было бессмысленно – снайперская пуля пробила ей аорту, и она умерла почти мгновенно, даже не успев наглотаться воды. Вытаскивать ее из джакузи – опасно, убийца мог затаиться и вторым выстрелом уложить меня. Да и стоило ли вообще задаваться этим вопросом, коль скоро Миледи желала моей смерти и сделала все для того, чтобы ее приблизить? Мы давно уже находились за гранью дозволенного, за пределами того мира, в котором действуют гуманные законы, и спасти нас могла только беспощадность к врагам.
Взгляд мой случайно упал на корзину для мусора. В ней лежали какие-то пакеты. Я посмотрел на их маркировку и... сразу все понял. Теперь для меня не было секретом, куда девались обглоданные львом-людоедом человеческие кости и останки стрит-файтеров, погибших на ринге в предварительных поединках. Все они исчезли без следа, растворившись в каустике – щелочном растворе, разъедающем даже некоторые металлы. Уходя, я еще раз посмотрел на Миледи, лежащую в мертвой воде джакузи. Пройдет еще несколько дней, и от нее не останется ничего, кроме дурных воспоминаний...
Выскользнув из люкса, я, никем не замеченный, пробрался по коридору на лестницу, где за мной увязалась наряженная в перья проститутка, и в три прыжка оказался возле Дашиного номера.
Она бросилась ко мне, едва я захлопнул за собой дверь. Какая-то неведомая сила толкнула нас в объятия друг друга, и мы, шалея от страсти и внезапного, как стихийное бедствие, помрачения ума, предались взаимному растерзанию. Я рвал ее нежное тело руками и входил в него как завоеватель, одновременно ощущая боль от саднящих царапин на своей спине, по которой расползались кровавые узоры от ее ногтей. В этот миг я, кажется, ненавидел женщину как таковую и, будучи женоненавистником, больше всего на свете хотел слиться с ней, чтобы возродиться или умереть. Наш садистско-мазохистский тандем распался только глубокой ночью, когда мы оба, вконец изнеможденные жестокой пляской среди перекрученных жгутами простыней, обессиленно распластались по разные стороны двуспальной кровати.
– Ты совсем обезумел, – прошептала Даша. – Разве можно т а к себя вести?
– Я ничего не помню. Ничего.
– Я никогда не испытывала такого блаженства. Ты меня просто растоптал. Как разъяренный бык. Я не смогу завтра ходить, во мне все кричит от боли. Агрессор... Ты изнасиловал каждую клеточку моего организма.
– Извини. Я был груб с тобой.
– Я отдала бы полжизни, чтобы еще раз испытать хоть что-то подобное.
Даша прижалась губами к моему плечу.
– У тебя с н е й ничего не было? – вдруг спросила она.
– У меня никогда и ничего с ней уже не будет, – сказал я и просунул ладонь меж ее сомкнутых бедер, обволакивающая теплота которых казалась такой желанной, а поверхность нежно-бархатистой, будто специально созданной для ласк и прикосновений, сравнимых по своей легкости с пушистостью беличьего хвоста. Это было единственное место на земле, где я или какая-то частичка меня могла хоть на какое-то время забыться.
* * *
Утро следующего дня выглядело мрачным, как нордический пейзаж, несмотря на синь бескрайнего неба и солнечное обрамление гор. Я чувствовал себя так, точно мне предстояло выбрать наиболее приемлемый для меня вид казни: четвертование, повешение или расстрел. Бросить все и бежать? А вдруг слова Миледи – чистый блеф и честно заработанные на ринге деньги уже почти у меня в кармане? Мне оставалось только сразиться с Эрнстом-киллером. Тогда, вне зависимости от исхода этого поединка, я получал как минимум сто тысяч долларов (как известно, сумма призовых была удвоена), которые могли решить все наши проблемы. Да, именно все, за исключением одной: ни я, ни кто-либо из моих друзей по-прежнему не знал точного местонахождения Богуславского и не имел ни малейшего понятия, как его установить. Если он здесь, то почему скрывается? Если же его здесь нет, то где он? Не выяснив этого, мы не могли вернуться в Россию и тем более рассчитывать, что кто-либо сможет поручиться за нашу безопасность.
– Сегодня я никуда не пойду, – сказала Даша. – Весь день проведу в постели. Не могу видеть, как ты дерешься.
– Правильно. Побудь с Игнатием. И постарайся никому не открывать до моего прихода.
После проведенной с ней ночи я уже не опасался подвоха с ее стороны.
Я заглянул в спальню, где почивал протоирей, и застал его не просто бодрствующим, но делающим утреннюю гимначтику.
– Вот, корячусь, как могу, – виновато пояснил он. – Раб божий.
– Так держать. Как говорил один зэк, мы еще сделаем пропеллер из бензопилы «Дружба», чтобы улететь к чертовой матери. Настал решающий момент.
– Я хотел бы пойти с тобой.
– Не сегодня, Игнатий. Мне будет спокойнее, если вы с Дашей останетесь здесь. С этим я как-нибудь сам разберусь.
– Ни пуха.
Мы обнялись. Поцеловав на прощание Дашу, я вышел из номера и лицом к лицу столкнулся со своей дурищей, шествовавшей в сопровождении какого-то жиголо по ковровой дорожке коридора. Брови Светланы, как две испуганные чайки, взметнулись вверх.
– Ты?!
От нехватки воздуха она впала в немоту.
– Здесь? – наконец выдавила из себя Светлана.
– А где же мне еще быть? – невозмутимо ответил я. У меня не было ни времени, ни желания вступать с ней в разговор, а тем более вспоминать общих знакомых и грустить о тех временах, когда я безропотно следовал за ней повсюду, за исключением уборной, и сдувал пылинки с ее авто. Поэтому я не стал ждать, когда она опомнится и целенаправленно рванул вниз, к выходу, к фуникулеру.
После полудня я уже был в колизее, где собралась огромная толпа. Даже в VIP-ложе яблоку негде было упасть из-за большой скученности особо важных персон. На задних рядах и в проходах зрители, плотно сомкнув свои ряды, стояли чуть ли не на головах сидящих на скамейках и ступеньках счастливчиков, сумевших урвать себе место поближе к арене. Ажиотаж вокруг четвертьфинальных поединков был невероятный. Но как я ни всматривался в переполненные трибуны, Богуславского в этом скопище обнаружить не мог.
Заканчивался последний поединок между животными – на арене панкратиона сцепились две собаки. Тигровый алабай мертвой хваткой стиснул зубы на загривке питбуля и, подметая им пол, с рычанием носился по клетке. Исход этой схватки уже не вызывал сомнений: пит-убийца был повержен азиатской овчаркой, восток одержал победу над западом.
Внезапно шум стих. Судейская коллегия, вернувшись после небольшого перерыва «к барьеру», о чем-то тихо совещалась, монах с пат ма джи скучал в ожидании начала четвертьфинала, судья на ринге, облаченный в непробиваемый шлем и жилет-боди, ходил взад-вперед по арене, постукивая себя резиновой дубинкой по ляжкам. Как-то не верилось, не укладывалось в голове, что все это каким-то образом связано со мной. Неужели это мне предстоит сейчас драться в клетке с Эрнстом-киллером, и мы, обливаясь кровью, брызгая слюной и изрыгая проклятия, под завороженными взглядами толпы будем убивать друг друга? Словно в подтверждение этой чудовищной мысли (проснись наконец, проснись!) ко мне подошел мой соперник и, дурашливо морщась, сказал:
