— Ты хочешь сказать, что его смерть… была инсценировкой?
— Не знаю. Эта скоропостижная пятнадцатидневная болезнь, гипертрофированная отечность, отсутствие диагноза… Констанца с детьми находилась в Бадене. Потом она стала госпожой Ниссен и выбралась наконец из нужды, постоянно сопровождавшей семью Моцартов. Что, если он сам дал ей эту возможность?
— Двойник?!
— Зависимость, голод, вечно больная Констанца, смерти детей… И — легкость, оптимизм, полет звуков в бесконечность, прорыв сквозь беды и несчастья, любовь, какой не было ни у кого до него и ни у кого — после. Он устал. Он смертельно устал бороться и делать вид, что ничего не происходит. От несправедливости, непонимания близких, глупости и капризов Констанцы, отсутствия независимости и перспектив. А тут еще Штуппах… Коварный замысел присвоить «Реквием», о котором он, конечно же, догадался. И не дописал.
— Кого же тогда отпевали?
— Его. Но тело не зарыли. Так загадочно после общения с Богом исчезло только тело Христа.
— Он… воскрес?
— Да. Они оба отдали себя на растерзание, чтобы стать бессмертными.
— Невероятно!
— Почему? Только потому, что со дня смерти его брата прошел 1791 год?.. Пациенты, с которыми меня во время операций связывала его музыка, не умирали. Между нами всегда была третья — его — жизнь. — Моцарт вздохнул и, помолчав, поднял глаза на Нонну: — Вере сейчас двадцать два года. У нас будет ребенок. История повторяется.
— Ты хочешь подарить эту книгу Вере? Он подумал, покачал головой:
— Она уже сделала свое дело. Мать писала ее для меня. Если меня не станет, все это не будет иметь никакого значения. А рукопись… я хочу, чтобы ты стала ее хранительницей.
— Я?..
— Ты, Наннерль. И прости меня, ладно?.. А теперь я должен идти. Мне еще предстоит вписать сюда несколько страничек.
Григорьев ждал его звонка, хотя в пунктуальности пьющего богемного журналиста Моцарт сомневался. На вопрос, удалось ли ему что-нибудь узнать, ответил односложно: «Не по телефону» — и назначил встречу в полдень на станции метро «Ботанический сад».
В выпуклых бледно-синих глазах журналиста поселилась озабоченность.
— Черт бы вас побрал! — зыркнув по сторонам, нехотя ответил он на рукопожатие. — Вляпаюсь я с вами в историю.
— Что случилось, Макс? — спросил Моцарт, когда они уселись на скамью в конце аллеи.
Григорьев закурил.
«Если бы он ничего не узнал, — рассудил Моцарт, — то не стал бы назначать мне встречу».
— Ночью какая-то сволочь звонила мне по телефону, — сухо сказал Григорьев, глядя себе под ноги.
— Угрожали?
Он кивнул, снова замолчал надолго, и Моцарт уже подумал, что сейчас он начнет оправдывать этим вымышленным звонком отсутствие обещанной информации.
— Я не хотел стать причиной ваших неприятностей.
— Да при чем тут вы! — неожиданно разозлился Григорьев и с силой швырнул через плечо окурок. — Знаете, был такой анекдот. Приходит покупатель в магазин: «У вас «волги» есть?» «Есть», — отвечает продавец. «А с дизельными двигателями?..» — «Есть». — «А вишневого цвета?» — «Есть». — «А… с золотым молдингом по борту?» — «Есть!» — «А бронированные?..» — «Есть!..» — «Вы что, издеваетесь?» — «Так ты первый начал!»
Моцарт для приличия засмеялся, хотя анекдот этот знал с застойных времен.
— Так вот, я первый начал, — грустно резюмировал Григорьев. — Чем же еще могло пахнуть вторжение в сферу коррупционеров в погонах? Дома был скандал. Я с родителями живу, квартиру жене оставил. Отец мой — человек старорежимный, военной закалки: сорок пятый зацепил, да так на том рубеже и остался. Газету с «Беспределом» изорвал, топал ногами. «Армию порочишь! — орал. — Распустились! Дали вам волю! Да на солдате все держится! Сопляк! На кого замахнулся? На генералов? Лучшие умы отечества!..» Ладно, это мы переживем. Хотя, честно говоря, звонка я не ждал — ждал, что меня вызовут в суд, привлекут к ответственности, как Вадика Поэгли из «МК». А они — исподтишка, эти «лучшие умы»… Спросили, знаю ли я, что такое базука и как долго горит трехкомнатная квартира в «хрущевке» — с намеком на ту, в которой мои Агния с Сережкой живут. Сын у меня, значит, двенадцати лет… Сейчас-то они в Болгарии, ну да приедут ведь?..
— Макс! — решительно сказал Моцарт. — Не стоит. Ей-Богу, не стоит. Давайте не будем на эту тему…
— Стоит, Владимир Дмитриевич, — перебил его журналист и посмотрел ему в глаза. — Я об успехах столичной мэрии писать все равно не умею. Любителей каждодневных презентаций хватает и без меня. Два месяца тому со мной веселенький случай произошел. Двое в масках с автоматами, на формах «МИЛИЦИЯ» написано, попросили документы предъявить. Не успел я паспорт из. кармана достать — коленом в пах, локтем по спине, ногами по ребрам, по печенке: «Лежать! Руки за голову!» Это в два часа дня, на Измайловском, прямо перед фасадом Театра мимики и жеста. За что, спрашивается?! Оказалось, обликом схож с «лицом кавказской национальности». А я еврей — по отцу, мать у меня русская… Коммунисты могут сколько угодно кричать, что евреи родину продали, но мне такая родина — где меня, честного гражданина, могут избить представители власти в масках только за то, что рожей не вышел, — и на хер не нужна! Поэтому я плевал на их угрозы, и я всему миру докажу, кто на самом деле эту родину продает оптом и в розницу — по вагону, по баррелю, по военному заводу!..
Для поиска виновников распродажи отечества у Моцарта не было времени. «А вот Вера пишет о выставках, и это прекрасно», — подумал он.
— Узнал я кое-что о вашем генерале, — неожиданно сказал Григорьев. — Могу сразу назвать источник, чтобы вы не думали о происках сионистов: пресс-центр Минобороны. Другим не располагаю, на лубянках не служу. Так вот, сухие факты его биографии таковы: Епифанов Александр Ильич родился в 1945 году в Бурятии…
— Где?..
— В Гусиноозерске, неподалеку от Иркутска…
«Все, — едва не вскричал Моцарт, — все, дорогой Макс! На большее я даже не рассчитывал: теперь понятно, кому принадлежит эта дачка. Конечно, кто же еще мог повесить у себя дешевую картинку, написанную на берегу Гусиного озера? Ностальгия, значит, замучила…»
— …комсомол, партия — это понятно, — продолжал Григорьев безразличным тоном, — срочную служил в ГДР в инженерных войсках, в 1972-м окончил военно-инженерное училище, командовал стройбатом в Рязани, тылом гарнизона, там женился, оттуда ушел в Афган в восемьдесят третьем в чине инженер-полковника. Вернулся в восемьдесят пятом…
— В Рязань? — уточнил Моцарт.
— В Академию Генштаба, а уж потом — обратно в Рязань. Но ненадолго: уехал в ЗГВ, занимался там вопросами… черт его знает, что-то по хозяйству. До девяносто четвертого был военным атташе в Белграде, теперь в министерстве занимается техобеспечением в службе начальника тыла. Да, еще — член Комитета по разоружению…
— А дача… дача у него есть? — нетерпеливо спросил Моцарт.
— Вот уж чего не знаю, того не знаю. Но думаю, что если есть, то казенная. Он ведь в Москве совсем недавно — семь месяцев, с декабря прошлого года. Адреса его я не спрашивал, да мне бы и не дали. Если он прописан в Москве — можно через справку. В аудиенции отказали по причине отсутствия… Все. Дает это вам что-нибудь?
— Спасибо, Макс. Но если вы решили раскрутить эту «Ладью», то можете взять Епифанова себе на заметку. Вчера я пообещал назвать вам действующих лиц этой пьесы… Так вот: накануне операции мне звонил Федор Градиевский.
Григорьев ошалело уставился на Першина и замигал.
— Погодите, погодите… как — Градиевский! Вы же сказали, что он…
— Думаю, что слухи о его смерти сильно преувеличены. Градиевский жив, и я видел это собственными глазами. А в том, что он скрывается от властей, а не действует по их указке, я не уверен. Разумеется, через посредников. И Епифанов — один из них…
— Я могу включить диктофон?
— Можете. Только ничего из того, что я вам расскажу, не будет иметь силы доказательства. По крайней мере, до тех пор, пока я не побываю у этого Епифанова на даче… Правда, как ее найти — не имею представления.
— Почему на даче?
— Потому что там и скрывается Градиевский по кличке Граф под усиленной охраной каких-то головорезов.
— А откуда известно об этом вам?
— Я там был.
— Но вы же сказали, что не знаете, где находится…
— Я вам не соврал, Макс. Но это долгая и путаная история, к тому же маловероятная настолько, что я сам порой отказываюсь в нее верить и хочу разобраться во всем до конца. Чтобы не отнимать у вас время понапрасну, могу сказать: Епифанов прячет у себя на даче Графа и имеет к «Ладье» самое непосредственное отношение. Он координирует работу акционерных обществ, которые учредила «Ладья», и некоего «заказчика». Раньше этим занимался Градиевский, но теперь он для всех мертв.
