— Не возражаю, — засмеялась она. — У меня тоже нет доказательств непорочности герра фон Зильбербарда.
В полусотне километров до Одессы им наконец удалось вырваться из зоны снежных зарядов. Яркое солнце на выбеленном безоблачном небе висело прямо над дорогой и ослепляло глаза. Урсула оглянулась на иссиня-черное небо, оставшееся за спиной, и зябко поежилась:
— Туча позади черная, как ночь, а там, впереди, все белое, белое, как саван. Такова реальность нашей жизни...
— Полагаете, что у жизни только два измерения — черное и белое?
— К сожалению, мне часто приходится делать выбор лишь между этими двумя красками, герр Зильбербард.
— И каждый раз он оказывается выбором между гильотиной и Бастилией, не так ли, милая фрау?
— К сожалению...
— Тоскливо, но, похоже, мы — родственные души, — улыбнулся Савелов, но улыбка его была невеселой.
— Проблема в том, что даже самим себе мы не всегда можем объяснить свой выбор, — задумчиво произнесла Урсула и отвернулась к окну.
Больше она не проронила ни слова до самой Одессы.
У поста ГАИ перед въездом в город милиционер поднял было жезл перед иномаркой, но, увидев немецкие регистрационные номера, дал отмашку.
— Уф-ф, пронесло! — выдохнул Савелов.
— Возьмите себя в руки, Вадим, — положила ладонь на его руку Урсула. — Бог не оставит нас...
У причала Ильичевского порта покачивались на швартовах два белоснежных пассажирских теплохода, и тяжелой черной глыбой возвышалась корма готового к отплытию парома Одесса — Варна. Перед КПП стояли в очереди на таможенно-пограничный контроль с десятка два автомобилей. Перед дверью таможни возбужденно тусовалась большая толпа челноков с необъятными баулами, сумками и чемоданами. В стороне от челноков гуртовались, будто окруженные невидимой запретной зоной, люди с отрешенными лицами и печальными глазами — молдавские местечковые евреи, навсегда покидающие страну.
— Нэ гуртуйтэся, громодяны мешочники, шо я казав, усим миста хватыть! — наседал на толпу таможенный чиновник. — В пэршу чэргу прошу громодян, видбувающих на ПМЖ у Израиль. Ваш тэплохид видбувае пэршим. Будь ласка, громодяны, дайтэ прохид.
— Капиталисты, блин, как и местечковые, тоже обслуживаются без очереди, — громко констатировал кто-то, и внимание озлобленной толпы перекинулось на подкативший к контрольно-пропускному пункту белый «БМВ» с иностранными номерами, перед которым сразу раскрылись створки ворот и безропотно расступились владельцы автомобилей с советскими номерными знаками.
Пока таможенники и солдаты-пограничники осматривали машину, офицер в щегольской пограничной форме внимательно изучал документы сияющих бюргерской добропорядочностью супругов Эдварда и Урсулы фон Зильбербард. От этого занятия офицера оторвал телефонный звонок в будке дежурного по контрольно-пропускному пункту.
— Что, что?.. Повторите фамилию? — послушав голос в трубке, крикнул он. — Трещит все, говорите громче!
Савелов, услышав через раскрытую дверь будки его слова, с беззаботным видом взял на руки заплакавшего Зигфрида и запел ему немецкую шутливую песенку. Но малыш не хотел успокаиваться и на немецком языке требовал скорее доставить его к бабушке Магде.
— Забарбадж? — переспросил офицер, морщась от детского плача. — Турки что ли?.. Что, что?.. Не слышу ни хрена!.. С такой фамилией у меня не было. Не было, говорю, глухие, что ли?.. Чего, чего? Повторяю: не было у меня никого с такой фамилией, и машины с такими номерами нет.
В это время Зигфрид зашелся в таком отчаянном плаче, что лицо офицера приняло страдальческое выражение. Он дунул в трубку и, послушав, раздраженно бросил ее на рычаг.
— Ни хрена не разобрать, кого эти опера ищут! — сказал он подошедшему сержанту-пограничнику.
— В машине ничего запрещенного к вывозу не обнаружено, товарищ капитан, — доложил тот. — Из нашего барахла сувениры: матрешки, неваляшки и все такая хренотень.
— А из «их» барахла?
— Пиво, — смутился сержант. — Баварское. Классное...
— Я те дам — классное!..
— Фрау сама три банки открыла... И вам от империалистов перепало, товарищ капитан, — подмигнул сержант и сунул в рукав офицерской шинели бутылку виски.
— Да-а, пивка с воблой сейчас бы в самый бы раз, — смягчился тот и кинул тоскливый взгляд на челноков, сгрудившихся за ограждением. — Начинайте шмонать шелупонь, сержант, но без этого самого, чтоб отплытие не задерживать.
— Есть шмонать шелупонь! — без энтузиазма козырнул тот.
Маленького Зигфрида песенка Савелова не успокоила, и он, не переставая реветь, по-прежнему требовал отвезти его к бабушке Магде. Тщетно пыталась успокоить его и подоспевшая Урсула.
Морщась от детского крика, как от звука бормашины, офицер торопливо проштамповал их паспорта и показал на горловину паромного трюма:
— Битте, герр Зильбербард, битте. Ауфвидерзеен.
Долго уговоривать Савелова не пришлось. Но лишь загнав «БМВ» в трюм парома, не вылезая из салона машины, он смог наконец перевести дух.
— Не знаю, кого благодарить, — вымученно улыбнулся он. — То ли бардак советский, то ли Зигфрида. Вовремя он разревелся, и главное: исключительно на немецком языке.
— На вас лица нет, — с тревогой посмотрела на него Урсула. — Как только выйдем в море, возьмем каюту и хорошенько выспимся.
— А пока не помешала бы чашка горячего кофе.
— Чашка кофе убойные стрессы сегодняшнего дня не снимет. Признаться, герр Эдвард, я бы предпочла сейчас чего-нибудь покрепче.
— Гениальная идея! — согласился Савелов и вытянул из холодильной сумки бутылку бренди.
— За успех нашего безнадежного дела! — разлив бренди в пластиковые стаканчики, найденные в бардачке, предложил он.
— Странно!.. — выпив залпом обжигающую жидкость, задумчиво произнесла Урсула. — Кажется, я знаю вас сто лет, Вадим, хотя мы познакомились только сегодня утром.
— И теперь не боитесь меня?
— Боюсь еще больше, — ответила она и вспыхнула до корней рыжих волос.
Снеговые тучи тем временем достигли берегов Черного моря и обрушили на них первый залп. Уже через несколько минут все сущее: море, причалы порта и жилые кварталы Ильичевска окрасились одной белой краской.
В сплошной беснующейся мгле буксир вытащил паром из акватории порта и отвалил в сторону. Савелов, Урсула и маленький Зигфрид с верхней палубы тщетно вглядывались в сторону берега. За белесой пеленой не только не было видно города, но было даже трудно понять, где проходит граница между небом и морем. Казалось, что стальная громадина плывет не по воде, а бесшумно скользит в неземном, нереально белом пространстве. Со всех сторон только снег, снег, снег. Лишь несколько ошалелых чаек, будто утверждая земную реальность, с тоскливыми криками метались над кормой набирающего скорость парома.
— Смотрите! — вдруг воскликнула Урсула и показала рукой на стаю обессиленных диких гусей, которая, борясь изо всех сил со снежными зарядами и встречным шквальным ветром, показалась по правому борту судна. Несколько минут гуси летели параллельно, на уровне корабельной рубки. Порывы ветра прижимали птиц все ниже и ниже к волнам. Людям с верхней палубы парома казалось, что еще немного — и свинцовые волны сомнут и поглотят их.
Но вот вожак последним напряжением сил взмыл вверх и, тормозя широко распахнутыми крыльями, завис над палубой. Не обращая внимания на людей, столпившихся у бортов, он издал троекратный клекот и упал грудью в пушистый снег, заваливший палубу. Через несколько секунд, повинуясь его призывному крику, на палубу опустились все остальные гуси.
Некоторое время птицы, вытянув длинные шеи, неподвижно лежали по всей палубе и лишь тихонько гоготали, будто о чем-то переговаривались, пока вожак сердитым шипением и ударами клюва не сбил их в тесный круг у кормы. Но один из гусей, упавший на середину палубы, подняться на ноги уже не смог. Напрасно шипел и гоготал на него сердитый вожак. После нескольких безуспешных попыток оторвать тело от палубы гусь, закрыв глаза, вытянул шею, и в тот же миг несколько капель алой крови окрасили снег под его клювом.
— Как долго длится этот проклятый день! — глядя на обессиленную птицу, тихо сказал Савелов.
— Он еще не закончился, — отозвалась Урсула. — Но, кажется, произошло невероятное — нам удалось уйти от погони, герр Зильбербард.
— Не будем забывать о том, что нескольким мужчинам, у которых есть семьи и дети, это стоило жизни.
— Это навсегда останется в нас, — кивнула она и прислонила голову к его плечу.
На палубе появился корабельный стюард.
— Господа интуристы, каюта-люкс ждет вас. Ваши чемоданы мы уже перенесли туда, — сообщил он на плохом немецком и взял на руки очарованного дикими гусями и сказочным снегопадом Зигфрида. — Битте. Пойдемте, я провожу вас.
Пока добирались по длинным коридорам до места, Зигфрид успел заснуть, и стюарду не осталось ничего другого, как положить его на диван в одной из трех комнат каюты. Получив щедрые чаевые, он удалился.
