Пока добирались по длинным коридорам до места, Зигфрид успел заснуть, и стюарду не осталось ничего другого, как положить его на диван в одной из трех комнат каюты. Получив щедрые чаевые, он удалился.
Оставшись наедине, Савелов и Урсула прежде всего осмотрели все комнаты. Не найдя ничего подозрительного, они перевели дух и одновременно бросили взгляды на широкую кровать. Урсула залилась краской.
— Не беспокойтесь, фрау Зильбербард, — положил руку на ее плечо Савелов. — Я устроюсь в кресле.
Женщина тряхнула роскошными рыжими волосами и, посмотрев в его глаза зеленым затуманенным взглядом, прошептала:
— У нас сегодня был страшный день, Вадим, но я почему-то не хочу, чтобы он так заканчивался...
Прочитав в его взгляде ответ на ее не произнесенный вслух запретный вопрос, она всем своим молодым страстным телом прижалась к нему и, обвив шею руками, нашла губами его губы. Он приник к ним, как жаждущий к роднику, как голодный к куску хлеба. Не отрывая губ от губ, они стали срывать друг с друга одежду, чтобы до утра следующего дня с неистовой первобытной страстью ласкать и терзать неутоленную плоть друг друга...
Снегопад не унимался. Над морем сгущалась ночная мгла. В непрерывном тревожном ожидании крутились над рубкой корабля мощные антенны. У зеленых мерцающих экранов локаторов несли вахту штурман и его помощники. В глубокой шахте трюма, не отрываясь от эхолотов и наушников, напряженно вслушивались в шумы моря слухачи-акустики. А на мостике, не доверяя самым современным приборам, всматривался в непроглядную мглу старый опытный капитан, уводящий стальную громадину в штормовую ночь, все дальше и дальше от родных неласковых берегов.
Эту ночь стая диких перелетных гусей провела, крыло к крылу, на верхней палубе у кормы парома. Пассажиры и матросы, обслуживающие судно, оберегали покой птиц и не приближались к ним.
Снегопад прекратился только перед рассветом. Когда над очистившимся от снеговых туч морем заиграли первые краски утренней зари, стая гусей, подчинясь призывному клекоту вожака, снова встала на крыло. На заснеженной палубе остался лежать лишь один их серый собрат. Кружась над паромом, гуси долго звали его пронзительными и скорбными криками. А он, ослабевший, напрасно растрачивая последние силы, кричал и бился крыльями в окровавленный снег. Взлететь в небо ему было уже не суждено, и, видимо, поняв это, гусь покорно смирился со своей участью. Раскинув по снегу обломанные о палубу крылья и вытянув вперед шею, он смежил глаза и перестал отвечать на призывные крики. Сделав над палубой еще несколько кругов, вожак выстроил стаю в клин и повел его навстречу заигравшей над морем заре.
* * *
Проснулся Савелов в полдень и долго не мог прийти в себя от страшного сна, который все еще заставлял биться в бешеном ритме его сердце и сжимал гортань.
В его сне великая северная река опять уносила на льдине раскинувшего крестом руки, застреленного им зэка. Под крутым берегом льдину закрутила огромная воронка черной воды, и она раскололась на мелкие осколки, в которых закружилась, неумолимо приближаясь к центру водоворота, похожая на крест фигура зэка. «Еще чуть-чуть — и ревущая пасть воронки поглотит этот крест», — подумал Савелов, прыгая с обрывистого берега ему на помощь. Черная вода подхватила его и закружила с безумной скоростью среди ледового крошева. Он никак не мог дотянуться до раскинутых в стороны рук застреленного им человека. Зэк подмигивал ему белыми глазами и скалил в жутком смехе сгнившие, цинготные зубы. В конце концов Савелову удалось каким-то образом схватиться за его скрюченные пальцы, но они почему-то вдруг налились силой и оказались окровавленными пальцами американского разведчика Эдди Клосса. Тот сомкнул их на горле Савелова и потянул его за собой в жерло водоворота, в котором исчезали большие льдины вместе с людьми, стоящими на их поверхности. В этих людях Савелов узнал «Купавну» с незнакомыми ему четырьмя мужчинами в масках, Ваню Бурлакова, Алана Хаутова, капитанов Прохорова и Морозова, старлея Харченко — всех тех, кто остался в горах и предгорьях Гиндукуша. Майора Сарматова почему-то среди них он не увидел, но зато увидел своего отца, академика Савелова. Тот, перед тем как навсегда исчезнуть в зияющей черной пасти, погрозил ему кулаком и прокричал сквозь нарастающий рев воды: Аз воздам!.. Помни, Вадька!.. Аз воздам!!!
От этих слов отца Савелов проснулся. Он не сразу сообразил, что находится в каюте корабля, увозящего его к чужим берегам. А когда сообразил и вспомнил все события вчерашнего дня, то застонал от подкатившей к сердцу невыносимой тоски. «Обратной дороги нет для тебя отныне, Савелов! — с предельной ясностью понял он. — Нет, хоть ты волком вой».
Происшедшее этой ночью между ним и очаровательной рыжей немочкой вызвало у него злость и на самого себя, и на нее.
Урсула, неожиданно появившаяся из душевой комнаты, застала его врасплох. Не стесняясь своей вызывающей наготы, она обвила влажными после душа руками его шею и ласковой кошкой потерлась щекой о его небритую щеку.
— Гутен таг, герр Зильбербард! — шутливо промурлыкала она — Вам кофе в постель, мой господин, или сначала примете душ?
— Что, уже день? — холодно отстранился он и, взглянув на часы, потянулся к стоящему на тумбочке радиоприемнику. — Послушаем по «Маяку» новости из Москвы, фрау.
Накинув на себя халатик, обиженная исходящим от него холодом Урсула ушла в другую комнату готовить кофе и бутерброды из консервированной ветчины. В двери она повернулась и смущенно сообщила:
— Учти, мой господин, киндер Зишка проспит еще целый час.
— Опять снотворное?
— Пришлось, — кивнула она. — По утрам уборщики убирают каюты.
Диктор между тем бесстрастно перечислил все основные новости из далекой, оставшейся за морем, заснеженной Москвы, но новостей, которых ждал и боялся Савелов, он не услышал. Не было их и в сообщениях корреспондентов из других стран.
«Слава богу! — с облегчением подумал он, и сразу улетучилась злость на Урсулу. — Коли не гремит скандал на всю вселенную, значит, корабли прошли через Босфор и Дарданеллы. Значит, не все еще потеряно... К тому же, рыженький агент Толмачева — экстра-класс: что ноги, что грудь, что все прочее», — невольно залюбовался он Урсулой, вошедшей с подносом в руках.
— Битте, герр Зильбербард, — перехватив его жадный взгляд, вспыхнула и инстинктивно запахнула халатик Урсула. Потом она протянула ему поднос с кофе и бутербродами. — Кушай — тебе понадобится еще очень много сил, чтобы...
— Чтобы любить тебя? — засмеялся он. — Да-а, чтобы любить тебя каждую ночь, действительно, милая фрау, надо много сил.
Она покраснела и улыбнулась беззащитной улыбкой:
— Не смейся, пожалуйста, надо мной, Вадим. Я очень долго не была с мужчиной. Ни с одним, понимаешь, после Пауля.
— Прости за пошлость, — смутился он. — Я не хотел тебя обидеть.
— Хотел, — покачала она головой. — Теперь, когда опасность позади, ты, вероятно, ломаешь голову, как избавиться от нас с Зигфридом?
— Зачем мне избавляться от вас?
— Кто мы тебе — чужие. А силы тебе и мне понадобятся, чтобы из огня не угодить бы в полымя.
— О чем ты?
— Мы казенные люди, Вадим, давай назовем вещи своими именами... Ты, конечно, понимаешь, что нашу добропорядочную немецкую семью «контора глубокого бурения» образовала еще и для того, чтобы ты всегда был у нее как на ладони.
— Таковы правила игры...
— После сегодняшней ночи я не хочу быть просто твоей тенью... Тенью на долгие годы...
— Ты уверена, что на долгие годы?
— Так мне сказали...
— Кто, конкретно?
— Лично генерал Толмачев.
«Если так, значит, судьба ревнивого мавра подполковнику Савелову в ближайшем будущем не планируется, — мелькнуло у него, и сразу будто гора с плеч свалилась. — Зря я на Толмачева грешил. Зря!» — подумал Савелов, коря себя за излишнюю подозрительность.
— Вадим, — после долгой паузы подняла она на него глаза. — Скажи правду — ты женат?
— Разбежались неделю тому. Ей не нужна Германия, а я, признаться, никогда не был ей нужен.
— Она красивая?
— Не помню. Еще есть вопросы?
— У матросов нет вопросов! — засмеялась она и, запустив в него подушкой, закрутила колесо настройки радиоприемника. — Хочу музыки! Хочу танцевать, герр Зильбербард!
Сквозь треск и хрипы эфира ей наконец удалось поймать мелодию из «Шербурских зонтиков». Но едва она закружилась по каюте в плавном, не имеющем названия танце, как эфир опять наполнился треском и прозрачную мелодию «Шербурских зонтиков» вытеснил информационный выпуск какой-то русскоязычной радиостанции.
«...сегодня ночью в Москве на семьдесят восьмом году жизни скоропостижно скончался от обширного инфаркта миокарда выдающийся советский ученый, философ-марксист, лауреат Ленинской и двух Государственных премий, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук СССР Савелов...» — и опять эфир заполнил сплошной треск, через который голос диктора прорывался лишь на несколько секунд и опять тонул в сплошном треске: «...внесший большой вклад в развитие теории и практики марксистско-ленинской науки. ...жизнь академика Савелова была отдана Коммунистической партии и советскому народу. ...ЦК КПСС и советское правительство выражают глубокое соболезнование родным и близким покойного. ...некролог подписали руководители партии и правительства».
