приступ – в лоб или в обход, этого спецназовцы, разумеется, не знали, да это, по большому счету, было и неважно. Важно было другое – продержаться. Любым способом и столько, сколько нужно. То есть пока не прибудут советские истребители.
Тяжелее всех ожидание давалось Муромцеву. Ему становилось все хуже, несколько раз он терял сознание, и лишь каким-то сверхъестественным, непонятным даже ему самому усилием удавалось вынырнуть из черной, душной и липучей тьмы беспамятства. Вынырнув из этой ямы, он какое-то время приходил в себя, мучительно пытаясь сообразить, где он находится, что он тут делает и кто эти мужчина и женщина, которые находятся рядом с ним. В конце концов он приходил в полное сознание, даже пытался улыбаться, затевал разговор: с Павленко – по-русски, с Меридой – по-английски.
Павленко почти не отходил от Муромцева, то и дело стараясь ему хоть чем-то помочь, и это было очень неудобно и трудно, потому что одновременно приходилось наблюдать через окно за противником.
Мерида какое-то время безучастно сидела в кресле, затем вдруг встала и, глядя на Павленко, произнесла несколько слов по-английски. И удивительное дело – Павленко ее прекрасно понял, хотя из английского знал лишь несколько школьных фраз! Как ему удалось понять эту женщину, он не задумывался и даже не удивился своей неожиданной понятливости – не до того было. Главное, он ее понял и с тем, что она сказала, согласился без раздумий и колебаний.
– Я посмотрю за ним, – сказала Мерида, обращаясь к Павленко. – Не бойся, все будет хорошо. А ты занимайся своим делом.
Павленко хотел что-то ответить, но только кивнул и отвернулся к окну. Мерида подошла к Муромцеву, сидевшему в кресле в неудобной скрюченной позе, и помогла ему лечь на пол – больше было некуда. Под голову она положила ему курточку с американскими военными знаками. Затем отстегнула от ремня на Муромцеве флягу с водой, сделала несколько глотков, будто пробуя воду на вкус, и протянула флягу Муромцеву.
– Пей, – сказала она. – Но только – три глотка, не больше. У тебя – жар. Ты ранен. Тебе больше нельзя.
Муромцев послушно сделал три глотка и дотронулся до руки Мериды.
– Зачем ты меня положила? – спросил он.
– Тебе надо лежать, – сказала она. – Ты – раненый.
– Но если они будут нас атаковать, мне надо будет встать! – запротестовал он.
– Зачем? – спросила Мерида.
– Чтобы стрелять!
– Пока нас никто не атакует, – сказала женщина. – Так что – лежи.
Какое-то время они молчали, затем Мерида сказала:
– Я хочу посмотреть твои раны. Пока нас не атакуют…
– Но… – попытался протестовать Муромцев.
Мерида его не слушала. Быстро и ловко она расстегнула на Муромцеве одежду и озабоченно покачала головой.
– Что, все так плохо? – спросил он, наблюдая за выражением ее лица.
– Сколько вы намерены пробыть здесь? – вопросом на вопрос ответила Мерида.
– Пока не прибудут наши, – ответил Муромцев.
– Сколько? – повторила вопрос Мерида.
– Пять или шесть часов, – сказал Муромцев. – Может, семь…
Женщина ничего не сказала, даже выражение ее лица не поменялось. Она лишь поправила бинты на Муромцеве, привела в порядок его одежду, и все.
– Юра, – позвал Муромцев Павленко. – Что там видно?
– Пока ничего нового, – ответил Павленко. – Ты лежи…
– Лежу… – вздохнул Муромцев.
Но лежать без движения, да при этом еще и не разговаривать, Муромцеву было трудно. Он боялся, что опять потеряет сознание, и на этот раз, может статься, надолго. А этого никак нельзя было допустить. Потому что как же Павленко будет сражаться – один? Да к тому же не исключено, что американцы пожелают затеять с советскими спецназовцами еще какие-нибудь переговоры. А кто сможет им ответить, кроме него, Муромцева?
– Зачем ты это делаешь? – спросил он у Мериды.
– Что именно? – взглянула на него женщина.
– Перевязываешь меня, ухаживаешь…
– А ты не понимаешь?
– И понимаю, и не понимаю…
– Тогда отбрось то, чего не понимаешь, и думай о том, что понимаешь, – усмехнулась женщина. – И все будет просто.
– Вот как, – удивленно произнес Муромцев. – Тогда все будет просто. Действительно…
Минуты две он молчал, затем вновь задал Мериде вопрос:
– Зачем ты пошла в армию?
– А ты – зачем? – в свою очередь спросила Мерида.
– Я – мужчина. Армия – дело мужское.
– А какое же дело женское?
– Ну… – поразмыслил Муромцев. – Печь хлеб. Пеленать дитя. Сажать цветы. Смотреть в окно – не идет ли ее мужчина.
– Откуда? – взглянула на него Мерида.
– Без разницы… С войны. С работы. Из дальних странствий. Есть много чисто мужских дорог, по которым уходят мужчины. И по которым возвращаются…
– Красивая сказка…
– Может, это для вас сказка. А для нас – это жизнь. Мы так живем.
– Тогда – красивая русская сказка.
– Тогда – мы живем в красивой сказке. Разве это плохо?
– У тебя есть женщина, которая тебя ждет?
– Нет.
– Почему же?
– Так получилось…
– Вот и у меня нет мужчины, которого бы я встречала, глядя в окно. А в армии хорошо платят.
– В армии еще и стреляют. И убивают.
– Не всегда же. И не всех…
– Не всех. Но вот меня…
– Как твое имя?
– Василий.
– Ва-си-лий, – по слогам выговорила Мерида.
– Почти правильно, – через силу улыбнулся Муромцев.
– Ваши самолеты и вправду прилетят? – после короткого молчания спросила Мерида.
– Да, прилетят.
– И будут бомбить аэродром?
– Нет.
– Зачем же ты сказал им, что будут?
– Чтобы ты осталась жива.
– Мне трудно понять такую сложную аллегорию…
– Тогда отбрось то, что ты не понимаешь, и думай о том, что понимаешь, – посоветовал Муромцев. – И все будет просто и понятно.
Они посмотрели друг на друга и разом рассмеялись. Павленко, не ожидавший ничего подобного, с недоумением и даже испугом повернулся от окна:
– Вы чего?
Но
