с пулеметом – на дорогу, запереть выход! Никто сегодня не уйдет живым! На этих словах Андрей ощутил холодок в спине. Своего часового немцы проморгали, но что касается всего остального – похоже, были в курсе…
Ойкнула Микаэла, нога соскользнула с обрыва, обрушился дерн. Откуда здесь обрыв? Андрей метнулся, схватил ее за шиворот, оттащил от опасного участка. Обрыв был крутой, и глубина явно не метровая…
– Товарищ майор, вправо надо уходить, здесь тропа по обрыву… – подсказал кто-то, кажется, Пушкарев. – Здесь останемся – зажмут нас…
Оперативники не были сильны в проведении войсковых операций. Они по другой части. Андрей собирал людей. Все вышли? К обрыву не подходить! Кого-то не было, он пересчитывал по головам, то и дело сбиваясь со счета.
– Товарищ майор, одного австрияка не хватает, – обнаружил светловолосый Бурзин, – ну, того, что повыше. А ведь я давно его не видел… Мужики, кто-нибудь видел этого парня?
Липкая тревога проползла по спине. Это могло быть случайностью: Феликс просто отстал от группы, заблудился. Но как он мог отстать и заблудиться, если все держались вместе? Феликса не было.
Заволновалась Микаэла, задергался Тобиас, бросился обратно в лабиринты, стал звать товарища тягучим шепотом. Потом вышел, растерянно развел руками.
Холодок ощущался все явственнее. Народ начал соображать. Рассвирепевший Булычев схватил за ворот Тобиаса: где твой дружок, подлюка? Парень сам ничего не понимал. Он не был сообщником, иначе давно бы тоже смылся. Прояснялось кое-что, но почему не раньше, черт возьми?! Выстраивать анализ было не время.
Гордин командовал: все на тропу, строиться в колонну по одному…
Он рассчитывал выйти из опасной зоны, перестроить боевой порядок. Но горстку людей зажали на краю обрыва – и явно не без помощи «постороннего», у которого было время добежать до своих и привести облаву!
Отрывисто каркали солдаты: здесь они, всех уничтожить! Эсэсовцы лезли из лабиринтов, кто-то строчил сверху. Это было форменное побоище! Красноармейцы отстреливались, при этом фактически не видя неприятеля. Люди метались, застигнутые врасплох. Силуэты вражеских солдат вырастали из-за каменных махин, производили выстрелы и прятались. Сверху застучал пулемет, усиливая панику.
– Суки, обложили! – прорычал Мартынюк.
Он палил не глядя, кричал что-то дикое – пока не споткнулся и не покатился под ноги Калинченко. Тот ненадолго пережил товарища, выхватил гранату из подсумка, но не успел вырвать чеку – повалился на мертвого товарища.
Пятился Бурзин, щедро опустошал магазин. Охнул Пушкарев, схватился за простреленный живот, упал на колени. Тобиас вскинул карабин, успел произвести пару выстрелов, пока очередь в упор не швырнула его в обрыв.
Истошно кричала Микаэла. Андрей прикрывал ее, хлестал короткими очередями. Куда она пятилась, дура? Вторая попытка испытать чувство полета? Он схватил девушку за куртку, но пальцы не могли удержать падающее тело. Микаэла захлебнулась криком, замахала руками. Снова хлынул дерн с обрыва. Она вцепилась в какой-то выступ, прежде чем разжались руки, и снова Андрей не успел. Да и какой в этом смысл? Он орал как сумасшедший, палил по фигурам, качающимся в темном воздухе, кажется, в кого-то попал. С ревом, опустошив магазины, бросились на фашистов лейтенант Маркуша и рядовой Грачев. Но не добежали, рухнули, сраженные наповал.
– Командир, уйди на хрен! – коршуном налетел Булычев, повалил Андрея и сам повалился – и вовремя, рой свинца рассек воздух. – Уходи, командир, я прикрою! Давай на тропу, там, кажется, нет никого…
Булычев опять был на ногах, отбросил пустой автомат, выхватил «ТТ», бросился на врага, спеша опустошить обойму. Андрей не собирался спасаться бегством. Все кончено, он должен умереть вместе со всеми, а секретную лабораторию пусть ищут другие. Он тоже выбросил автомат, достал «ТТ», передернул затвор. Быстрее, пока еще жив, забрать с собой хоть кого-то…
Немец хладнокровно бросил гранату. Она рванула у Булычева под ногами, старшего лейтенанта – вернее, то, что от него осталось, – отбросило в сторону. Дымом заволокло поляну на краю обрыва.
Немцы благоразумно попрятались. Кто-то рассмеялся, сидя за камнем. Взрывная волна ударила по голове, сбила с ног. Осколки прошли стороной – странно, но бывает. Андрей упал рядом с кустарником – в нескольких шагах от обрыва.
Сознание практически отсутствовало. Затряслись кусты, кто-то выскочил из них и пробежал мимо, отдавив ему ногу. Неподвижного офицера посчитали убитым. Немцы гомонили, как сороки, смеялись: мол, эти русские с 41-го ничуть не изменились!
Над полем боя еще витал пороховой дым. Контузия была чувствительной, сознание держалось на тонкой ниточке. Андрей куда-то полз, мелкая каменная крупа набивалась под ногти, острая трава резала пальцы. Работал инстинкт самосохранения, особых мыслей в голове не было. Он вцепился в ствол у основания кустарника, подтягивался, пока в руках оставалась сила. Обнаружив под животом собственный пистолет, машинально схватил его, сунул за пазуху.
Майор не помнил, как оказался за кустами. Над головой (хотя на самом деле где-то дальше) прозвучал резкий окрик: «Прочесать местность!» Он заполз в щель между камнями. Машинально вынул пистолет, в котором еще оставались патроны, пытался вспомнить, сколько, – это надо знать, чтобы последний оставить себе. Но ничего подобного в памяти не возникало, кроме того, что в кармане должна быть запасная обойма…
Хрустнули ветки, двое прошли совсем близко, ведя размеренную беседу. Было желание вступить в дискуссию, объяснить гадам, в чем они не правы, а затем всадить в каждого по пуле. Или сразу всадить – а потом объяснить.
Майор уже простился с этим светом, ждал конца. Но немцы прошли мимо, голоса затихли. Сознание уплывало, кружилась голова. Звезды опустились низко, поблескивали, безумно мешая сосредоточиться. Он цеплялся за реальность, чтобы не лишиться чувств, но мысли рвались, как нити паутины. Сознание в какой-то миг помутилось, майор погрузился в водоворот, перестал сопротивляться.
Но вскоре очнулся и пополз подальше от голосов – единственное, что пришло в голову. Наступила ночь, но холод пока не ощущался. Он сделал попытку приподняться, но ноги подкосились, Андрей упал на колени. В горле першило, рвался кашель. Но кашлять было нельзя, и он отчаянно бил себя кулаком в грудь, делал судорожные попытки продышаться. Потом свернулся клубком и забылся.
В течение ночи несколько раз приходил в себя, порывался куда-то бежать, но тут же падал замертво. Последствия контузии оказались серьезными, а организм – не таким уж железным. Потом подкрался холод: он съежился, свернулся эмбрионом. Забылся только под утро, но сон был тревожный, изматывал душу. Майор видел перед собой живые лица своих офицеров: смеялись Свечников и Романчук, умничал Яша Лапчик, над ним посмеивался Женька Несмелов… Андрей стонал, пытался им что-то объяснить, ссылался на войну, на то, что враг умен
