Лица в толпе новые, почти никого не видел раньше — новички или редко выходят из дома. Тут многие привыкли сидеть дома.
— Эм… — Ария поправила локон волос, выбившийся из-под красного берета. — Слышал о «Бригаде»? По радио вещали, пытались убедить всех, что они самые сильные и сопротивление бесполезно.
— Которые бывшие студентики СПбГУ? — припомнил я.
— Да-да, они, — закивала Ария. — Я слышала, что они обещали «зачистить» Петроградский остров — они зачистили его недавно. Но останавливаться на этом они не собираются, вознамерившись заходить на Васильевский остров, чтобы покончить с «Коммуной».
— «Коммуна» — это мы? — честно говоря, не знаю точно, как официально называется организация бабушки.
— Мы, — подтвердила Ария. — Агата Петровна решила, что нужно вдохновить людей, сподвигнуть вступить в спешно формируемое народное ополчение, но люди боятся и не горят желанием. Есть уже пятьдесят семь человек, но дело сугубо добровольное, у нас ведь коммуна…
— Тогда грон-мэр выбрала неправильную подачу… — произнёс я задумчиво. — Р̀азве так вдохновляют на добровольную жертву жизнью?
Выхожу из толпы и направляюсь прямо к трибуне, где бабушка уже не знает, что делать и как подбить людей безвозмездно заняться смертельно опасными вещами.
Киваю бабушке и жестом отстраняю её от трибуны, после чего становлюсь на её место.
— Где куются империи? — спросил я у безмолвствующей толпы.
Вижу по глазам многих, что мой образ узнали. Не Наполеона, не Дмитрия Верещагина, а того человека, который творил ужасные вещи на различных видео.
— Это тот, из Телеги… — тихо шепнул один из молодых парней своему соседу.
Знают, хорошо знают. Кто-то достал телефон и начал запись.
— Где куются империи? — повторил я вопрос, внимательно глядя на людей.
Снова никто не ответил. Правильно. Связываться со мной — себе дороже. Никто не хочет связываться с туберкулёзной палочкой, с пулей в башке и с пропоротыми мечом кишками…
— Они куются на фабриках? — спросил я риторически. — В мануфактурах, на заводах, в гаражных мастерских?
Делаю паузу, почему-то отчётливо осознавая, насколько долго она должна длиться.
— О нет, дорогие мои сограждане. Империи куются не там, — покачал я головой с огорчением. — Империи куются здесь!
Я тычу пальцем себе в грудь.
— И здесь! И здесь! И здесь! — тычу я пальцами в разных людей, примерно в область груди. — В сердцах!
Снова делаю паузу, но чувствую, что состояние недоумения скоро пройдёт и людям перестанет быть интересно. Крючок с империей, чувствую, ни за что не зацепился.
Империя — не то. Не те люди, не то время. Это моя ошибка. Замнём.
— Моя грон-мэр, рассказывая вам о том, кто ещё с нами, забыла упомянуть, — со смешком в голосе продолжил я, — что с нами ещё я — Наполеон Бонапарт, император Франции! Если вы видели, как я обращаюсь с теми, кто перешёл мне дорогу — вы знаете, что связываться со мной — это плохой способ уйти из жизни.
— Видели уже! — с усмешкой выкрикнул один небритый тип в ватнике, поверх которого надета кольчуга. — Каждому встреченному бригаднику калаш в жопу запихаешь?
— Я могу! — заверил я его. — Но боюсь, что калаши кончатся раньше!
Толпа же безмолвствовала — трудный контингент достался бабушке, таких раскачать очень тяжело. Да и репутация у меня, откровенно говоря, плохая. Никто не любит людей, которые ведут себя так, как я. Но это была затравка, я создал небольшую эмоциональную связь с толпой. Ассоциации нужные возникли, я теперь не просто маска, а личность, которую они знают и сейчас вспомнили самые запоминающиеся и шокирующие моменты. Не важно что — важно, что вспомнили.
А теперь мы переходим к плану «Горький воодушевляющий эмоциональный коктейль».
— Услышьте же меня, сограждане! — воскликнул я. — За этот месяц вы успели испытать все бедствия истинного Апокалипсиса, заката человечества… Поражение вашей армии было делом нескольких недель. Я был там, я проиграл, как проиграл каждый солдат этой погибшей страны… Страны, где вы родились, выросли и стали людьми, больше нет! От этого хочется опустить руки, хочется сдать позиции, хочется бездействовать, хочется отдать своё спасение в чужую заботу — признайтесь, так ведь? Ведь нет больше никого, кто встанет за вас гранитной стеной, как встали мы — последние солдаты этого в муках умершего города…
Стыд. Вызвать стыд — кто-то умирал за вас, а вы даже не знаете их имён и лиц. Должна закрасться стыдливая мыслишка, что думать об этом они начали только когда им напомнили.
Морщусь от боли в раненой руке — бинты давно надо обновить, а саму рану тщательно промыть и вообще, обработать.
Народ же молчал, но я видел потребные мне выражения лиц — доказательство, что я выбрал нужные интонации и правильные слова.
— Но вы-то ещё есть! Вы-то ещё живы! — продолжил я, наращивая громкость и запал. — Никто, кроме вас, не может спасти ваши жизни! Никто, кроме вас, не может спасти жизни ваших близких! Отцов и матерей, мужей и жён, сыновей и дочерей! Ваших женщин, ваших мужчин! Братьев и сестёр! Никто!
Беспокойство. В этом участке речи надо было коснуться самого дорогого, что есть у человека. С солдатами гораздо проще, ведь есть стандартный набор: мать, жена, сестра, дочь. Как бы ни было избито, но, в нужный момент, даёт правильный эффект. И я прочитал на их лицах этот эффект — мои слова заставили толпу слегка колыхнуться. Лиха беда начало!
— Враг силён, — продолжил я уже более спокойным тоном. — Силён и жесток. Я не вижу здесь людей, которые сравнятся жестокостью с этими моральными уродами, чудовищами, способными лишь удовлетворять свои самые низменные потребности! Не вижу никого, кто мог бы выйти и выступить против них — насилующих, убивающих, порабощающих! Что ты, что ты, Наполеон, мы лучше спрячемся за твоей широкой спиной, а когда тебя не станет, спрячемся за спинами других солдат, ставящих долг выше своих жизней!
Гнев. Ненависть к врагу — да, но в то же время ненависть к своим страхам. Может, эти бывшие студентики не так уж плохи, но демонизация врага — это неизбежная часть. Пусть забудут, что будут биться с людьми. Не с людьми, но с насильниками, убийцами, поработителями.
— Нет! — выкрикнул я гневно и стукнул кулаком по трибуне, с хрустом треснувшей от удара. — Вы — правнуки тех, кто обратил в бегство тевтонских крестоносцев! Внуки тех, кто остановил меня! Дети тех, кто отправил в могилу гидру фашизма! Вы!
Гордость. Веру в свои силы лучше черпать из величия и могущества легендарных предков.
— Поднимайтесь! Покажите, что вся мощь ваших угнетателей не смогла убить мужество в наследниках героев, которые сделали бы честь Спарте и Р̀иму! — воскликнул я. —
