Она уже почти поверила мужу, но тут вмешался Игорь Сидельников, старший оперуполномоченный МУРа, капитан милиции, невозмутимый человек.
– Вы вот, женщина, – сказал Игорь, – напрасно так плохо отзываетесь о наших способностях. И потом, преступления против детей со стороны властей в отношении лиц, их совершивших, всегда карались особо жестоко.
Даже Кряжин с первого раза не понял, что именно хотел этим сказать решивший развеять разговорную тоску опер. То ли власти с особой жестокостью карают детей, то ли лица, совершившие преступления против детей, караются властями весьма жестоко.
– Был такой Жиль де Рец, – пояснил капитан милиции, – это сподвижник Жанны Д'Арк, если вы не знаете. Во времена великой смуты он растлил и убил собственными руками сто сорок детей. И что вы думаете? Его уличили, повесили на центральной площади Орлеана, а после труп сожгли. А вы говорите – никогда не найдем. Найдем, гражданка, и призовем к ответу!
Ангелина Викторовна без всякой надежды ее мужа на возвращение в сознание сползла с резного стула и ударилась головой оземь. О паркет «Таркетт», если говорить более точно.
Спокойствию в квартире на двадцать четвертом этаже пришел конец. Совместными усилиями гувернантки, Альберта Артуровича и его телохранителя Ангелину Викторовну переместили в спальню. В адрес Сидельникова сыпались резонные выпады, и даже Кряжин, который до сих пор был немногим из тех, кто сохранял спокойствие духа, чуть покраснел лицом.
– Ты, Игорек, если еще какие исторические факты вспомнишь, – шептал он, поднимая с пола фужер ударившейся в беспамятство молодой супруги, – так не стесняйся. Главное, чтобы они такими же яркими были.
Однако вместо того, чтобы все испортить, капитан полностью разрядил обстановку. В гостиной остались Кряжин с Кайнаковым, сам опер и телохранитель, которого, впрочем, следователь выставил из комнаты уже в следующее мгновение.
– А чем для остальных угольных компаний плоха ваша сделка с германцами? – спросил он.
– Мы поставляем в Европу дешевый уголь.
Альберт Артурович налил себе добрую порцию виски из квадратной бутылки и залпом выпил.
– Они инвестируют реанимацию шахт на Кузбассе.
Налил и выпил еще.
– Мелкие компании разоряются, и мы тут же выкупаем их собственность. Через пять (максимум – семь) лет в Европе и на Востоке будет одна корпорация, владеющая третью мировых угольных запасов…
– Нет, нет, – вмешался в ход событий Кряжин. – Больше не пейте. Вы не забыли, что у вас не контрольный пакет акций украли, а сына?
– Я помню, – ненавидящим взглядом пронзая тяжелые портьеры, выдавил Кайнаков. Однако стакан, такой же квадратный, как и бутылка, в покое оставил.
– Это все, что вы могли рассказать мне о вашем бизнесе?
– Все.
Кряжин легко спружинил от кожаного кресла и снова приблизился к бесконечной стене, увешанной золотистыми рамками.
– Вот этот – из администрации Президента. Этот – тоже, – касаясь пальцем каждой рамки, следователь двинулся вдоль стены. – Это советник мэра по вопросам градостроительства, начальник комитета по строительству. Депутат Государственной Думы от партии «Единение»… Депутат от фракции социалистов-демократов… Вы в обнимку с замминистра путей сообщения и карпом в другой руке… С представителем России в Европейском суде по правам человека…
Постояв еще минуту, он вернулся на место и кивком головы остановил ворвавшегося в комнату Саланцева – тот, прогибаясь, заносил коробку с торчащими из нее проводами и антеннами. Сзади него шествовал спец из отдела «Р».
– Вот я и думаю, Альберт Артурович, – с неподдельным любопытством рассматривая, как спец ввинчивает в разъемы штепселя, следователь заканчивал предложение, начатое еще у стены, – все ли вы мне рассказали? Давайте посмотрим на ситуацию моими глазами. У почтенного человека, имеющего вес и в стране, и за рубежом, похищают ребенка. Дабы не смущать вас юридическими формулировками, сразу поясню, что расследованием этого дела в принципе должно заниматься Управление по борьбе с организованной преступностью. Во взаимодействии с оперативно-разыскным бюро. А меня вызывает начальник следственного Управления Генеральной прокуратуры Смагин, которого я, кстати, не нашел ни на одной из фотографий, и сообщает, что расследование данного преступления поручено мне. И находится под контролем Генерального прокурора, – следователь прервался только для того, чтобы в полной тишине щелкнуть зажигалкой. – Ну, ладно: к Генеральному прокурору что не попадет, сразу оказывается у него под контролем. Специфика такая. Но я так и не понял, почему у него под контролем оказалось дело, место которому в руках дознавателя УБОП?
День миновал середину, и солнце перевалило через зенит. В комнате стало чуть темнее и оттого сразу чуть свежее. Тень на стене от колонны в углу стала на треть шире, тень от люстры вытянулась наполовину. В гостиной работал кондиционер. И Кряжин с удовольствием расстегнул на своей крепкой груди еще одну пуговицу.
– Все готово, – сказал спец, отводя в сторону выходящий из-за уха микрофон.
Кряжин молчаливо поблагодарил его и снова обратил взгляд в сторону Кайнакова, который мучился, выбирая между правдой и умным ответом. Взгляд Кряжина говорил, не скромничая: «Ты видишь, сильный и могущественный человек, – я работаю. У меня дома есть диван и телевизор, в холодильнике запотевшие бутылки с пивом, а в сейфе на работе – груда еще не распахнутых дел. Но я здесь, и я надоедлив. Вы корили меня, что я бездействую, занимаюсь ерундой, вместо того, чтобы выбегать на улицу и спрашивать у прохожих, не видели ли они рыжего мальчика девяти лет от роду. Я видел фото, я объяснил, что нужно говорить в первую очередь при внезапном звонке, а вы этого даже не заметили. Сейчас я хочу помочь, но мне нужна правда. Где она, отец, любящий своего сына?»
– Это государственный проект, – промолвил, наконец, Альберт Артурович.
– Не понял.
– Сделка с «Руром» должна произойти, в случае моего согласия, под кураторством руководства Топливно-энергетического комплекса. В противном случае меня ждет судьба многих очень богатых, но независимых людей. Богатеть в нашей стране позволено лишь тем, кто обогащает своими трудами государство. Точнее сказать, лучших его представителей.
«Я не успел расспросить об этом Смагина по телефону, – с досадой подумал Кряжин, – а мне уже почти показалось, что дело просто в ребенке. В маленьком ребенке».
– Вы сейчас потеряете от горя голову, сделка не состоится, и страна лишится многих миллионов долларов. Это непозволительная роскошь для государства, поэтому делом должны заниматься серьезные люди, чье участие гарантирует успех. Я все правильно перевел с птичьего языка на русский?
– Евро, – поправил Кайнаков и с неприязнью посмотрел на следователя. – Многих миллионов евро. А что касается головы… Ведь я, черт возьми, ее уже потерял. Если вам это, конечно, интересно.
– Нет. Мне это неинтересно. Это должно быть интересно вашему участковому врачу.
Кайнаков посмотрел на Кряжина взглядом, полным неприязни.
– Скажите, Иван Дмитриевич, вы, когда слышите запах цветов, головой в поисках гроба не вертите?
– Это здоровый цинизм, Альберт Артурович, – поспешил объяснить свои мысли вслух следователь. – Но служить в Генеральной прокуратуре и не быть циником – это то же самое, как если торговать углем, не умея отличать антрацит от торфа. Но мой цинизм более безобиден, как если быть губернатором дотационного региона и покупать при этом в личную собственность футбольные клубы.
– Не люблю футбол.
«Я хоть какое постановление о передаче дела вынесу, рассматривать его будет все равно Генеральная, – «важняк» пожевал губами, обдумывая перспективы разговора со Смагиным. – А скажут, что я не захотел искать ребенка. Маленького ребенка. И будут правы. Потому что я на самом деле хочу найти этого ребенка, а, отказавшись от дела, получится, что я добровольно отказался от этой мысли. Любомиров ребенка не найдет. И Костюков не найдет. И Кисенко не найдет. А Вершинин тем более».
– Сейчас начнется детский сад, – предупредил Кряжин Кайнакова, скидывая пиджак. – Поступит звонок, разговор займет чуть меньше двух минут и прервется. Через полчаса вам снова позвонят, но уже из другого места, и разговор снова займет не более двух минут. И так будет продолжаться до тех пор, пока эти люди не выскажут все свои страшные мысли. Пугаться этих мыслей не стоит, ибо не в их интересах делать вашему ребенку плохо.
– Почему две минуты? – машинально спросил Альберт Артурович.
– Потому что бытует ни на чем не основанное мнение, что, если разговаривать меньше ста двадцати секунд, оператор не успеет засечь месторасположение абонента.
– А это точно ни на чем не основанное мнение?
Кряжин кивнул спецу.
– Можно говорить сто восемьдесят, – ответил тот. – А если звонок «транзитный», то и полчаса.
