– Тебе же сказано – не надо лишней инициативы, – еще раз предупредил следователь. – Все равно «горячие следы» давно остыли. Так что не ершись. Жди «важняка».
Но майор и не думал останавливаться. Через минуту поисков он выпрямился, сжимая в руке клочок белой бумаги.
– А это что такое? – показал он находку следователю.
– Черт тебя побери, Кирилл, – взвился Мацуков. – Это фискальный чек! Что с того?
– Странный какой-то чек, правда, господин следователь? – На лице оперативника царила коварная улыбка. – И покупка какая-то странная. Этим покойным мужчиной что-то приобреталось в два часа тридцать четыре минуты ночи за пятьдесят четыре рубля и сорок копеек. Этой ночи! Таким образом, версию эксперта, что смерть наступила в период от двух часов до трех, я уточняю. Она наступила позже двух часов и тридцати четырех минут.
Следователь поморщился. Кто рано встает, тому бог подает. По всей видимости, Желябин сегодня встал раньше его. Впрочем, какая ему, Мацукову, разница? Через полчаса в этот город приедет старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры России и отнимет у него дело. По-видимому, в Москве решили, что убийством этого типа в дорогой для Холмска одежде должна заниматься высшая надзирающая инстанция.
– Георгиев! – Дождавшись, пока к нему подойдет оперативник, Кирилл перешел на шепот: – Влад, по хозяевам что узнал?
Тот распахнул маленький ежедневник.
– Одна из старух, из восьмой квартиры, утверждает, что квартирой владела чета Безобразовых, которая год назад уехала за рубеж по направлению мужа. Он ученый какой-то. Впрочем, я все узнаю подробнее, позвоню в Управление юстиции, просмотрю документы на жилье, потом уже и выводы можно делать – кто хозяева и где они.
– Все правильно, молодец. Днем покопайся. Но в первую очередь узнай мне, где установлен кассовый аппарат под этим номером…
Подождав, пока Георгиев перепишет все данные с фискального чека, майор вернулся в комнату и бросил чек на колени Мацукову:
– Приобщите как изъятое при осмотре.
Наклонился и с улыбкой тихо объяснил причину внезапного обращения на «вы»:
– Следователи хреновы…
– Подь ты, – не обиделся прокурорский работник. – Я все равно бы нашел. Не здесь, так потом, при назначении экспертиз. Но мне это не нужно, заниматься этим будет следователь…
– Да, да, из Москвы, – перебил Желябин. – Я помню.
Он вышел из квартиры.
Управляя машиной, он молчал всю дорогу. Энергичный Георгиев, напротив, уже подготовил с десяток версий, половину из которых можно было причислить к области фантастики, а половину из второй половины отнести на счет юношеского максимализма. В свои двадцать пять Владислав был юн и дерзновенен душой, увлекался Толкином и Уэллсом, что не могло не сказываться на его практической деятельности в должности оперуполномоченного отдела по раскрытию тяжких преступлений. Желябин, чувствуя ум и проницательность опера, всякий раз тактично пресекал чрезмерные устремления Георгиева, но натура молодого сыщика нет-нет да и давала о себе знать. Из оставшихся версий к наиболее вероятным можно было отнести кровную месть и пьяную склоку, после которой собутыльники, испугавшись содеянного, в ужасе скрылись.
Если ориентироваться на стандартные милицейские ориентировки, то стороннему человеку могло показаться, будто все беды – от чеченцев. Или от хулиганья. Желябина тошнило от подобных версий, он был сторонник отработки самых невероятных предположений, и уже не раз случалось, что при этом он бывал прав. Поэтому Влад сейчас и старается. Ритуальное убийство, промышленный шпионаж…
Поднявшись к себе, майор сел за стол и потер лицо руками. Увиденное в квартире его потрясло, но вовсе не потому, что пришлось разговаривать со следователем прокуратуры, скользя подошвами по полу. И совсем не от того, что там пахло, как в подсобке мясницкой. Крови Желябин насмотрелся столько, что с некоторых пор относился к ней, как к воде. Прихватив из пачки губами очередную, пятую за сегодняшнее утро сигарету, он набрал номер на «совкового» вида телефоне пятидесятых годов, выменянном на Центральном рынке у алкаша за бутылку водки. Отчаянно протрещав, диск трижды прокрутился под пальцами.
– Георгиев, зайди.
Владислав относился к распоряжению начальника так, как и следовало. Если писал рапорт, то бросал это занятие посреди написанного слова и делал то, что ему велели. За секунду до звонка он сжимал в руке трубку городского телефона и ждал, пока девушка из Управления юстиции сделает выборку нужного адреса на улице Столетова. Когда же звонок прозвучал, Георгиев молча выслушал приказ, положил обе трубки и, прихватив ежедневник, вышел из кабинета.
Сейчас, терпеливо дожидаясь, пока начальник заговорит о том, зачем он его, собственно, звал, оперативник молчал и спокойно рассматривал подоконник, на котором из-за хлебной корочки дрались два взъерошенных воробья.
– Значит, так, Влад… – Желябин наконец-то убрал руки от лица. – Убитый – Матвей Антонович Головацкий, ты это знаешь.
Георгиев кивнул головой.
– Теперь то, что ты не знаешь. Это мой бывший преподаватель прикладной математики на физмате Холмского университета. Это благодаря ему я защитил кандидатский минимум, после чего ушел из науки как переставшей меня интересовать. Имя Головацкого известно не только внутри ХГУ, но и в Европе. Благодаря его разработкам усовершенствовался атомный реактор в Тоцке и ремонтировалась ГЭС в Таджикистане. В тридцать два он стал доктором наук, в тридцать пять его пригласили работать в США. В НАСА, если быть более точным. Он отказался и работал в России, в Холмске, в созданном им же центре прикладной математики. Сейчас ему сорок четыре, в смысле – было, и если бы я не увидел его час назад, то до сих пор был бы уверен, что он либо преподает в Кембридже, либо принял предложение НАСА. Вот такие дела, брат…
Георгиев давно не удивлялся замашкам Желябина, поэтому казался спокойным. Небольшое потрясение выдавал лишь проступивший сквозь скулы молочный оттенок. Потрясение было от того, что каждый шаг и каждое движение майора в квартире происходили на глазах Владислава, но он сейчас был готов поклясться, что, когда они вошли в квартиру, на лице Кирилла даже не дрогнула бровь.
– Есть еще кое-что, в чем я хотел бы тебя просветить. Безобразовы – это чета преподавателей из того же ХГУ, он – физик, она – математик. Насколько мне известно, они убыли на несколько лет в Нидерланды. Теперь выходит, что квартиру они все-таки в Холмске оставили. – Желябин почесал пальцем висок, и пепел, оторвавшись от кончика сигареты и скользнув по его волосам, бесшумно упал на стол. – И сдали Головацкому. Вот теперь думай, молодой человек, последствие чего мы наблюдали сегодня утром. Кстати, чуть не забыл – Головацкий никогда в жизни не притрагивался к спиртному. Во всяком случае, до того момента, когда я его видел в последний раз в живых. А случилось это полгода назад, на вечере выпускников ХГУ, в марте две тысячи четвертого.
– Месторасположение кассового аппарата по чеку я еще не установил, – выдержав паузу, предупреждая следующий вопрос, доложил Георгиев.
– Тогда какого черта ты тут делаешь?
Взгляд Желябина был настолько серьезен, что любому другому могло показаться, будто у начальника «убойного» отдела не все дома. Однако Георгиев спокойно встал, почесал затылок и бросил:
– Меня один момент беспокоит, Кирилл…
– Какой? – не глядя на подчиненного, поинтересовался Желябин. – То, что в квартире доктора наук за год проживания не накопилось ни одного научного документа? Неужели не понятно, что он не жил в этой квартире, а те, что могли быть, – унесены? Так что оставь чеченцев в покое, Владик, и иди ищи кассовую машину.
Георгиев фамильярно оперся рукой на стол и никуда не уходил.
– Что еще? – довольный настойчивостью коллеги, пробурчал майор. – Тебя волнует, почему остались нетронутыми ценные вещи и деньги? Потому что у Головацкого должно было оказаться нечто, по сравнению с чем кошелек с евро и золотые «Буре» просто ничто. У серьезных людей серьезные запросы. Так что версию о коллективной попойке придется отбросить еще и потому, что в квартире нет ни намека на совместное распитие.
На этот раз Георгиев оперся на столешницу обеими руками.
– Я хотел бы знать, почему при росте в сто семьдесят – сто семьдесят три сантиметра господин Головацкий носил ботинки сорок четвертого размера. И почему в два часа тридцать четыре минуты он совершил какую-то покупку, потом умер в течение двадцати шести минут, а его обувь чиста и суха. На улице, пардон муа, сыровато…
Желябин оторвался от разглядывания собственной авторучки и поднял глаза на опера. Только сейчас он мог констатировать, что совершенно не обратил внимания на вид обуви профессора. За него это сделал воспитанный Уэллсом Георгиев.
– Ты уверен, что не ошибаешься?
