Спокойно сворачиваю к дому Минниковых, стараясь держаться левее, ближе к забору. Преследователи идут за мной быстрым шагом, словно намереваясь догнать. Это мне нравится меньше всего, и я, уже не оборачиваясь, захожу во двор Минниковых. Здесь стоит большое дерево, за которым можно укрыться. Так и есть. Эти два дурачка шагнули следом за мной. Остальное дело техники. Нельзя быть такими самоуверенными. Я беру солидное полено и, едва первый из преследователей оказывается рядом с деревом, с силой бью его по голове. Он падает почти без звука.
Я хватаю стоящие тут же вилы и древком бью в живот коренастого. Тот, еще ничего не понимая, хватается за живот и морщится от боли. Сильный удар ногой, и он летит на землю. Остается только поднести вилы к его горлу, что я и делаю. Он испуганно хрипит, понимая, что следующее движение может стать для него последним. Вилы очень убедительный аргумент в таком споре.
— Что надо? — спрашиваю я. — Почему вы здесь?
— Мы ищем тебя, — говорит он, испуганно косясь на вилы. Они ему явно не нравятся.
Это меня пока устраивает.
— Почему? — спрашиваю я и вижу, как он пытается сообразить, что сказать. Любая попытка мыслить отражается на его дебильном лице, и это мне совсем не нужно. Я чуть надавливаю на вилы, так, чтобы зубья царапали ему шею, и он быстро кричит:
— Нас прислал Глухарь. Он сказал, что здесь можно найти Левшу.
Это меня так поражает, что я ослабляю давление. Глухарь — легендарная личность, ему лет семьдесят, не меньше. В авторитетах ходит уже лет сорок. У них с Савелием много кровавых дорожек вместе протоптано. Это единственный человек, которому Савелий мог рассказать, где я нахожусь. Это похоже на правду.
— А что ему нужно? — тороплю я парня, помня, что разговор нельзя затягивать, вот-вот появятся дети, они не должны видеть эту картину. Я никогда не пугаю людей, если в этом нет необходимости. И уж тем более стараюсь не втягивать детей в наши разборки.
— Глухарь просил Савелия найти тебя. Срочно найти, — выдавливает коренастый. — Он говорил, очень важное дело. Только ты можешь справиться.
— Важное дело, — задумчиво повторяю я. Савелий — человек опытный. Он мельтешить не будет. По-видимому, дело действительно важное, если он сдал меня Глухарю. И верное. Савелий любой подвох чует, просто так не стал бы давать мой адрес. Видимо, дело вправду срочное, если он не вышел на меня через привычный адрес в Барнауле. Один раз в три месяца он пишет туда на мой адрес, вернее, на почтовый ящик, и я забираю письмо, когда перевожу сам себе деньги. Значит, Савелий ждать не смог, если отдал мой адрес и даже людей прислал.
Я отбросил вилы и протянул правую руку, помогая коренастому подняться. Встав, он принялся поправлять свою одежду.
— Товарищу помоги, — подсказал я. И в этот момент во дворе появились ребята Минниковых. Они испуганно замерли, но, увидев меня, заулыбались. Здесь меня не только знали, но и любили.
— Что случилось? — спросил старший, подходя к нам ближе. Ему уже лет двенадцать, и он не по годам рассудителен.
— Да пьяный он, — киваю я на лежавшего на земле человека, — сейчас мы его отсюда уберем. Кореши приехали мои, с которыми мы Афган прошли. Вот мы с ними и врезали немного.
Это ребят не удивляет. У них отец сильно пьет, да и на других пьяных они насмотрелись. Мы с коренастым поднимаем его товарища и тащим на улицу. Теперь нужно донести этого парня до моего дома. Там у меня есть сильнодействующие средства, чтобы привести его в чувство.
К счастью, на улице почти нет прохожих. Через пять минут я вместе с нежданными гостями заваливаюсь в свою комнату. Коренастый бросает товарища прямо на пол и достает из кармана записку. Это почерк Савелия. Я его сразу узнаю.
«Срочно возвращайся в Питер, — читаю я послание Савелия, — можешь верить этим ребятам. Очень важное дело».
Я твердо знаю, Савелий никогда не стал бы такого писать, если бы дело действительно не было столь важным. Значит, нужно ехать вместе с этими посланцами. Но им я все равно не очень доверяю.
Весь вечер мы пьянствуем, а утром я предлагаю ребятам убираться. Не люблю ездить в компании. Я обещаю через два дня быть в Ленинграде. Ровно в десять утра. Как я туда доберусь, это уже мое дело. Этим двоим совсем не обязательно знать про мой чемоданчик с деньгами. А оставить его здесь я не могу. Кончилось мое спокойное житье в этом маленьком городке.
Конечно, в Ленинград я прилетел гораздо раньше. И почти сразу, применив наш старый трюк, вышел на Савелия. Я им неоднократно пользовался, и он меня всегда выручал. А трюк очень примитивный. К человеку, к которому я должен идти, вместо себя надо послать какого-нибудь бомжа. Найти слоняющегося без дела около вокзала пьяницу и отправить по нужному адресу. С одной лишь маленькой поправкой: предварительно надев ему на левую руку темную перчатку.
Эта темная перчатка действует как безотказная ловушка. Достаточно увидеть ее, как на человека из засады сразу бросаются поджидающие меня люди. Они справедливо полагают, что двое одноруких инвалидов появиться в одном и том же месте не могут. Таких совпадений не бывает. А мне остается только наблюдать. Если есть засада, значит, меня ждали. Если мой «проверяющий» проходит спокойно, значит, все в порядке.
Вечером нахожу бомжа и прошу его отнести записку Савелию, пообещав дать пятьдесят тысяч. Но за последние два года бомжи обнаглели окончательно. Он сразу запрашивает пятьдесят долларов, что в пять раз больше. В конце концов сходимся на ста тысячах, и он идет к Савелию. Все проходит спокойно, и уже через полчаса мы сидим в небольшом кафе, разговаривая о нашем деле. Я прав: Савелий никогда бы не стал так просто меня беспокоить, тем более подставлять. Во-первых, в Москве произошли большие изменения, и люди, которых я опасался, уже не у власти. Во-вторых, предложение, которое поступило от Глухаря, было настолько ошеломляющим и выгодным, что Савелий решил рискнуть. И вызвал меня. Вообще-то я на него зла не держал. Всегда знал, что за большие деньги он меня, конечно же, предаст. А тут речь шла о фантастической сумме. И он меня не предал, а предложил для работы. Так что внешне все правильно, даже справедливо.
Никогда никому не доверять. Это мой твердый девиз. После развода у меня не осталось никого из близких людей. Да и вряд ли мою бывшую жену можно считать близким мне человеком. За исключением нескольких месяцев, когда собирались пожениться, мы почти все время ругались. Я вернулся из Афгана никому не нужным инвалидом, а эта истеричка стала отыгрываться на моем сыне и на мне. Я обязан был уйти и ушел, хотя до сих пор вспоминаю своего мальчика. Я ни разу не видел его за эти два года. Рискнуть и появиться рядом с ними означало подставить прежде всего сына. А этого мне очень не хотелось.
А насчет доверия… За большие деньги или за что-нибудь другое можно продать и предать любого. Это я знаю очень хорошо. Поэтому во все свои расчеты я включаю возможный третий вариант. Это мое собственное изобретение — третий вариант. Когда вы бросаете монету, кажется, могут быть только два варианта. Либо выпадет «орел», либо «решка». На самом деле иногда возможен и третий вариант. В одном случае из миллиона монета может упасть «на попа». Или не упасть вообще, зацепившись за вашу одежду. Или упасть таким образом, что вы ее не найдете. Вот это третий вариант, при котором ответ не бывает однозначным, я всегда имею в виду, когда выхожу на любое дело. Либо я выполню поручение, либо я его не выполню. Но есть еще и третий вариант, при котором возможен любой исход. С одной стороны, я всегда боюсь этого третьего варианта. С другой — интересно, как может сложиться моя судьба, если мне выпадет именно этот, третий, вариант.
Чтобы долго не тянуть, скажу только, что Глухарь рассказал Савелию о деле, за которое готовы заплатить… миллион долларов. Целый миллион. Если учесть, что Савелий должен получить двадцать пять процентов за посреднические услуги, то он, не задумываясь, сдал меня Глухарю, сообщив мой адрес и мою фамилию, и даже написал мне записку. За что и почему дают такие деньги, Глухарь не сказал. Во всяком случае, их дают не для того, чтобы только найти меня. Я себя не переоцениваю, знаю, сколько могу стоить. За такие деньги меня десять раз можно убить и в пыль растереть. Здесь нечто другое.
Утром следующего дня я уже еду на встречу с Глухарем. Знаю я этот дом, в котором он назначил встречу, и не жду ничего хорошего. Вечно там случаются какие-нибудь неприятности. Но ехать нужно. Миллион долларов — деньги, ради которых я готов выложиться. Это сумма, которая вместе с моими деньгами даст мне возможность уехать из нашей «благословенной» страны, забрав с собой сына, и дать ему нормальное образование.
Глухарь почти не изменился. Та же сутулая фигура, тот же угрюмый взгляд. Только постарел немного, но это почти незаметно. И по-прежнему любит своих чертовых канареек. Их у него несколько клеток, словно птички создают ему необходимый фон для разговора. Меня два раза проверяли, причем так тщательно, словно это я напросился к Глухарю, а не он искал меня, отправляя в Леньки своих гонцов.
