Она замолчала. Шериф вдруг встрепенулся, вскочил на лапы и во всю прыть помчался к забору — попытался сбить лапой ворону, но не успел и грозно зарычал вслед.
— Перекормили специалиста по задержанию, — констатировал Женька и посмотрел на часы. — Спасибо, — отодвинул пустую чашку.
— На здоровье.
Хозяин вышел в соседнюю комнату, его дочь принялась убирать посуду.
— Как вы думаете, найдется она? — спросила негромко.
— Найдется, — уверенно ответил Женька. — Вопрос только, где, когда и в каком виде.
— То есть… вы что, думаете, ее могли…
— Я ничего не думаю, Наталья Петровна. Но подозреваю, что в этот раз ваша кузина не улетела на Канары с очередным кавалером. Только и на киднеппинг с каждым днем остается все меньше надежды. Потому что если бы за нее хотели получить выкуп, то уже позвонили бы родителям. К тому же этот кадрик на даче, сотовый аппарат, который у нее был и который исчез, — не прослеживается контрольный сигнал на спутник, значит, его уничтожили. И кое-что еще не укладывается ни в одну из схем похищения.
— А этот фотограф, который с ней был накануне, он что говорит?
— Фотограф пока ничего не говорит, он сидит в следственном изоляторе по подозрению. Ладно, Наталья Петровна. Будем исходить из того, что надежда умирает последней. Очень рад был с вами познакомиться. Думаю, мы не в последний раз видимся.
Вышел Петр Андреевич. На нем была брезентовая охотничья куртка, на ногах — кирзачи с отвернутыми голенищами.
— Поехали?
Наталья опрометью бросилась в спальню, отодвинула ящик комода и, порывшись, нашла там маленькую морскую раковину с надписью: «На память Наташе от Нины. Сочи. 1985 г.».
— Возьмите, — протянула Женьке. — Нина подарила мне ее, когда они вернулись с курорта. Пусть будет талисманом в поиске.
Женька спрятал раковину в карман, подумав, что если на что-то и можно надеяться, то только на нее.
— Эх-хе-хе, — вздохнул Введенский, — неужто нет защиты от вымогателей?
— Есть, — уверенно ответил Женька. — Полная нищета.
На дачах в Белощапове уже жили. Просушивали бревенчатые и дощатые домики, избы, срубы — дым курился над разномастными кровлями; чернели аккуратные квадратики свежевспаханных огородов, стояли машины с рязанскими номерами во дворах, лаяли собаки, вдоль штакетников Женька заметил приготовленные саженцы.
— Вот здесь, за кустами смородины, направо и прямо, их дом… вот, крыша замшелая, из грунтованной жести… да, да, да, сюда! — направлял Петр Андреевич.
«2-я линия, 14», — прочитал Женька на порыжевшей, но все еще белой табличке на углу дома с высокой верандой и крыльцом с перилами.
Женька вошел в дом. Затхлый воздух, крашеные деревянные полы, слишком потертые для городской квартиры, но вполне пригодные для дачи ковры и коврики, такие же б/у занавески, скатерки, холщовое полотенце у входа на косяке и прочие подробности дачного быта — все они представали взору Евгения по мере того, как Введенский открывал ставни.
— Ну вот, — вернулся он в дом, — не знаю, даст ли вам что-нибудь осмотр.
— Кто наводил порядок?
— Наташа.
— Ваша дочь или ваша сестра?
— Нет, сестра, Наталья Андреевна, конечно. Вначале милиция не разрешала ничего трогать, потом приехал следователь из районной прокуратуры, а с ним эксперт. Они тут все осмотрели, еще через два дня Валентин привез капитана из Москвы…
— Протопопова?
— Да, кажется.
— Чего ему здесь надо было? — ворчливо проговорил Женька. — Это все не его епархия.
— Я не знаю. Могу рассказать, что видел, когда приехал поздно вечером двадцать второго.
— На чем приехали?
— На велосипеде.
— И что же? — Женька медленно ходил по дому, изредка приседая и вглядываясь то под стол, то под кровать, с досадой отмечая тщательность, с которой Рудинская произвела уборку.
Введенский осторожно следовал за ним, машинально повторяя его движения.
— Было очень много следов обуви. На улице моросило, во дворе было полно грязи. И на крыльце, и на веранде.
— А во дворе?
— Во дворе было темно. Я же с фонариком тут лазил. Нам передали только в половине девятого вечера, что Наташа велела позвонить. А наутро приехала местная милиция с собакой, и нам входить сюда вообще не разрешили, даже во двор.
— Что собака?
— Собака потянула вон туда, к дороге, и там заметалась, потеряла след.
— Кусочек пленки кто нашел?
— Оперуполномоченный уголовного розыска.
— Где?
— Я не знаю, Наташа говорила — под кроватью.
— А потом?
— Потом, ближе к полудню, они пошли по дороге в сторону просеки, по маршруту рейсового автобуса.
— Куда автобус?
— В райцентр, в Рыбное. А там — кому куда надо. Можно в Москву уехать, можно до Коломны — и на электричке. Хотя на электричке и из Луховиц удобно…
Женька его почти не слушал, уже понял, что искать следы и улики в многократно осмотренном экспертами и тщательно убранном хозяйкой-аккуратисткой доме — только время терять.
— А по расписанию отсюда автобус когда идет?
— По расписанию в девять утра, но он всегда опаздывает минут на пятнадцать — на полчаса.
— Как отсюда другим путем выбраться?
— Обычно ходят по дороге над болотом, а там через луг, потом до трассы. По ней на попутке можно доехать до Раменок, как минимум, а если повезет, то и до Москвы.
— Можем мы пройти этим путем?
— Отчего же нет, пойдемте!
Грязь на некогда асфальтированной поверхности дороги засохла, обочина в колдобинах и трещинах походила на солончаки. Первую сотню метров они прошли молча. Шериф то трусил рядом, то вдруг находил для себя что-то интересное справа и слева, отставал, а потом трусцой догонял хозяина, виновато поглядывая на него: «Извини, совсем забыл, что тебя надо охранять».
Здесь дорога спускается в балку,
Здесь и высохших старых коряг,
И лоскутницы осени жалко,
Все сметающей в этот овраг, —
негромко процитировал Петр Андреевич Пастернака.
Они прошли мимо сбитой тяжелой машиной опоры со знаком «Конец населенного пункта», представлявшим собою табличку «БЕЛОЩАПОВО», перечеркнутую красной линией. Справа показались корпуса заброшенной фермы, впереди слева начинался лес.
Введенский остановился, показал пальцем на кусты в преддверии леса:
— Вот здесь целлофановый мешок с бутылками из-под коньяка нашли. Наш участковый лейтенант Зыков вчера сказал, будто коньяк тот самый, что оставался на донышках стаканов Рудинской и Неледина. И отпечатки пальцев на стаканах и бутылках совпадали.
Женька спустился, побродил среди кустов, уже «отмеченных» Шерифом.
— А на той ферме проводили осмотр?
— Даже землю щупами протыкали. Но ничего, конечно, не нашли. На войне, как на войне, — немного невпопад сказал Введенский.
Тропинка привела их в лес, вначале смешанный, из осин и орешника, по мере углубления все чаще попадались можжевельник и сосны.
— Вот вы давеча войну помянули. Вы, что же, воевали?..
— К сожалению, — неожиданно для Женьки ответил «Антон Павлович». — В Афганистане полтора года. Если бы не гепатит, неизвестно, как бы у меня все сложилось.
— В каком же качестве вы там находились?
— В качестве военного корреспондента газеты «Красная звезда», — не очень охотно пояснил Введенский. — Меня туда по блату устроили. После того, как два моих любимых ученика погибли под Файзабадом, я позвонил однокашнику и напросился. Дело в том, что тема моей дипломной работы, а потом и кандидатской диссертации была связана с историей Афганистана, я даже немножко дари знаю. Изучал историю в диапазоне от Дурранийской державы до провозглашения независимости Амануллой-ханом.
— Черт знает что! — засмеялся Евгений.
— Пути Господни неисповедимы…
Женька остановился. Влево от тропинки под углом в тридцать градусов ответвлялась точно такая же по ширине, но поросшая травой лесная дорога, по которой давным-давно никто не ездил — посередине успели вырасти деревца.
— Нам прямо, — крикнул обошедший его на несколько метров Введенский, — по этой дороге вы никуда не попадете.
— Разве не она ведет к храму? — пошутил Женька.
— Она ведет к обрыву. Через поляну, бывшую когда-то колхозным полем. Еще когда Белощапово было жилой деревней и здесь размещалась МТС. Но это давно, в шестидесятые годы. Тогда и дом Рудинских был построен, только он уже видоизменился снаружи, конечно.
— Что за обрыв?
— Обрыв?.. Такой обрывистый склон, песчаный. Оттуда брали песок для кирпичного завода. Я помню, возили его такими старыми «МАЗами» с фигурками зубров на капотах, знаете?..
Он шел впереди, Женька — за ним, изредка останавливаясь и всматриваясь в деревья, мох, траву; голос Петра Андреевича затихал, расстояние между ними увеличивалось, слышно было, как шумели верхушки сосен и хрустел валежник под лапами восьмидесятикилограммового Шерифа.
