Под обломками он нашел еще два трупа. В одном сразу, несмотря на большое выходное отверстие между глаз, Моцарт опознал Толстяка, ударившего его в коридоре, а после извинявшегося по настоянию Епифанова. Никакого мстительного чувства он не испытал — напротив, теперь ему было искренне жаль своего обидчика. В мертвой хватке Толстяка был зажат пистолет-пулемет «ингрэм». Когда-то после очередного рейда в горы такой подарил ему командир взвода разведчиков Магомед Салаватов, и Моцарт стрелял из него во дворе полевого госпиталя по бутылкам из-под шампанского. Попал, кажется, в одну…
Он наклонился, осторожно выкрутил из могучей пятерни мертвеца пистолет, проверил обойму. Все патроны были на месте — Толстяк то ли не успел выстрелить, то ли прятался и не хотел себя обнаружить.
Другого он тоже узнал: «Даю вам пять секунд на размышление», — вновь услыхал навсегда запомнившийся бас. Одна пуля угодила бандиту в сердце, другая прошила голову от темени до позвонков.
Мокрый, перепачканный пылью и кровью, с посеревшим от гари лицом в разводах сажи, Моцарт вылез из подвала, где не нашел ни живых, ни мертвых. Под завалом могли остаться трупы Графа и Епифанова, и он с усердием, достойным сотрудника спасательного отряда МЧС, принялся разгребать черепицу, блоки, балки, оттаскивать обломки перекрытия, пока не нашел еще двоих, расстрелянных из автоматов в упор. Опознать их не было возможности.
Поняв, что больше никого здесь не найти, он вышел во двор. Под навесом алела огромная лужа крови. Трупа не было, убегавшие налетчики раненых не выносили — значит, всех, кого они убили в перестрелке, оттащили в подготовленное ко взрыву здание.
Со стороны леса послышался стрекот вертолета. Черная «вертушка» вылетела так стремительно, как будто ждала в засаде. На несколько секунд она зависла над руинами, а потом резко ушла влево и легла на круг, постепенно снижаясь. Поле с тыльной стороны дачи оказалось неплохой посадочной площадкой. Едва колеса коснулись земли, из вертолета выскочили трое с автоматами и помчались к развалинам. По сброшенному металлическому трапу медленно спустился худощавый, наполовину седой человек в распахнутой летной куртке.
«Граф! — сразу же узнал его Моцарт. — Значит, живой…»
Сжимая в руке «ингрэм», Першин спрятался под обломком стены.
Сердце стучало так, что, казалось, выдаст его. Слышно было, как осыпается битая черепица и хрустит стекло под башмаками неизвестных. Еще минута — и его обнаружат. Нужно что-то предпринять… быстро!.. что?!
— Пятеро, товарищ полковник, — послышался негромкий голос. — В затылок стреляли, сволочи, чтоб наверняка… Вот шестой!
— Конвойная бригада, — отвечал другой, подальше.
— Ничего, они уже на небесах, — раздался голос Графа совсем рядом.
— На небесах их не примут, гореть им в аду!
— Обыщите все!
Не обнаружить отделенное рухнувшей стеной пространство не могли. Еще совсем немного, и Моцарта выволокут на свет божий, станут допрашивать и, может, даже бить, если он не возьмет инициативу в свои руки.
Граф постоял, повернулся и сделал шаг от рухнувшей стены. Потянуло вирджинским табаком.
В два прыжка одолев дистанцию до Графа, Моцарт обрушил на его затылок удар рукояткой тяжелого пистолета, но упасть не дал — обхватил локтевым сгибом шею и приставил к виску ствол.
— Бросай оружие!!! — закричал так, что в лесу откликнулось эхо.
Двое, попавших в поле зрения, застыли от неожиданности. Моцарт обшарил взглядом развалины и, прикрываясь обмякшим Графом, повторил:
— Оружие бросай! Пять секунд на размышление! Раз!..
Двое синхронно отбросили автоматы.
— Где третий?! Выходи!.. Два!..
Из-за остова появился третий. Демонстративно бережно положил автомат на клумбу.
— На землю все!! Мордами вниз!.. Три!! — выстрелил Моцарт куда попало.
Трое мгновенно упали ниц.
«Господи, что дальше-то?.. — лихорадочно соображал Моцарт. — В вертолет их, что ли?.. Или лететь самому?.. Кажется, в кино кричат: «Рацию на милицейскую волну!»… А мне что кричать? На какую волну? Куда лететь-то?..»
— Четыре!! — машинально выкрикнул он только потому, что пообещал досчитать до пяти… и высадил в небо оставшиеся патроны.
Теперь можно было считать хоть до ста.
Уперев ствол в живот Графа, Моцарт хотел обыскать его — не мог же он прийти сюда без оружия? Но Граф внезапно открыл глаза, навел на него «фокус».
— Не двигаться!! — хрипло прокричал Моцарт, чувствуя, как холодеет от страха в желудке.
— Слезьте с меня, Першин, — поморщился Граф. — И прекратите истерику.
Тон его был спокоен и снисходителен настолько, что Моцарт замешкался. Секунды хватило двоим для того, чтобы направить на него автоматы, а третьему — приблизиться каким-то замысловатым зигзагом и в резком длинном выпаде выбить ногой бесполезно щелкнувший «ингрэм».
— Отставить! — приказал Граф.
Моцарт инстинктивно хотел поднять руки вверх, но Граф ленивым жестом позволил этого не делать и сел. Где-то далеко выли сирены, но никто из вертолетного десанта на них не реагировал.
— Вы что, доктор, не навоевались? — приложив ладонь к ушибленному затылку, покачал головой Граф. — Надо же! Спецназ ГРУ мордой вниз положил!.. Стояли бы за операционным столом, это у вас лучше получается.
Сзади послышался смех. Моцарт оглянулся. В распахнутых воротах стояли еще двое с автоматами наперевес, которых он раньше не видел — не то они оставались до поры в вертолете, не то он спрятался раньше, чем они вышли. Остальные, включая Графа, тоже захохотали.
Земля под ногами Моцарта качнулась, и он от всей души пожалел, что не утонул в болоте.
К развалинам подкатил автомобиль «скорой помощи», за ним — микроавтобус, пожарная машина; двор заполнился сиянием мигалок, командами, топотом бегущих ног. Пожарные принялись споро разбирать обломки, от микроавтобуса к руинам проследовали саперы с миноискателями, в «скорую» пронесли носилки с первым трупом.
О Моцарте словно забыли. Происходящее оказалось выше его понимания, все стало растворяться в окончательно наступившем дне. Он достал из кармана то, что раньше было сигаретами — мокрый липкий комок картона, выбросил его и пошел со двора прочь.
— Першин! — Поравнявшись с ним, Граф протянул пачку «Мальборо». — Покурим?
Они вышли через пролом в стене, присели на пни обочь дороги.
— Спасибо вам, доктор, — выпустив струйку ароматного дыма, сказал Граф. — Я перед вами в неоплатном долгу.
Моцарт усмехнулся:
— Да чего уж там… Рассчитались сполна!
— Ну, нет, — засмеялся Граф, — это не я, это Градиевский с вами рассчитывался!
— То есть?.. — недоверчиво уставился на него Моцарт. — А вы… кто?
— А я — всего лишь его копия. Зачем вы вернулись сюда? Кто вас надоумил вмешиваться в дела, которые вас не касаются? — Так разговаривает добродушный, но строгий учитель с нашкодившим учеником.
Моцарта эти слова рассердили:
— Да?.. Обвинение в убийстве Луизы Градиевской, которое мне собираются навесить, меня тоже не касается?! — язвительно спросил он.
Агрессивному тону неизвестный значения не придал — его куда больше занимал собственный затылок.
— Ах, так вы собирались найти здесь убийцу, — покрутив головой в обе стороны, безразлично сказал он. — И что? Доставить его в тюрьму?
— А что я должен был делать, черт побери?! Сидеть и ждать, пока в тюрьму доставят меня?!
— Успокойтесь, Владимир Дмитриевич. Никто и никуда уже не собирается вас доставлять.
— Следить за мной тоже никто больше не будет?
— Разве за вами кто-то следил?
— Нет! Мне померещилось!
Дверцы «скорой» захлопнулись, она не спеша поползла по дороге — ее пассажирам спешить было уже некуда.
— А потом… кто мне даст гарантию, что меня не отправят вслед за моей супругой и ее первым мужем?
— Да жив ее первый муж, — вздохнул собеседник. — Сидит в тюрьме на Лубянке. И сидеть ему там долго и прочно.
— Градиевский… жив?! А… кто же тогда похоронен на Домодедовском кладбище? — Моцарт решил прояснить эту историю до конца.
— Его телохранитель. Не самая удачная операция кадрового офицера контрразведки — такие трюки в наше время уже не проходят.
— Зачем… все это? — искренне удивился Моцарт.
Неизвестный снова вздохнул, прижал к простреленной груди ладонь.
— Значит, было зачем, — ответил нехотя.
Моцарт с силой швырнул под ноги окурок и порывисто встал, намереваясь уйти подальше отсюда.
— Погодите же, доктор, — усмехнулся неизвестный, очевидно, рассудив, что как-никак врач оказался втянутым в это дело по его вине. — Присядьте. Кое-что я вам расскажу. Не стоит сердиться, ей-Богу. Есть у нас такое золотое правило: меньше будешь знать — дольше проживешь… Вот Градиевский, например, знал много. Так много, что предпочел быть заживо погребенным…
