Можно было сколько хошь на судьбу сетовать, но других вариантов, как продолжать свое существование, Таран не видел. Тем более что все же именно благодаря Птицыну они с Надькой сумели более-менее благополучно прожить уже полгода, хотя их запросто могли бы порешить еще в июле. Как ни странно, но Юрка верил, что и сейчас все нормально сложится. Все-таки не столь уж сильно он перед Генрихом провинился. И компакты злополучные наверняка те самые, какие требовались. В конце концов, Птицелов, прослушав на досуге Таранов доклад, записанный на диктофон, должен убедиться, что все было сделано из благих побуждений, а этот самый Павел Степанович действительно передал диски Анне и сообщил ей отзыв на Юркин пароль. А то, что, по словам Генриха, Павел Степанович не мог бы этого сделать, — ерунда. В необходимых случаях, если у человека другого выхода нет, вполне можно и на такой финт пойти.
Уже подъезжая к домишку, у которого Юрка высаживал Гальку, Таран неожиданно пришел к совсем успокоительному для себя выводу. Птицелов не столько в натуре разъярился, сколько решил его пристращать. Чтобы Юрка с большим рвением отнесся к новой боевой задаче и чувствовал ответственность. Психологический прием воспитателя молодого поколения…
Таран притормозил и побибикал три раза. Минуты через две из калитки вышла Галька в наброшенном на плечи пальто и сказала с некоторым удивлением:
— Рано приехал… А я уж на все три часа рассчитывала…
— А на то, что я вообще не приеду, — проворчал Таран, — не прикидывала? Машинка, поди, много тысяч стоит?
— Не знаю, не я покупала, — хмыкнула Галька. — А насчет того, что не приедешь, у меня и в мыслях не было. Ты на жулика не похож. Убить, наверно, можешь, а кинуть — навряд ли.
— Спасибо. — Таран церемонно поклонился.
— Может, чайку попить зайдешь? — прищурилась толстуха. — Мамой клянусь, что без клофелина…
— Да я как-то на это не рассчитывал, — осклабился Юрка. — Думал, что тебе побыстрее на кордон захочется, как-никак интерес там имеется.
— Никуда этот интерес не денется, — ухмыльнулась Галька. — Не рискнут девки это все пешком волочь.
— А вдруг еще какие гости подъедут? — предположил Таран.
— Не подъедут, — с полной уверенностью в голосе сказала она. — Заходи, не стесняйся. Чай не водка, много не выпьешь. Часок посидим и покатим. Как раз стемнеет, там по ночам мало кто ездит. Если сейчас поедем, больше шансов, что нас там приметят.
— Ну-ну, — покачал головой Юрка и, хотя сильно подозревал, что Галькиным клятвам насчет отсутствия клофелина особо не стоит верить, все же вылез из машины.
Почему-то Юрка предполагал, что внутри домишки обстановка будет примерно такая же, как на заброшенном кордоне, а старушенция будет похожа либо на Бабу Ягу из русских сказок, либо на главную героиню стихотворения «Федорино горе», которое Юрка прочитал, когда учился не то в первом, не то во втором классе. Он его во многих местах наизусть помнил, хотя и забыл, кто написал — Маршак, Чуковский или Михалков. Он их все время путал. Единственно, что точно знал, что про дядю Степу написал тот же, кто Гимн Советского Союза сочинил, у которого сын лауреат премии Оскара. И то это Тарану Даша, будь она неладна, в свое время разобъяснила.
В общем, Юрка ожидал увидеть злющую и ободранную старую каргу. К тому же почему-то тощую и грязную.
На самом же деле оказалось, что мамаша у Гальки выглядит совсем еще не старой и в принципе ее можно было принять даже за старшую сестру этой клофелинщицы. Тем более что по комплекции они не сильно различались, Галька — в этом-то как раз ничего удивительного не было! — была несколько постройнее.
И в доме вопреки предположениям Юрки все было чистенько и прибрано. Пол был гладенький, крашеный, с уютными домоткаными половичками, печка беленая, обои свежие. На окошках всякие там герани, фуксии и кактусы произрастали, а в деревянной кадке поблескивал глянцевитыми листьями здоровенный фикус. На стенах висели семейные фото, большой ковер, несколько маленьких вышитых крестом рушничков. В общем, хозяйственная баба управлялась, сразу видно. Ни за что не поверишь, что она сидела.
— Вот, мамуль, это Юра! — представила Тарана Галька. — Помог мне доехать, а то я с запахом, еще права отберут.
— Очень приятно, — приветливо улыбнулась мамаша. — А меня Лидия Петровна зовут. Проходи, сынок, не стесняйся.
Конечно, до прихода Юрки мама с дочкой немножко приняли. Но даже выпившими не выглядели, хотя Галька еще до того почти триста грамм употребила. Но Юрке даже предлагать не стали — человек за рулем, святое дело.
Чай заварили крепкий и ароматный, Таран сразу почуял, что в нем какая-то трава есть, однако все пили из одного чайника, кипяток заливали из одного и того же самовара, сахарный песок сыпали ложками из одной сахарницы, так что никакого подвоха Юрка углядеть не мог. Хотя следил он за мамашей и дочкой с неусыпным вниманием. Из-за стола не вставал, головой не вертел, приглядывал за чашкой. Конфеты, печенья и варенья употреблял только те, которые хозяйки уже откушали.
Как видно, Лидия Петровна соскучилась по общению. Только и знала, что болтала. Но Юрку ни о чем не спрашивала, в основном сама об себе рассказывала. Хотя ни про то, что в тюрьме сидела, ни про то, за что ее посадили, и словом не обмолвилась.
И о том, за какие заслуги Галька срок мотала, тоже никаких сведений не дала. Зато охотно рассказала, какая у них хорошая семья была, как ее отец, едва пришедши с фронта в 1945 году, выбрал ее мать из целого десятка претенденток, потому что тогда по селу количество невест превышало число женихов именно в такой пропорции. Показала фотографии Галькиного деда и бабки, перекрестилась, с чувством произнеся: «Царствие им небесное!» Потом рассказала, как бедно после войны жилось, как ее во младенчестве заворачивали в чистые портянки, которые отец получил при увольнении в запас, как ее толокном кормили — будто сама помнила! Рассказала о том, что отец пришел с войны хоть и молодым, но сильно израненным — оттого и отпустили сразу после победы, а не заставили еще три года лямку тянуть, как его ровесников. От этих ран он и умер в шестьдесят шестом, когда Лидии Петровне всего двадцать лет исполнилось, а у матери на руках еще трое несовершеннолетних девок было и сын десятилетний.
Таран, когда про это дело услышал, сильно удивился. Получалось, что Галькина бабка в период с 1946 по 1956 год родила аж пятерых детей, то есть по ребенку раз в два года. Надо полагать, что это было далеко не самое лучшее время для создания многодетной семьи. Юрка, честно говоря, еще не особенно четко представлял себе, как они с Надькой будут одного выращивать, а тут — пятеро…
— Как же это они решились пятерых завести? — спросил он у Лидии Петровны. — Сейчас-то, наверно, живем получше, а детей никто заводить не хочет.
— А это потому, — улыбнулась Лидия Петровна, — что аборты были запрещены — это раз, презервативов никто по телику не рекламировал — два, но самое главное — все видали, что с каждым годом лучше живется — три. А сейчас всем видать: чем больше реформ, тем хреновей живем. Кому охота нищих плодить? Вот у нас сейчас в школе в здешней, Суровикинской, по классам как получается? В одиннадцатом пятнадцать человек учится, а в первом — только четыре. А на этот год вообще первого класса не будет. На будущий, правда, есть одна девчонка. Во до чего дошли!
Оказалось, что Лидия Петровна в этой самой школе работает уборщицей, получает двести рублей в месяц, которых уже три месяца подряд не выплачивали. И живет она, в основном потребляя все со своего приусадебного участка. Благо они тут большие, по пятнадцать соток. Ну, конечно, и Галька иногда кое-что подбросит.
Насчет того, с каких доходов Галька на «Ниве» ездит, в дорогие шмотки наряжается и еще деньги находит, чтоб мамочке помогать, Лидия Петровна скромно умолчала. То ли потому, что посчитала, будто Юрка и так в курсе дела, то ли потому, что они с Галькой загодя условились, что эту тему затрагивать не станут. Таран, конечно, тоже интересоваться не стал, только порадовался, что, мол, повезло вам с дочерью…
Так помаленьку час и прошел. За окном стало смеркаться, и Галька первая заявила матушке, что пора и честь знать. Расцеловалась с родительницей на прощание и пошла с Тараном к машине.
Садясь за баранку, Юрка испытал некоторое облегчение. Вроде бы ничем его не траванули и бритвой горло не порезали. Хотя о том, что эта самая бритва у Гальки при себе, по-прежнему продолжал думать.
Поехали. Галька немного пошмыгала носом, скорее всего действительно растрогалась от встречи с мамашей. Таран даже решил комплимент сделать:
— Симпатичная у тебя мать. Добрая такая, ласковая. Ни за что не поверю, что ей десять лет сидеть пришлось. За что такую посадить могли? Ума не приложу!
