— Ты все равно уедешь. Теперь тебе нас опасаться нечего. Скажи, где Саквояжа закопал?
— Я его не убил. Но и среди живых не ищите больше. К расстрелу приговорен вместе с Гонщиком. В Магадане. Так что могилу его не мне показывать.
— И Гонщик? — переспросил фартовый, бледнея, не веря в услышанное.
— Оба. За что, ты знаешь. И не прикидывайся.
— Тебя убить мало, — прошипел законник и пожелал: — Чтоб тебе всю жизнь баланду хавать, падла! Твоих рук это не миновало. Кентов продал! Заложил лягавым!
— А ты хотел, чтоб меня расстреляли? — сжал Аслан кулаки и пошел на Могилу буром.
Фартовые, как по команде, окружили Аслана, взяли в тесное кольцо. В руках ломики, молотки.
— Эй, фартовые, назад! — рыкнул Сенька и, подскочив вплотную, сказал вполголоса: — Один волос с головы Аслана упадет, ночью всех перережем. Одного Могилу оставлю, чтоб видел, как с его кентами можно управиться. А ну! Кыш отсюда, нечисть!
В это время в помещение вошел старший охраны.
— Что за крик? — увидев фартовых наготове, скомандовал хрипло: — Живо в машину! Все в шизо на две недели! И ты, Могила. Чего губье развесил? Бегом, марш! Авось, на хлебе с водой скорей поумнеешь. Не то, смотрю, жир у вас под хвостами кипит.
Охрана спешно заталкивала законников в дежурную машину.
Аслан наскоро простился с мужиками, настроение было испорчено. Он быстро завел самосвал и поехал в зону, следом за машиной, увозившей фартовых.
В зоне было пусто. Все зэки работали на объектах. И Аслан впервые за годы мылся в бане один. Ужинал в одиночку и спал в безлюдном, молчаливом бараке.
«Вот здесь когда-то спал Чинарь. Его давно уже нет в живых.
Сколько тут умерло, сошло с ума, сколько вышло на свободу и навсегда покинуло барак? Пожалуй, бригад шесть получилось бы… Ведь только с трассы не вернулись больше полусотни.
Вот на этой шконке Илья Иванович спал почти десять лет… Едва он ушел — грузин Шато занял. И его вскоре реабилитировали. Теперь иркутский парикмахер. Уже документы на реабилитацию готовятся. Человек еще не знает… А шконка под ним на все голоса скрипит, чует.
Эту шконку в бараке счастливой считают не зря.
А вот на шконку Чинаря никто не лег. Лишь по первости, с этапа, по незнанию займут, а потом уходят. Чинарь и насильник, считай, один за другим на тот свет ушли. Зэки к шконке прикоснуться боятся. На полу, в проходе лягут, по тесноте. Но не на нее. Благо, нары имеются, где и потесниться можно.
Шконка Килы голосом прежнего хозяина по ночам скрипит.
Федор на ней не одну зиму мерз. Теперь — Сенька. Но этому до воли далековато. Хотя как знать?
Бранится под Чубчиком шконка тракториста. Хороший был мужик, беззлобный, добрый. Теперь, наверное, у себя в деревне о Колыме жуткие байки Марфе рассказывает. Та небось научилась дверь закрывать, поняв мужа под старость.
На этой шконке молдаванин спит. Имя не выговоришь. Зато сам простецкий, веселый. И с лица глянуть
— нормальный человек. Вспыльчивый немного, горячий. Это и подвело человека. Ножом попорол кого-то. В споре не смог найти общего языка. Человек тот жив, а Чубчик на Колыме остывает. Жаль его, молодость не сдержала…
А тут Гуков кротом окопался в темном углу. Давно знают люди имя его и фамилию. Узнали. Но не признаются. Авось, до освобождения сам со страху помрет.
Ведь случилось же недавно, решили подхохмить над ним работяги и зная, что спящего прокурора пушкой не разбудить, кто-то громко выкрикнул его фамилию. Гуков, со страху подскочив, чуть воздухом не подавился. Глазеет по сторонам, а мужики отвернулись, словно никто его и не окликал. Так он после этого всю ночь не мог уснуть. Из-под одеяла в щелку за мужиками наблюдал. А вдруг не померещилось, узнали, прирежут? Замаранное прошлое всегда порождает страх.
А вот тут Дыня спал. Из Омска человек. Охрана и начальство его сачком считали. Толстый, рыхлый. Попал за растрату На лесозаводе. Пять зим промучился. Сердце стало сдавать. Врач не хотел обследовать. Умер. От инфаркта.
А здесь Мишка спал. Списали его. По чахотке. Зэки отказались с ним рядом жить. Кровью харкал. За зиму отморозила ему нутро Колыма. В один из ненастных дней простыл. Врач не хотел списывать, да работяги орать стали. Пригрозили бунтом. Обещали врачу красного петуха подбросить. До начальника зоны дошли. Мишка уже сам со шконки встать не мог. Так лежачим и увезли. Насовсем. Потом письмо прислал. Благодарил всех мужиков. Мол, теперь уж на своих ногах. Спасибо, что не дали сдохнуть на трассе».
Аслан прощался с бараком. Знал, надо отдохнуть, выспаться перед долгой дорогой. Но сон, словно в насмешку, покинул его.
Он возвращался памятью в те первые дни, когда мальчишкой, среди ночи, пришел в барак, избитый фартовыми. Его ни о чем не расспрашивали. Указали эту шконку. Накормили. Как давно и как недавно это было…
— Аслан! Начальник ждет! Ну и здоров ты дрыхнуть! — просунул голову охранник и увидел, что человек лежит на шконке одетый, готовый к дороге. И сна — ни в одном глазу.
Документы, деньги, все это он получил скоро. И едва вышел из административного корпуса, увидел у порога автобус.
— Давай, Аслан, забирай вещи и поедем, — предложил Упрямцев, стоявший у автобуса.
Аслан рассмеялся, указал на тощий чемодан:
— Вот тут все мое. Давно собрано. Мне собираться — только подпоясаться, — и тут же нырнул в автобус.
— Ничего не забыл? Смотри, а то дурная примета что-то в зоне оставлять, — сказал водитель.
— Кое-что оставил. Глупость и память свою, — взглядом окинул Аслан зону напоследок.
Автобус, выпустив белое едкое облако выхлопных газов, выехал за ворота зоны.
— Ну, вот и все. Прощай, зона и трасса! Кончилась неволя. Нет больше проволок, запреток. — Аслан вдыхал морозный мартовский воздух Колымы.
Автобус, потряхивая старыми боками, мчал по трассе, которая впервые в радость Аслану: сегодня с нее началась дорога домой.
Аслан и Упрямцев курили молча, на одном сиденье. Все сказано. А недосказанное — понятно без слов.
— Вот и прибыли, — сверкнул шофер белоснежной колымской улыбкой, открыв два ряда белых-белых зубов… Вставных…
— Спасибо! — протянул ему руку Аслан.
— Прощай! Навсегда прощай, на всю жизнь. И никогда не возвращайся не по своей воле, — пожелал водитель.
Аслан повернулся к Упрямцеву. Тот взглядом попросил выйти из автобуса и первым шагнул на ступеньку.
— Не обижайся, Аслан! Пойми меня правильно. Я все верно делал…
— Спасибо, что худшего не случилось. А ведь могло, — подал руку Аслан.
— Всего тебе самого доброго! — пожелал Борис Павлович и, вырвав листок из записной книжки, написал свой адрес. — На всякий. Когда обида пройдет. Черкни, — сунул листок в карман Аслана.
Тот вскоре забыл о нем и, подхватив чемодан, пошел на Колымскую.
Окна в доме светились столь приветливо, словно приглашали войти, обогреться.
Аслан вошел в калитку. Две громадные собаки кинулись на него со всех ног, заходясь лаем. На их голоса из дома вышла Наташка.
В тапочках, в халате, бигуди в волосах. Увидев Аслана, растерялась.
— Здравствуй, Наташа! — улыбался тот радостно.
— Вы освободились? — глянула на чемодан тоскливо.
— Да, я свободен, — не услышав ответного приветствия, насторожился Аслан.
— Это хорошо. Поздравляю вас, — улыбнулась скованно, неискренне.
— Поблагодарить вас пришел, рассчитаться за ту помощь, — полез Аслан в карман за деньгами.
— Ну, что вы, Аслан, зачем обижаете? Не нужно денег, — запротестовала девушка, покраснев.
— Наташ, я домой уезжаю, — сказал он, погрустнев.
В это время в приоткрытую дверь вышла старушка.
Пригласила Аслана войти в дом. Девушка посторонилась, пропустила гостя, вошла следом.
— Пришел я, бабуля, поблагодарить вас за тепло, за помощь, — сказал Аслан, глянув на Наташу, нырнувшую в другую комнату.
Вернулась она оттуда уже в платье, причесанная. Да и в лице не было прежней растерянности.
— Цветы искал я. Но нет их во всем городе, — смутился Аслан.
— А на что они, детка? Наши цветы припоздалые. Не скоро зацветут. Далеко еще до тепла. Давай-ка вот лучше чаю попьем все вместе, — предложила старушка.
— Не чай я пришел к вам пить, бабуля, я Наташу хочу увезти с собой. Жениться на ней, — глянул на девушку. Та покраснела до корней волос.
— Вы что ж, говорили с нею о том? — спросила старушка.
— Нет, не говорил. Не могу без согласия.
— Тогда пусть сама решает. Я ей не указ, — вышла старушка в другую комнату.
«Но ведь переоделась, причесалась, значит, хочет понравиться, выходит, я не безразличен ей», — утешал себя Аслан и спросил:
— Ну, а что скажешь ты мне, Наташа?
— Трудно так сразу ответить…
— Я все время вспоминал тебя, так долго ждал этой встречи. Каждый день торопил, чтобы скорее увидеться.
