— Не я это сделал!
— Это мне и так понятно. Разболтал об услышанном. А уж желающие нашлись… Но я тебе хотел досрочное сделать. Уже рапорт написал. А утром — это… Говоришь, свободой дорожишь? Непохоже! — покрылись красными пятнами скулы Упрямцева.
— Я настаиваю на расследовании! — потерял терпение Аслан и, забывшись, прошел на кухню, закурил, — Да, я слышал о соде. Не собираюсь скрывать. Но сода эта — мелочь в сравненьи с тем, что нам давали. В баланду попадало мышиное дерьмо и сами мыши. В хлебе, какой выпекали в зоне, случалось крысиные хвосты попадались, гвозди, веревки, мусор. Почему же пекарь жив? Его первым надо было бы угрохать. Если каждого обидчика мокрить, в зоне кроме зэков, никого бы не осталось. Да и не подействовала на меня сода. Не отразилась. Так что и причины не было. А и об услышанном ни словом ни с кем не делился. Я не оправдываюсь. Мне наплевать. Только неохота чужие грехи на своих плечах таскать. Пусть всяк за себя отвечает, — затягивался Аслан дымом до самых печенок.
Упрямцев стоял ошарашенно:
— Не повлияло, говоришь? — спросил, обдумывая что-то.
— Нет! Да и не пил я столовский чай. Мы в бараке свой заваривали всегда. С самого начала. Какой присылали иль в ларьке покупали. Нашим мужикам та сода до задниц. Самое большое раза три тот чай мы пили в столовой. Не больше. И теперь в бараке свой пьем. Все. Даже жлобы и те традиции придерживаются. Может, нынче он и хуже столовского, но свой — за компанию пьем, вместо водки.
— Но почему именно содой была натыкана вся носоглотка у обоих? — сказал Упрямцев удивленно.
— Я от зэков слыхал, что повар не в ладах был с помощниками. Хотя ни с кем он не ладил. Погань — не человек. Ворюга, одним словом. А вот насчет врача — не знаю. Никогда к нему не обращался. И мужики наши тоже не болели в то время. О нем ничего не слышал. Думал, своей смертью померли оба.
— Значит, фартовым ты проговорился.
— Да у них без соды хватало причин и поводов куда как серьезнее. Он им чай по полста за пачку давал всегда. Я это от Слона еще знал. Да что теперь о том? Я не фискалил, дело прошлое. Но и тогда мухлевал, гад! Фартовые у него на кайф чай брали, для чифиру. Особый сорт был нужен. Он, бывало, другой подсовывал. Негодный на балдеж. Они его грозились трамбовать за это. Видно, и нарвался когда-то.
— Но почему содой?
— А черт его знает? Сам удивляюсь. Ладно бы повара, но почему врача?
— Патологоанатом дал заключение, что по две столовых ложки было у каждого. А вот следов насилия не обнаружено. Ни синяка, ни царапин, ни ссадин. Вроде сами себя убили. Но кто в это поверит? И, главное, в кабинете врача были. Закрывшись на ключ изнутри. И ключ в скважине. На столе спирт нетронутый. В стаканах. Без следов борьбы, драки. Все тихо, мирно. И без шума. Значит, профессионал действовал, — покосился Упрямцев на Аслана.
— A-а, думайте, что хотите. Одно говорю — не убивал я. Не виноват. Не нужно мне ваше досрочное. Особо теперь, когда до выхода немного осталось. А дело мне не клейте. Я в медчасти никогда не был. Не знаю, как туда дверь открывается.
— Помимо двери, там окна имеются.
— Вот вы этим и займитесь. Да только помните: что на воле, что на Колыме, убивают не без причины. У меня ее не было. А остальное — сами обдумывайте, — встал бригадир с подоконника и направился к выходу.
На душе у него было тяжело. Нашлась разгадка, почему до сих пор в неволе! Но появилась новая тайна. Ее самому не раскрыть, не внести ясность и, видно, никогда не очиститься от подозрений Упрямцева.
Бригадир открывал двери, показывал квартиры. Но между ним и начальником зоны осталось — словно лезвие ножа — недоверие.
— Ну, что ж, этот дом почти готов. Можно его сдавать. Доведите второй до ума. Но тоже — на совесть. Чтоб самим не краснеть. Ну, а третий когда сдадите — распрощаемся с вами, Аслан. Скажу прямо, пока нет ясности, тяжесть на душе останется, — вздохнул начальник зоны и, выйдя на лестничный марш, быстро сбежал вниз по ступеням. Пока Аслан спустился, машина Упрямцева уже была далеко от домов, возвращалась в зону.
Бригадир вернулся в дом, где зэки, устав его ждать, уснули накрепко.
Лишь двое фартовых сидели у печки, обсуждая свои дела. Увидев Аслана, заметили перемену настроения. Поняли по-своему:
— Мозги сушило начальству? Хвосты искало? — посочувствовали дружно.
— Да ну его, — отмахнулся Аслан и сказал, что второй дом велено закончить за неделю.
— Ишь, шустрый какой! Четыре этажа за неделю!
— Да не кипешись, успеем. Это ж не на трассе. Хоть тоже не в кайф, но терпимо, — отозвался второй.
Аслан решил со временем понемногу выведать, знают ли они что-нибудь о смерти повара и врача. Но не теперь, после приезда начальника зоны, чтоб не заподозрили подвоха.
Как-то через два дня, оставшись наедине с фартовыми, закинул:
— Вот гад, обидно! Окочурился наш повар, так и не вернул мне должок! Две пачки чаю, змей, обещался. Стольник взял. Да так и присохли мои башли к его заднице.
— Жмурам прощать надо. Не тебе одному он задолжал, — ответил один из фартовых.
— За то и сдох, что много брал, — вякнул другой.
— Прорва ненасытная! Сам воровал, радовался. А чуть фартовые со склада чай потянули, вмиг начальнику заложил всех, падла, — сплюнул самый старый из законников по кличке Могила.
— Слава Богу! А я думал, что он сам сдох! — обрадовался Аслан.
— Конечно сам. Долги поперек глотки стали, — словно обрубил всех ростовский вор Пустышка.
— О, черт! А жаль, — вздохнул Аслан, не оглядываясь на фартовых. И продолжал белить стену.
— Стукач он был, сукин сын. Даже заначку указал. А все потому, что украв, у него просить перестали.
— Да не темни. Должок требовали. Только он, курва, когда его прижали, засветил нас. Башли отдавать не хотел.
— Не в башлях навар. Он, лярва, за счет нас хотел с начальником зоны скентоваться. Если б не он — фартовые не накрылись бы на трассе. А все он, да тот, подлюга, клистоправ проклятый. Башли взял. Обещался списать двоих законных. А сам — хвост дудкой. Падла! Двадцать кусков сожрал и не подавился, — бурчал Могила.
— Да за такое задавить мало! — поддержал Аслан.
— Зачем давить, сами сдохли. У фортуны ведь глаза марлей завязаны. Она через эту марлю все видит. Знает, кого метит, — сказал одессит.
Аслан не поддержал тему. Но фартовым будто соль на душу попала. Вспомнили всяк свои обиды.
— Я к нему пришел зуб выдернуть. Он снял. Да только не больной, а рядом, на котором коронка из рыжухи была. Прижопил коронку, падла.
— А мне обещал диету, когда язва доконала. Да много захотел. Я чуть не загнулся на баланде.
— Зато Слону сделал, как обещал.
— Попробовал бы не сделать! Тот из него дух выпустил бы вмиг, — рассмеялся Могила.
— А тебе чахотку за сколько обещал сделать?
— За пять кусков, — бухнул Верзила.
— Чего не дал?
— Тогда б Слону не хватило.
— Как не хватило, если общак имелся?
— Общак не для того у нас был, — обрубил Пустышка.
— Да кончай базлать. Чего в пустой след пердеть? Нет их. Жмуры. Не с кого спросить, — прервал разговор ростовский законник.
Еще через два дня, оставшись наедине с Могилой в квартире второго этажа, Аслан сказал шепотом:
— Знаешь, я слышал в зоне, вроде и повара и врача замокрили в больничке.
— Тоже мне новость сказал. Да я о том знал, когда они еще живы были, что их это ожидает. А как ты думаешь, с законниками безнаказанно можно мухлевать? Хитрей всех хотели быть фрайера. Да забыли, что на всякую хитрую жопу есть хрен с винтом. Напросились и получили свою дозу. Ты свой мужик, потому и говорю. Фартовые тебя уважают. И те, что загнулись, хреново про тебя не трехали.
— А как расписали их? — спросил Аслан.
— То не моих рук дело. Их Гонщик загробил. Обоих. Но никому о том не сказал. Теперь он на воле.
— Один двоих гробанул? — не поверил Аслан.
— Да не один. Но тот, что с ним был, даже нам не колется. Ну и хрен с того? Отплатили за наше — и будь здоров.
— И то верно. Пусть всякая курва за паскудство головой платит, — согласился Аслан и сердцем, и разумом.
Второй дом, как ни было трудно, бригада успела подготовить к сдаче вовремя.
Комиссия из Магадана, принимавшая дома, была очень придирчивой. И все ж поставила хорошую оценку за качество.
Упрямцев явно нервничал. Но когда был подписан акт приемки домов, повеселел. И, подойдя к зэкам, сказал:
— Можете на день приехать в зону Отдохнете перед работой на следующем доме.
Аслана окинул равнодушным взглядом и сказал, что выйдет он на волю не раньше того, как примет комиссия третий дом.
Бригадир — словно не услышал. Отвернулся. Промолчал.
А бригада уже собиралась в зону. Мужики срочно переодевались. Аслан сунул руку под тюфяк, чтобы выслать бабке зарплату, полученную накануне, и… не обнаружил денег. Куда же они подевались?
