Они-то, верно, готовили ему иную участь. Они давно выросли и теперь хотели потребовать свою долю рая. Вернее всего, они собирались свергнуть стареющего конунга, готовы были выслушать мольбы о пощаде, просьбы повременить, наконец, обещания всех мыслимых благ, что мог дать им бывший повелитель Ижоры: оружия, девушек, золота, власти, данной ему могучими богами, – но вот теперь не было самого Ингвара, и их мятеж терял смысл.
Сокровищница была пуста, конунг – мертв.
Мало-помалу их охватил суеверный ужас: им уже казалось, что со смертью конунга сама эта земля, Ижора, непременно погибнет, и разгневанные боги погубят всех, кого здесь увидят.
Гнева Перуна боялись, как видно, еще больше, чем гнева самого Ингвара. Так уж воспитал их конунг – всех своих бывших и ныне выросших дружинников, многие из которых когда-то любили его, как отца, а потом были безжалостно изгнаны прочь, чтобы уступить место новым.
И вот они, постояв с минуту в зале с догорающими свечами, один за другим осторожно спустились вниз по лестнице и покинули башню.
А вскоре опустел и весь поселок. Девчонок и пленников увели в лес; те, кому повезло меньше, так и остались лежать у сгоревших домов или прямо на дороге.
Изгнанник Влас уходил последним. На лесной тропинке он замедлил шаг и свернул в сторону. Родом из псковских славян-кривичей, он один жалел об Ингваре. И он решил ждать молодого ярла из похода – с победой, в которую никто не верил, или с поражением, в которое верить не хотелось.
Теперь он смотрел на Филиппа сочувственно.
– Не печалься так, мой ярл, – сказал он. – Я знал раньше. Прости.
– Ты знал раньше? – спросил Фил упавшим голосом.
– Было знамение: придет конец Ижоре. Все покинули Хорса, творили зло, и боги разгневались. Хоре отвернулся от нас.
Понять его теперь было непросто. Почему-то он вздумал говорить на старинном славянском наречии, торжественно и велеречиво, как в церкви. В иное время Фил только посмеялся бы, но сейчас словно проглотил язык.
– Что-то случилось там, на поляне, – предположил Ники.
– Мы прогневили Хорса, – повторил Власик угрюмо. – Перун дышал пламенем. Святовид ослеп.
Сразу несколько мыслей, одна другой мрачнее, теснились у Фила в голове.
– Кто-то включил излучатели, – тихо сказал Ники. – Кто-то воспользовался ревайндером. Перун дышал пламенем… наверно, что-то перемещали тяжелое. Много сразу. Я знаю, кто это мог быть, Фил.
– Он умер, – отозвался Фил, будто не слышал. – Какая теперь разница.
– Все не так просто.
Ники со скрипом выдвинул ящик стола. Посветил фонариком. Печально кивнул, будто нашел там то, что искал.
– Мне кажется, это для тебя, Фил, – сказал он.
Письмо было написано быстрым уверенным почерком, будто писавший дорожил каждой минутой. И это не был почерк Ингвара.
Филипп разгладил бумагу на столе и придвинул свечу ближе.
«Привет, мой конунг, – читал он. – Если ты это читаешь, значит, ты все-таки вернулся. Тогда не обижайся, что я тебя не дождалась. Видишь ли, все получилось спонтанно. И сейчас, извини, у меня не так много времени: мне еще нужно прогревать этих долбаных истуканов, а энергия, кажется, на исходе».
Строчки плясали перед глазами, и Фил болезненно щурился.
«Да, Филик, я ухожу, – продолжала Диана. – Мне здесь надоело. К тому же с большими деньгами в нашем времени куда интереснее. Это ведь и наш добрый Ингвар понимал. Вообще-то это была его идея – возвратиться в наш мир, поднакопив золота… он ведь и тебе хвастался, правда? Но я решила, что он может и подождать. А чтобы он не спорил, я дала ему несколько наших веселых таблеток, ну, ты их знаешь. Подсыпала прямо в вино. Правда, боюсь, несколько больше, чем обычно, – иначе старик становится таким надоедливым… Теперь он спит прямо в кресле. Наверно, видит сладкие сны. Впрочем, он выпил лишнего, как обычно, поэтому сложно представить, что он там видит».
В конце строчки Диана нарисовала забавный смайлик.
«Веселые таблетки… – думал Фил. – Она знала, что делает. Она знала».
С тяжелым сердцем он читал дальше:
«Прости, если все вышло не совсем так, как мы с тобой думали, помнишь? Я хотела бы уйти вместе с тобой и малышом Ники, честно (снова смайлик). Но я не могу ждать. Пока конунг… спит… здесь становится опасно. Мне кажется, эта реальность на глазах деградирует, если только ты правильно поймешь это слово, мой хороший».
«Я все правильно понял», – тоскливо подумал Фил.
«Так что прощай, мой конунг. Мне было с тобой хорошо и весело, ты даже не подозреваешь, как весело. К тому же я ведь была у тебя первой, правда, малыш? Думаешь, я не догадалась? Теперь ты до самой смерти будешь помнить свою Динку».
Последние слова были вместо подписи. А чуть ниже была приписка:
«P. S. Кстати, там, откуда я родом, меня действительно звали так».
Фил медленно скомкал письмо.
– Что там было? – спросил Ники.
– Так, ничего.
– Она убила его, – с уверенностью сказал Ник. – Убила, как только он стал ей не нужен. Она забрала ноутбук и оставила нас здесь. Я никогда ей не доверял, Фил. Я хотел тебе сказать, но ты все равно не слушал…
– Замолчи.
С минуту никто не произносил ни слова. За окнами светало. Небо над лесом заалело так, что было больно смотреть.
Тело Ингвара по-прежнему лежало ничком, и его седой затылок в лучах восходящего солнца казался окровавленным. Чуть позже Фил заметил, что дело обстоит еще печальнее. На шее мертвеца действительно запеклись бурые пятна: похоже было, будто перед смертью кровь шла у него из ушей.
– Нужно похоронить его, – сказал Влас. – Он был славный конунг.
Филипп не ответил. Он проглотил комок в горле и отвернулся.
– Пойдем, – сказал Ники Власику. – Наверно, ему надо побыть одному.
Вдвоем они молча спустились по лестнице. Фил безучастно наблюдал за ними. Никто сейчас не смог бы понять, что у него на уме.
Пока шаги не затихли внизу, Филипп сидел за столом, не двигаясь. Потом взял в руку подсвечник. Внимательно поглядел на пламя, на оплывающий воск свечи, для чего-то тронул фитилек – огонь едва не погас, а горячий воск обжег Филу палец. Он поставил свечу обратно на стол.
Поднялся из-за стола.
Остановился над неподвижным телом.
– Вот так, отец, – сказал он негромко. – Зачем только ты послал меня в этот поход? Видишь, что из этого вышло?
Как и следовало ожидать, Ингвар не отвечал.
– Зачем я вообще отыскал тебя, – сказал Филипп. – Жил бы себе и жил. Работал бы курьером.
Ответом снова была тишина.
– А что, если бы все когда-то случилось иначе? – спросил Фил опять. Он присел на корточки над мертвецом, глядя на его поредевшие, растрепавшиеся, седые, когда-то такие же рыжие волосы. – А что, если бы ты не изобрел никакой «Rewinder»? Ты бы просто жил с нами, со мной и с матерью. Научил бы меня программированию. Мы купили бы машину, ездили бы… на залив… а?
Откуда-то взявшаяся муха, жужжа, прилетела и уселась Ингвару на шею. Фил взмахнул рукой, и муха убралась.
– А теперь вот ты умер, – сказал Фил. – А мне тебя даже не жалко как следует. Потому что я не успел к тебе привыкнуть. А ты?
Он осторожно взял мертвое тело за плечо. Попробовал перевернуть. Тело оказалось тяжелым и неповоротливым. Фил случайно дотронулся до Ингварова уха: оно было холодным и отчего-то сырым, как кусок мяса в мясном магазине.
Тело перевалилось на спину, и Филипп глянул мертвому в лицо. И тут же отшатнулся и закрыл глаза руками.
Порывисто встал на ноги. Постоял, стараясь отдышаться. Осмотрелся. Медленно подошел к давно остывшему камину.
В камине не было углей – лишь груда слежавшейся золы. На полу валялись тяжелые каминные щипцы (Фил криво усмехнулся) и причудливо изогнутая лопатка для углей. Рядом же стоял флакон с жидкостью для розжига: конунг ленился щипать лучину. Яркая этикетка на флаконе привлекала внимание. Филипп протянул руку.
Жидкость имела острый и противный запах. Все еще улыбаясь, Фил прошелся по комнате, стараясь обходить стороной лишь один угол, тот, где громоздился стол конунга Ингвара. За окном становилось все светлее. Дым будет виден издалека, пришло Филу в голову.
