Никите девчушка понравилась, он улыбнулся ей и подарил шоколадку. Тут же, конечно, он укорил себя за такой опрометчивый поступок, но сразу же и успокоил свою персону. Это была всего лишь девчушка, какую она могла представлять для него опасность? Да она и не вспомнит о нем, если что…
А далее все пошло по намеченному Никитой плану. Сели за стол, выпили. Никита почти не пил, а все больше подливал Афанасию. От выпитого рома Афанасий вскоре опьянел, и Никита завел с ним осторожный разговор все о том же – о будущих планах на жизнь.
– А – пойду воевать! – пьяно махнул рукой Афанасий. – Вот прямо завтра и пойду! Так и скажу – записывайте меня в полк! Кем угодно! Я-то еще не забыл, за какой конец держать винтовку. Под Одессой были дела!.. Да!
– Это правильно, – одобрил слова Афанасия Никита. – Сидеть дома, когда идет кровопролитная война с врагом, – это неправильно. Все должны быть на фронте. Я вот тоже пойду с тобой.
– И правильно! – согласился пьяный Афанасий. – Пойдем вместе! Вместе будем воевать! Защищать друг друга в бою, как и полагается! Дай я тебя по-братски поцелую. Потому как замечательный ты человек. Вот прямо завтра и отправимся. И – под Севастополь или еще куда-нибудь… Там, слышно, наша армия добивает фашистского гада.
– А документы-то у тебя точно в порядке? – все так же осторожно поинтересовался Никита. – Не растерял?
– Обижаешь, брат! – пьяно качаясь, ответил Афанасий. – Вот они, документики! Все к одному. Погляди сам, если мне не веришь. Никто не сочтет меня за дезертира. Да! Наоборот, скажут, что я молодец. Мне бы с моими справками отлеживаться в тылу, а я – на фронт. А я им так и скажу: раны мои зажили, руки-ноги при мне, стало быть, желаю бить врага. Вот что я им скажу!
– Молодец! – похвалил Афанасия Никита. – Ну, выпьем еще по одной. Ради такого случая – не грех.
Афанасий выпил еще, и его окончательно развезло. Он начал клевать носом.
– Эге! – смеясь, сказал Никита. – Да ты, брат, того… Ну, это не беда. Ты приляг на постельку, да и отдохни. До завтра все и пройдет. А завтра – на фронт.
– Обязательно! – пьяно шатаясь, сказал Афанасий. – Завтра – на фронт. Вместе с тобой… как два брата… будем, значит, защищать друг друга в боях…
– А то как же! – уверил Никита. – Обязательно будем. Да ты ложись, ложись…
Он довел Афанасия до постели и уложил его. Вскоре Афанасий захрапел. Никита осторожно осмотрелся, тщательно прикрыл дверь, затем выглянул в окно. За окном совсем уже стемнело. Улыбка задернул шторку и, не зажигая света, почти наощупь подошел к спящему Афанасию. Оставалось сделать последний, решающий шаг. Рядом со спящим Афанасием валялась небольшая подушка, ее Никита приметил раньше. Одной рукой он взял подушку, а другой – вынул из кармана «вальтер». Затем он приладил подушку на лицо спящего Афанасия, плотно прижал к подушке ствол пистолета и нажал на спусковой крючок. Выстрел прозвучал глухо и почти неслышно, подушка погасила звук.
– Вот так… – сам себе сказал Никита.
Затем он нащупал лежащие на столе бумаги, перевязанные бечевкой, и сунул их в карман. В другом кармане он спрятал пистолет. Осторожно открыв дверь и вслушавшись в темноту – нет ли кого поблизости, он ступил за порог. Непроницаемо-темный южный вечер укутал черным покрывалом весь мир. А потому никто Никиту не заметил.
На следующее же утро он явился в военкомат, предъявил документы на имя Афанасия Рыбакова и сказал, что хочет воевать. В военкомате ничуть не удивились такой просьбе – сейчас многие из тех, кто пережил эвакуацию и дождался прихода советских войск, записывались в Красную Армию. Партизаны, подпольщики, освобожденные из фашистских лагерей или такие, как Афанасий Рыбаков – ранее комиссованные из-за тяжелых ранений, даже – старики и подростки… Никто не хотел оставаться в тылу, всем хотелось на фронт, потому что это была воистину народная война.
Взяли и Никиту – под именем Афанасия Рыбакова. Учитывая его прежний боевой опыт (вернее, конечно же, опыт Афанасия Рыбакова), Улыбку направили не в какую-то тыловую часть и не в обоз, а непосредственно на фронт под город Судак, где шли тяжелые бои за этот город, а заодно и за освобождение всего южного крымского побережья.
Поначалу Никита приуныл. Передовая – это все же не обоз, здесь стреляют и убивают. А у Филиппова были другие планы. Но выбирать не приходилось. И очень скоро Никита свыкся с фронтовой обстановкой и даже благодаря своему легкому характеру и широкой, искренней улыбке завоевал симпатии многих однополчан. Тем более что и в бою он вел себя вполне достойно, а это на фронте значит многое. Здесь – видно каждого.
Приспособиться к новой для него ситуации Никите было несложно. Здесь еще раз следует сказать, что по своей натуре он был игрок. Для него, по сути, все было игра: подпольные бильярдные турниры, отношения с женщинами, с другими людьми, участие в подпольной организации, сотрудничество с гестапо и предательство своих товарищей-подпольщиков… Все – игра, ничего настоящего. А значит, и война, и передовая – все это также было игрой. Пусть и рискованной, и во многом нежеланной, но игрой, которую, если появится хоть малейшая возможность, он заменит другой игрой…
22
К поискам гипотетического Афанасия Рыбакова смершевцы приступили немедля – время поджимало. Намечались другие дела, так что приходилось торопиться. Да и неправильно было бы медлить, когда где-то разгуливает фашистский агент, предавший сразу две подпольные группы и погубивший столько людей! Эта мысль томила и не давала покоя ни Ольхину, ни Волошко, ни Завьялову. К тому же если смершевцы шли по правильному следу, следовало торопиться и еще по одной причине. Кто его знает, для чего фашистский агент Улыбка подался в действующую армию – может быть, затем, чтобы таким-то образом половчее перебежать к фашистам? Не успел по какой-то причине этого сделать раньше, и вот, намерен наверстать упущенное…
В военкомат отправились втроем. Во-первых, могло такое статься, что придется долго копаться в бумагах, разыскивая в них гипотетические следы такого же гипотетического Афанасия Рыбакова, а во-вторых, никаких других версий покамест все равно не было.
Принял смершевцев угрюмый майор со шрамом на лице и перевязанной правой рукой.
– Что, вот так все трое
