– Here we go, – усмехнулся он и закрыл глаза.
63. В данную минуту
Давным-давно, еще в детдоме, но уже в каком-то из старших классов, я попал на показ фильмов Тарковского. Они показались мне скучными и недостойными внимания. Это нормально. В том возрасте я предпочитал книги, которые начинались фразой: «Джон–ни достал свой бластер» и заканчивались словами: «Джонни убрал свой бластер». Так вот, фильм «Сталкер» вызвал у меня только недо–умение. Ведь при всем антураже и множестве намеков на некую по–тустороннюю силу, в фильме ничего не происходит, разве что только полупрозрачная ворона летает по туннелю и сама прется от собст–венной полупрозрачности. А значит, нет доказательств тому, что сталкер не кинул этих двух сусликов с высшим образованием. То есть не факт, что он водил их именно в Зону, а если и водил, то не по–казано, что там реально происходит. Может, и нет никакого испол–нителя желаний, Зоны, пикника на обочине, а просто несколько че–ловек, называющих себя сталкерами, нашли способ слупить бабки с наивных идеалистов… Напоминаю, речь идет о фильме, а не о его литературном источнике.
Но прошло время, и теперь мне все видится иначе. Это зрелость, и это нормально. Возраст, когда боль уже не оставляет заметных си–няков, и только по мозолям иногда можно понять, что было больно, но мозоли – дело привычное, особенно для нас, тех, кто сросся с Эпицентром.
Так вот, в фильме Зона подана, словно костюм-домино – с одной стороны, как наказание, а с другой – как благословение человеку. И только от него самого зависит, какой стороной он повернется к миру, надев этот костюм, – светлой или темной. Это тоже идеализм, потому что в реальности, увы, человек может определить только следующий шаг, ближайшее будущее, а настоящее, далекое будущее и прошлое от него не зависят. Фишка в том, чтобы каждый отвечал именно за эту секунду. Может, это и не противоречит основному по–сылу фильма, но содержит несколько иной, более конкретный ме-седж. Какой бы стороной ты ни повернулся сегодня к миру, завтра он снова поставит тебя перед выбором, и так будет постоянно. Вся жизнь – это квест в духе «если – значит». А черный и белый цвета в ней так часто меняются, что сливаются в один сплошной серый цвет.
Эпицентр – не Зона Тарковского и даже не Зона братьев Стру–гацких. Это не благословение и не наказание, а такой глобальный унитаз, куда однажды спустили все дерьмо душ человеческих. Оно там и осталось, а человек, гадя, где ни попадя, жить там, где нагаже–но, не любит и не может. Такие вот дела. Очередное противоречие.
Как-то раз я поделился своими мыслями об Эпицентре с Полков–ником. Он заметил, что это близко к правде, но не совсем правда, потому что любое дерьмо – удобрение, и главное – знать, что и ког–да посадить на компостной яме. Но я, хотя и сам – культура, вырос–шая на компостной яме Эпицентра, до сих пор не уверен, что Пол–ковник был прав. А я – это то немногое, что мне известно о челове–честве.
Я не был жесток, напротив, тем серым утром я был нежен, осо–знанно заботлив и прямолинеен с теми, кого убивал. Я действовал наверняка, всаживая заряд в лбы и распахнутые пасти. И мне было немного стыдно за то, что они могли идти на меня максимум по оди–ночке, редко по двое, зажатые в коридорах ущелья. А я всего лишь слегка поворачивал торс и напрягал левый бицепс, передергивая помпу. Мы были в неравном положении, и поэтому я старался не де–лать им больно, а если случалось, что лишь ранил ту или иную тварь, торопился сразу же добить ее, визжащую и не понимающую, как то, чему надлежит быть сожранным, перемолотым мощными челюстя–ми, может приносить столько боли. Нет, я не пытался открыть им глаза на жизнь, скорее наоборот, закрывал эти глаза матовой плен–кой смерти. Но при этом не испытывал ни ненависти, ни злости, ни превосходства.
Я говорил с Эпицентром на его языке. Вернее, на чем-то вроде эсперанто – языка, понятного двум различным культурам. Ведь не–важно, что у тебя в руках– дубина, помповик или пульт управления баллистическими ракетами. Это не язык, не арго, не способ обще–ния, это всего лишь коммуникаторы. Но мы с Эпицентром прекрас–но понимали друг друга, потому что общались на языке уже умерше–го и пока что выжившего. На самом простом языке, в котором эпи–теты играют значительно большую роль, чем глаголы. Потому что на самом деле неважно, что именно ты делаешь – тому, что от тебя ос–танется, будет до лампочки, какие из твоих деяний вошли в анналы истории, а какие канули в Лету. Важно, как ты это делаешь в данную минуту – именно от этого зависит, что ты – сейчас, «пока еще жив» –чувствуешь. И эти чувства, эти мимолетные, едва заметные пунктир–ные линии становятся маяками на узкой косе земли между «пока еще жив» и «уже умер».
Так вот, мы с Эпицентром понимали этот язык. А то, что в разго–воре присутствовал некий элемент пусть и не совсем честного, но соперничества, было даже хорошо. В споре рождается истина…
Я потерял счет времени и не могу сказать, как долго продолжал–ся этот разговор. Просто в какой-то момент стало тихо. Я все еще механически поворачивался то к одному скальному коридору, то к другому, пока не услышал:
– Все, Макс, она ушла…
Голос у Сабжа казался высушенным, на нем словно облупилась краска.
– Мы можем идти? – спросил я, все еще выискивая глазами цель.
– Тебе придется нести меня, Макс. До Нулевой – три часа пути. Донесешь?
– Донесу.
Часть третья КОДА
64. Сквозь Эдем
Собственно, наверное, именно там, в ущельях, моим последним невербальным разговором с Эпицентром и закончился наш трип. Мы благополучно добрались до Нулевой, где долго лежали и восста–навливали силы. В основном это касается Сабжа, но и я, если чест–но, к тому времени здорово устал – сказывалось длительное пребы–вание на зараженной территории.
Впрочем, это уже не имело значения. Мы прошли все опасные зоны Эпицентра, все круги этого рукотворного ада. И пришли к по–следнему.
Мы называли эти обширные территории центральной части быв–шей метрополии Нагасаки Эдемом, Райским кругом, Кругом Садов и Красным кругом. Там был идеальный климат – все росло буйно, не оставляя даже памяти о временах, когда эти земли заселяло чело–вечество. Лес разрушил дома, асфальтовые и бетонные дороги, об–рушил эстакады…
Это был именно лес, ничем не напоминающий джунгли погранич–ных территорий. Его гигантские деревья вырастали до сотни метров высотой, а их стволы достигали 18 метров в обхвате всего за жал–кие двадцать лет – совершенно нереальный срок для любого друго–
го места Земли. Густой подлесок, тысячи видов кустарника, вьющих–ся растений и разнотравье под раскидистыми кронами деревьев превращали лес в непроходимую чащу. А из-за того, что хлорофилл здесь заменял какой-то выработанный Эпицентром вид каротина, все листья и травы приобретали разнообразные оттенки красного. Здесь, в центре планетарного диска, не существовало времен года и стояла вечная осень, прекрасная и манящая. Если не знать, на–сколько опасна эта красота. Смертельно опасна.
Ни одна тропа не вела среди деревьев, ни один человек не побы–вал под их кронами. Впрочем, то же самое можно сказать и о тварях Эпицентра. Если и была какая-то фауна в этом последнем кругу Эпи–центра, о ней ничего не известно.
Все эти прекрасные растения были смертельно ядовиты, и чело–век не смог бы пройти и десятка шагов в здешних буйных зарослях. Прикосновение к коре дерева или к траве несло мгновенную смерть. А пройти, не касаясь деревьев или кустарников (я уж не го–ворю о траве), было невозможно. Кроме того, некоторые растения Эпицентра могли выстреливать ядовитые споры, и у нас не было ос–нований думать, что здесь, в Кругу Садов, их нет. Короче, пройти сквозь лес было невозможно…
