Фонтаны засверкали ослепительней и нарядней. Вспышки прожектора бешено забегали по залу. На эстраду с топотом высоких каблуков, выталкивая вперед сильные, красивые ноги, сгибая в круглых коленях, вынеслись четыре женщины, восхитительные, глазастые, с алыми хохочущими ртами, пышногрудые, с белизной голых плеч. Они были одеты в пышные зеленые юбки, которые вдруг разом начинали волноваться, как прибой. Под ними открывалась пенная кружевная белизна, и из этой белизны, словно из плещущей волны, появлялись обнаженные сильные бедра, выпуклые, бурно дышащие животы. Красавицы громко топотали, подымали локти, открывали подмышки, поворачивались. Становились видны их гибкие подвижные спины с гуляющими лопатками, с влажным страстным желобом, куда залетал ртутный луч, проливался в глубину ходящих ходуном юбок. Освещение менялось, становилось сиреневым, нежно-голубым. Женщины одевались сверкающей чешуей, были сотворены из вод, из лунных и солнечных бликов. Превращались в летящий косяк играющих морских див, вылетающих из глубины вод на поверхность. Открывалась на мгновение чудесная обнаженная грудь, сверкала, словно отражение луны, круглая ягодица, смеялся страстно жадный, требующий поцелуя рот. Пронеслись, как морские сирены, с трепетом плавников, с женскими великолепными головами. Канули, словно нырнули в глубину, оставив после себя гаснущие всплески музыки и неистово хлопающий зал.
– Как чудесно, – восхищалась Валентина. – Как чудесно прощается с нами океан…
Конферансье-китаец вынесся на эстраду, раскланиваясь, смешно гримасничая, всем видом показывая, что это он – дрессировщик прирученых морских животных, которые сейчас, невидимые, плещутся в дельфинарии, получают в награду за номер серебряных рыбин.
– Любезная публика! – закричал китаец писклявым голосом лилипута. – Счастлив сообщить, что среди нас есть благородные и желанные гости, приехавшие из Панамы. – Он прижал к смеющемуся рту сразу обе ладони, посылая воздушный поцелуй в зал, пожилой чете. Старый господин в шелковом шарфе радостно встрепенулся, благодарно поклонился, а его седая подруга тронула его нежно за локоть. Было видно, как сверкнули кольца на ее сморщенной руке. – Для вас, сеньор и сеньора, наш подарок!..
Музыка обрушилась так, как рушится жаркий огненный ливень, падая на вскипающую пузырями землю. В эти звенящие струи, в стеклянные столбы летучего огня и света, выскользули четыре танцовщицы, все в прозрачно-зеленом, гибкие, вьющиеся, пропускающие сквозь себя томную волну вожделения, изнемогающие от избытка страсти, неутолимых женских сил. Обвивали одна другую длинными, отливающими блеском руками. Нежно и жадно касались губами, выступающими под прозрачной кисеей сосками, глазированными упругими бедрами. То стелились по земле, словно быстрые, юркие ящерицы. То замирали, наклонив иссиня-черные, с хохолками прически, похожие на висящих головами вниз хамелеонов, которые меняли окраску от страстно-золотого до потаенно-лилового. На их хохолках, как на тонких рожках улитки, зажглись огоньки. Метались в танце, оставляя в воздухе гаснущие следы, как светлячки в ночном синем воздухе. Это были колдуньи гор, женщины-оборотни каменистых ущелий, волшебницы тропических зарослей, покрывающих склоны вулканов. Кидали в зал горсти самоцветов, извлеченных из неостывших огненных расселин земли. Звали к себе, бесстыдно и сладострастно приподымая ладонями полные груди, оглаживали животы с темными углублениями пупков, прикрывали раскрытыми напряженными пальцами выпуклые, под тонкой тканью, лобки. Кинулись друг к другу, превращаясь в жадный клубок бирюзовых, сплетенных змей, и пропали, словно ушли в глубь горы, превратились в зеленую жилку руды, в струйку бирюзовой слюды.
Зал грохотал, аплодировал, топал ногами. Пожилая чета из Панамы, растроганная, бережно поцеловалась.
– А это с нами простились Кордильеры, духи гор и лесов. – Валентина ликовала, ослепленная красотой и блеском румбы. Порозовела, восхищенно сияла глазами.
Китаец, успевший прицепить на лацкан фрака огромный красный цветок, появился на эстраде, как факир, создающий из ничего и убирающий в никуда расцвеченных красавиц.
– А сейчас, почтенная и благородная публика, с особой радостью приветствую двух наших гостей, явившихся в Никарагуа из великого Советского Союза, который говорит гринго: «Стой!» – и показывает из-за океана свои ракеты. Этот подарок мы отсылаем вместе с вами, – китаец обратился к Белосельцеву и Валентине, – отсылаем и вашей стране, ее народу и армии. – Китаец прижал ладони к цветку, показывая, что это цветок любви вырастает прямо из сердца. Кланяясь в ответ, Белосельцев заметил, как рукоплещут ему военные и простолюдины за дальними столиками в неказистых рубахах и футболках и как насторожились, насупились гости из респектабельных буржуазных кругов, которым было не по пути с сандинистами.
Китаец топнул ножкой, превращаясь в световую исчезающую спираль. И такое обилие света хлынуло вдруг на эстраду, такая яростная лучезарная музыка, словно разом взошло накаленное белое солнце и в его ликующий свет ворвались, влетели волшебные птицы. Ворохи цветастых плюмажей. Распущенные, как радуги, хвосты. Бриллиантовые хохолки, которые трепетали на восхитительных женских головках, а те поворачивались на длинных стройных шеях, переходящих в тугие плечи, выпуклые сильные груди, стройные ноги, что неустанно, яростно топотали. Разом отлетали в стороны, разом сгибались в коленях, разом отводились назад, и тогда казалось, что птицы парят, не касаясь земли. Четыре пернатые дивы вдруг разом поворачивались худыми гибкими спинами, за которыми волновались огромные плещущие хвосты. Женщины исчезали, а вместо них трепетали четыре огромных веера, посылали в зал тайные любовные знаки, трепетали в любовной истоме, сыпали снопы разноцветных лучей. Четыре бабочки опускались на сцену в огненных кольцах, в лазурных и изумрудных узорах, в пульсации нежных чувственных крыльев. Четыре перламутровые раковины раскрывали розово-зеленые створки, отражая переливы вод и небес. И вновь, как чудо, рождались красавицы, их прелестные груди, обнаженные, в жемчужных ниточках шеи, нетерпеливые бедра, дрожь от которых передавалась в пернатые ворохи, в драгоценные прически, в бриллиантовые лучистые звезды. Они танцевали любовный танец, страстно сталкивались, ударяя друг друга грудью. Разлетались в разные стороны, посылая в зал летучие спектры. Сходились, превращаясь в огромный, стоцветный ворох, откуда сверкали глаза, улыбались пунцовые губы, выплескивались белоснежные руки. Танцовщицы разом исчезли, и зал только ахал, задыхался от криков, и, казалось, под потолком качается, медленно опадает волшебное павлинье перо.
– Так простилось с нами никарагуанское небо, – сказала Валентина. – И солнце, под которым нам суждено было увидеть друг друга…
Когда покидали варьете, выходя в бархатную теплую ночь, Белосельцев подумал: там, в неведомых русских снегах, в избе с замороженными оконцами, вдруг пробежит по морозным узорам ночной тихий сполох, слабо зажгутся ледяные переливы и радуги, и они вспомнят эту теплую ночь, ночное дивное солнце, танцовщиц, подаривших волшебный полет жар-птицы.
Он отвез ее на виллу Сесара, еще темную, без хозяина, едва мерцавшую стеклами. С далеких ночных холмов ровно, тревожно дул ветер, и не гасло темно-синее далекое небо. Он нашел под камнем заветный ключ. Повел ее вокруг дома на открытую в сад веранду, где стояла широкая качалка, а в деревьях, над газоном, в цветах безмолвно летали светлячки, капали мягкой гаснущей зеленью. Весь сад был обрызган мигающей зеленоватой капелью.
Они уселись рядом в качалку. Он обнял ее. Качалка наклонилась, стала мягко, медленно опрокидываться, все ниже и ниже, вокруг легчайшей оси, пропущенной сквозь мироздание, оставляя где-то высоко над ними перевернутые кроны сада, темную росистую землю, туманные размытые звезды. Они проскользнули по незримой дуге на другую, солнечную половину земли, ослепли от горячего света и снова вернулись в ночь, в сад, в замирающее колыхание качалки. Лежали рядом, медленно обретая зрение, слух, дар речи.
– Знаешь, что я хочу, когда мы окажемся с тобою в деревне?
– Что, милая?
– Чтобы у нас родился ребенок, наш красавчик, среди румяных снегов и сосулек…
Он забывался, прижимая к груди ее руку. А очнулся от того, что лучистая ось, проходящая сквозь спящие глаза и дальше, в обе стороны, в бесконечность, тонкая лучистая спица качнулась и дрогнула, отклонилась и вновь возвратилась на место.
– Что это было? – Он приподнялся в качалке, ловя замирающий, уходящий в недра толчок.
– Здесь это случается. Землетрясение, очень слабое. Земля живая, беременная. В ней ребенок…
Он боялся пошевелиться. Видел лучистую, проходящую сквозь мироздание ось.
Он отвез Валентину в Линда Виста на виллу. Обещал утром выкупить в «Аэрофлоте» билеты и после обеда приехать к ней. Светил ей фарами, пока она шла по дорожке в своем новом платье, поворачиваясь к нему и маша рукой. На часах была половина десятого. Можно было ехать к резиденту в посольство.
