— Не совсем все. Когда?
— Я же сказал, что не знаю.
— Знаете, — возразил Литс — Все, что вы нам рассказали, не имеет смысла, пока мы не знаем когда.
— Сегодня я нарушил все клятвы, которые когда-либо давал.
— Плевать я хотел на все ваши паршивые клятвы. Когда? Когда?
— Это моя козырная карта. Мне нужно письмо, свидетельствующее о том, как я был вам полезен. Адресуйте его местному коменданту. Некоторая часть офицеров уже была отправлена в большие лагеря военнопленных, откуда они явно будут освобождены при первом удобном случае. Я только хочу попасть туда. Я не сделал ничего дурного.
— Вы специально все так разыграли. Провели нас по всему пути и остановились у финиша, да?
Немецкий офицер спокойно посмотрел на него.
— Я тоже не глупый парень.
У него даже оказались подготовленными листок бумаги и ручка.
— Я бы не стал ничего писать, — сказал Тони. — Мы не знаем, к чему клонит эта птичка. Мы и сами скоро все выясним. Должны быть какие-то документы…
Но Литс уже писал краткую записку «Всем, кто имеет к этому отношение», подтверждая в ней устойчивый моральный характер немца. Он подписал ее, поставил дату и протянул немцу.
— Спасибо, — поблагодарил Айхманн.
— Ну а теперь, когда?
— В ту ночь, когда он сможет передвигаться с абсолютной свободой. В ночь, когда контрмеры будут невозможны. В ночь, когда никто не будет думать о войне.
Литс уставился на него.
С пронзительным криком в комнату ворвался Роджер. Он прогарцевал мимо немца, хлопнул его по плечу, потом схватил Литса в объятия и протанцевал с ним несколько па, после чего взахлеб объявил, что в небе полно самолетов, спиртное булькает и все смеются. Он кричал что-то вроде «римс, римс!».
«Это он о бумаге, что ли?»[28] — в недоумении подумал Литс.
— У меня свидание, — объявил Роджер. — Такая миленькая девушка!
— Роджер! — взорвался Литс.
— Все кончено. Проклятая Вторая мировая война окончена. Они подписали капитуляцию в Реймсе. Мы это пропустили, потому что были в дороге.
Литс перевел взгляд с парня на Айхманна, который сидел суровый и мрачный, затем с Айхманна на дверь, за которой было окно. Взволнованный Тони вставал и вызывал полицейского, чтобы тот забрал немца, а Роджер сообщал, что он влюблен, он влюблен, а за окном Литс заметил заходящее солнце и наступление немецкой ночи.
Репп внезапно проснулся: где-то стреляли.
Он скатился с кровати и быстро подошел к окну. Мельком взглянул на часы и увидел, что нет еще и девяти. Маргарита недовольно заворочалась под одеялом; ее волосы разметались по подушке, одна стройная босая нога свисала с кровати.
Репп ничего не мог разглядеть в ярком свете. Ружейная пальба снова резко ударила по ушам. Мощный залп. Бой? Он что-то вспомнил о том, что немецкие солдаты должны были сегодня куда-то явиться. Может быть, некоторые решили вести себя более достойным образом и война наконец-то пришла и в Констанц? Но потом он сообразил, что могло произойти, и холодный палец на мгновение надавил ему на сердце.
Он включил радио. На немецкой волне ничего. По расписанию раньше полудня передач не будет. Репп начал крутить ручку настройки и поймал возбужденную болтовню на английском и итальянском языках, которых не понимал.
Наконец он натолкнулся на франко-говорящую станцию. Эта фраза была ему знакома с 1940 года. Тогда он мечтал о том, как увидит ее написанной на стенах.
«A nous la victoire».
«Победа за нами».
Зазвучала «Марсельеза». Репп выключил радио, когда Маргарита подняла голову с припухшим от сна лицом. Мягкая грудь с розовым кончиком колыхнулась, когда она поднялась с кровати.
— Что это? — спросила она.
— Время идти, — ответил Репп.
Он на восемь часов опережал Литса.
Репп еще раз взглянул в зеркало. Оттуда на него смотрел преуспевающий стройный гражданский человек, недавно принявший ванну, чисто выбритый, с зачесанными назад набриолиненными волосами. Из нагрудного кармана хорошо скроенного элегантного костюма торчал накрахмаленный хрустящий платочек, поверх лоснящейся белой рубашки был завязан аккуратный галстук. Он с трудом узнал в этом изображении себя самого, с такими румяными щеками и глазами, застывшими на бледно-розовом лице.
— Ты выглядишь как кинозвезда, — сказала Маргарита. — Я даже не представляла, какой ты красавчик.
И все же в лучах света, играющих у него на лбу, он заметил, что там стали собираться бусинки пота. Приближалась граница, кошмарный переход.
— Репп. В последний раз, — сказала она. — Останься. Или перейди границу и спрячься где-нибудь в безопасности. А лучше всего останься со мной. Здесь где-то все же есть какое-то будущее, я это знаю. Возможно, у нас даже будут дети.
Репп уселся на кровать. Он чувствовал себя разбитым. Его преследовали образы, которые рисовал его возбужденный мозг: упрашивание пограничной охраны и допрос с пристрастием. Он заметил, что у него дрожат руки, и понял, что ему непременно надо сходить в туалет.
— Пожалуйста, Репп. Уже все закончилось. Все сделано, завершено.
— Хорошо, — сказал он слабым голосом.
— Ты остаешься? — спросила она.
— Это уже чересчур. Я не гожусь для того, чтобы изображать других людей. Я солдат, а не актер.
— О Репп! Я так счастлива.
— Ну, ну, — успокоил ее он.
— Ты такой храбрый. Ваше поколение невероятно смелое. На вас была возложена такая большая ответственность, и вы с честью несли ее. О господи, я сейчас опять начну плакать. Ох, Репп, и в то же время мне хочется смеяться. Все будет прекрасно, я знаю. Все будет к лучшему.
— Да, Маргарита, я тоже это знаю, — согласился он. — Конечно, я все сделаю. Все будет отлично.
Он подошел к ней.
— Я хочу, чтобы ты знала, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты знала одну необыкновенную вещь. Самую необыкновенную вещь в моей жизни: я люблю тебя.
Маргарита улыбнулась сквозь слезы. Она похлопала себя по мокрому лицу.
— Я выгляжу ужасно. Вся зареванная, волосы в беспорядке. Послушай, это так чудесно. Мне надо привести себя в порядок. Я не хочу, чтобы ты видел меня такой.
— Ты прекрасна, — сказал он.
— Мне надо привести себя в порядок. Она повернулась и сделала шаг к двери.
Репп выстрелил ей в основание черепа, и она вылетела в холл. Делая это, он хотел всего лишь проявить доброту, но все равно чувствовал себя ужасно.
«Она даже не поняла, — сказал он себе. — Она ни на одну секунду ничего не узнала». Теперь все ниточки были порваны, и не осталось никакой связи между Реппом, пришедшим сюда рядовым и господином Петерсом.
Репп положил тело на кровать и деликатно прикрыл простыней. Он выбросил пистолет в подвал и вымыл руки. Взглянул на часы. Было почти девять часов.
Моргая от яркого света, он смело вышел на улицу.
Французский солдат, злой оттого, что его товарищи перепились без него и затеяли стрельбу где-то в центре Констанца, спросил у Реппа паспорт. Репп видел, что парень мрачен и, возможно, глуповат, а значит, склонен к ошибкам. Приветливо улыбаясь, он вручил свой документ. Солдат пошел к столу, где сидел сержант, а Репп остался ждать у ворот. Здесь, на немецкой стороне, оборудование было более впечатляющим: бетонный пост, платформа под орудие, мешки с песком. Но это военное оборудование сейчас казалось идиотским, так как весь пост обслуживался всего несколькими французами, а не взводом немецкой пограничной стражи.
— Mein Herr[29]?
Репп поднял глаза. Перед ним стоял французский офицер.
— Да, в чем дело? — спросил Репп.
— Не могли бы вы пройти сюда? По-немецки офицер говорил плохо.
— Что-то случилось?
— Сюда, пожалуйста.
Репп глубоко вздохнул и последовал за офицером.
— Мне надо успеть на поезд, — сказал он. — Полуденный поезд. До Цюриха.
— Это займет одно мгновение.
— Я швейцарский подданный. У вас мой паспорт.
— Да. Первый швейцарский паспорт, который я увидел. Какие дела привели вас в Германию?
— Я адвокат. Мне надо было получить подпись одного человека на документе. В Тутлингене.
— И как там в Тутлингене?
— Шумно. Пришли американцы. Было сражение.
— Ну да, за мост.
— Было очень страшно.
— А как вы добрались из Констанца в Тутлинген?
— Нанял частную машину.
— Думаю, что бензин сейчас найти просто невозможно.
— Это была забота того парня, которого я нанял. Мне пришлось заплатить ему целое состояние, но как он это сделал, я не знаю.
— А почему вы выглядите таким беспокойным?
Репп сообразил, что ведет себя не лучшим образом. Ему показалось, что сердце у него сейчас разорвется или выскочит из груди. Он старался не мигать и не глотать постоянно слюну.
— Мне очень не хочется опоздать на поезд, господин гауптман.
