Вкрадчивое бормотание звучало все ближе и ближе. Помотав головой, чтобы прогнать сонную одурь, Варя прикрикнула:
– Сиди, где сидишь! На этот раз я стану колотить тебя по башке до тех пор, пока ты не окочуришься, учти!
– Давай! – предложил Суля, приготовив ноги для встречного удара. – Иди сюда, маленькая сучка. Попробуй меня достать.
– Я сама знаю, что мне делать!
– Ни хрена ты не знаешь. На что ты вообще надеешься, а?
– На то, что ты сдохнешь раньше, – честно призналась Варя.
– Зря, – так же честно сказал Суля. Кожаный поводок на его запястьях уже дал едва ощутимую слабину. Он пошевелил для пробы обеими ногами. Кровь уже циркулировала в них нормально, и судороги перестали сводить мышцы икр. – Хоп! – Он уперся подошвами в пол и распрямился во весь рост. Теперь добраться до жертвы мешали лишь спортивные штаны, болтающиеся на щиколотках.
Потерявшая дар речи Варя сидела и смотрела, как огромная мужская фигура, нелепо дрыгая ногами, пританцовывает на месте. Это не выглядело комично. В предрассветном полумраке Суля напоминал какого-то жуткого ночного монстра. Но вот где-то загорланил петух, а он не испарился, разве что издал торжествующий смех. Как будто жесть заскрежетала под порывом ветра.
– Встречай меня, Варюха!
Так и не сумев избавиться от спущенных на кроссовки шаровар, Суля тяжело прыгнул вперед. На столе задребезжала посуда.
– Не подходи! – взвизгнула Варя, занося над головой бутылку.
Вместо ответа Суля многозначительно показал ей все свои сверкающие зубы и клацнул ими совершенно по-волчьи.
Еще один прыжок – и вот он уже возвышается над девушкой, пытавшейся вжаться в стальную дверь сейфа.
Варя так и не поняла, упал ли он на нее всем своим весом умышленно или просто споткнулся. Для нее это не имело значения. Девяносто килограммов обрушившейся на нее плоти – вот что занимало ее мысли. Но избавиться от этой тяжести было такой же непосильной задачей, как сдвинуть с места несгораемый шкаф.
* * *
Когда Рокки выл на луну, он не мог передать и сотой доли тоски, овладевшей им после отъезда хозяина. Брошенный на произвол судьбы, голодный, неухоженный, он подозревал, что хозяин забыл о нем навсегда, отдав его на попечение своих двуногих слуг. А те не желали признавать за Рокки прежние права и привилегии. Даже в дом, который он считал своим, его не пускали. У-у-у, как сильно он страдал! У-у-у!
Объедков, которые перепадали Рокки из чужих рук, хватило бы слепому щенку, но этого было слишком мало для заматеревшего кобеля, приученного к кровавым вырезкам и сочному фаршу. Какое там мясо! Ему даже чистой воды забывали налить, и, измученный голодом и жаждой, ротвейлер был вынужден лакать и глотать все, что попадалось на глаза. Еще день такой беспризорной жизни, и он начал бы выпрашивать корки хлеба у прохожих, вот до чего он опустился!
Закончилось тем, что Рокки впервые в своей жизни пошел на убийство – не от злобы, а для того, чтобы набить брюхо чужой плотью. Это было пушистое длинноухое существо, околевшее от ужаса еще до того, как его коснулись клыки ротвейлера. Сладкий привкус чужой крови до сих пор не сходил с языка Рокки, напоминая о себе всякий раз, когда в пасти скапливалась голодная слюна.
– Оо-уу, – жаловался он тогда звездному небу. – Ай-яй, – сокрушался в совершенном грехе.
Потому что вкус крови, пролитой ради насыщения, вызывал особый, неутолимый голод. Каждая капля влекла за собой новую, каждый кровавый кусок требовал добавки. Служебный пес, питающийся животиной, оказался сродни оборотню.
Перемолотая вместе с жесткими перьями ворона вкусом напомнила тухлятину. Ящерицы не имели никакого вкуса, но, проглоченные живьем, долго отдавались неприятным шевелением в брюхе. Мыши воняли мертвечиной – и живые, и дохлые. Но во всех этих маленьких созданиях, перепробованных ротвейлером, было слишком мало крови. На его вкус. На его новый вкус.
Сначала он терпеливо ждал людского участия, несчастный, опустившийся, погрязший в грехе. Даже ненавистный рыжий парень по кличке Суля мог бы завоевать собачье сердце, протяни он руку и небрежно проведи ею вдоль хребта Рокки. Но вместо этого был подлый удар в ранимый нос ротвейлера. Увесистый камень, запущенный в него. Насмешки и брань. Такое не забывается, тем более когда изнутри тебя грызут тоска и голод. На рассвете эта пытка стала совершенно невыносимой.
Прижав уши к тяжелой башке, вздыбив шерсть на загривке, пес приблизился к дому. Массивная морда в желтых подпалах просунулась в неплотно запертую дверь и оскалилась, ошеломленная настоящим шквалом всех худших запахов на земле. Воздух здесь был пропитан смертью.
– Ф-фу! – брезгливо фыркнул Рокки, но вслед за головой втянул в дом и тело, ставя лапы так, чтобы не выдать себя цоканьем тупых когтей.
Наверху раздавались голоса. Женский звучал тоненько и очень жалобно. А Суля торжествующе рычал, как будто был оборотнем, превращающимся по ночам в волка.
Дубовые ступеньки ни разу не скрипнули под лапами ротвейлера, когда он взбирался по лестнице. Вскоре он замер в напряженной стойке. Все его мышцы и ребра отчетливо проступили под черной шкурой. В этот момент он был красив, но никто им не залюбовался. Люди были слишком заняты барахтаньем на полу. Рыжий Суля навалился на трепыхающуюся самочку и энергично двигал всем корпусом.
Осторожно чередуя передние лапы с задними, Рокки огромной гусеницей вполз на второй этаж. Прямо перед ним красовалась расщелина Сулиной задницы. Очень близкой и совершенно беззащитной.
Челюсти Рокки разошлись в стороны, как пассатижи, когда он ринулся вперед, оскальзываясь когтями на гладкой поверхности пола. Двойной ряд клыков впился в голый зад с такой силой, что их острия удалось освободить лишь после нескольких неистовых рывков из стороны в сторону. Рыча от вожделения, Рокки повторил маневр, кромсая податливую мошонку и упругие мышцы, напрягшиеся между ногами. Только теперь Суля нашел в себе силы завопить, но захлебнулся собственным криком. Пес остервенело мотал башкой, чтобы отхватить кусок побольше и погорячее. На мгновение Рокки ослабил хватку, но лишь для того, чтобы перехвататься поудобнее и вновь сомкнуть свои мощные челюсти.
Очень скоро у Сули не осталось того, чем он драл свою маленькую самку. Зато теперь его драл Рокки. Да так, что не успевал глотать лохмотья мяса, пропитанные кровью.
В какой-то момент рыжий парень извернулся, силясь отпихнуть собачью бaшкy, урчащую между его ногами, но это привело лишь к тому, что он лишился сразу двух своих толстых пальцев.
Рокки отстранился, жадно перемалывая зубами все то, что успел урвать. Когда он захрустел суставами человеческих пальцев, его голова склонилась набок, словно он между делом обдумывал, с какой стороны подступиться к врагу на этот раз.
Подвывая, Суля пополз прочь, не двигая ногами, а волоча их за собой. Он напомнил Рокки ящерицу – большущую неуклюжую ящерицу, не умеющую отбрасывать хвост. За ним оставались два мокрых следа. Один был широким, словно по полу мазнули тряпкой, пропитанной красным. Bторой след – кривой и беспорядочный – оставляла рука с обрубками пальцев. Полюбовавшись обоими, Рокки одним прыжком настиг жертву и вонзил клыки в ее затылок. Для начала ему пришлось перекусить металлические звенья цепочки, затем под зубами затрещали позвонки, а Рокки все стискивал и стискивал свои челюсти.
Все закончилось раньше, чем он ожидал. Неохотно подняв окровавленную морду, пес принялся вылизывать ее длинным языком, глядя в глаза онемевшей самке. Ему понравилось то, что он в них увидел. Продолжая работать языком, Рокки в развалочку приблизился к ней и принюхался. От девчушки веяло невыносимым ужасом, который можно было втягивать влажными ноздрями, впитывать зрачками, ощущать всем своим естеством. Человеческая самка беззвучно плакала, и на ее тоненькой шее пульсировали голубоватые жилки, перекусить которые можно было, не сходя с места – все разом.
– Bay? – вырвалось из собачьей глотки. Отчасти это походило на судорожный зевок, отчасти – на насмешливый комментарий: ну что, доигралась?
– Спасибо тебе, Рокки, – всхлипнула девчушка. – Тебя ведь Рокки зовут, правда?
Ротвейлер от неожиданности сел. Оказалось, что ощущать чужую благодарность куда приятнее, чем страх. Открытие так поразило его, что он застыл с разинутой пастью, и из нее натекло немало слюны, прежде чем Рокки решил, что ему делать дальше.
Спросонья Громову показалось, что его разбудил истошный вопль, но вскоре он распознал в утренней тишине дурашливые крики петуха-горлопана.
Он провел ночь на втором этаже своего дома один. Саня предпочел остаться внизу, так и не решившись переступить порог комнаты, в которой умерла его любовь. Громов его понимал. Ему тоже было здесь не по себе. Исчезло продырявленное пулей стекло, исчезла лужа крови, пролитая этой пулей, не стало той, которая еще позавчера расхаживала по комнате, дразня Громова. Но все осталось. Ксюхин голос. Ее печальная улыбка, жесты, которыми она прикасалась к заинтересовавшим ее предметам, сами предметы: лампа, подсвечник, барометр, телевизор.
