— Батюшки, он самый! А вам-то откуда про него известно? — даже страх перед грозной Голицыной не сумел перебороть в ней женского любопытства.
— Марфа, иди к себе! — властно прикрикнула Голицына.
— Ухожу, матушка, ухожу, — засуетилась женщина и, укрыв широким рукавом лицо, расторопно юркнула в раскрытую дверь.
— Это Тимофей? — спросила Голицына с некоторым волнением.
— Да. Тимофей Егорович Беспалый.
Протянув руку, она попросила:
— Разрешите, я взгляну.
— Возьмите, — охотно подал фотографию Тарантул.
Варяг внимательно всматривался в лицо старухи. Морщины у нее были глубокими и темными, а кожа сухая и обветренная, что очень напоминало кору дерева. В этот момент она выглядела очень старой, и вряд ли существовала на белом свете вещь, которая сумела бы удивить ее.
Старуха поднесла снимок поближе к глазам и проговорила с заметным злорадством:
— А Тимоша постарел! Возьмите, — вернула Голицына фотографию.
— Вы можете сказать, что именно он мог искать у вас? — спросил Варяг.
Голицына пожала плечами:
— Теряюсь в догадках. У меня ничего нет, — и, безнадежно махнув рукой, глухо добавила: — Да мне ничего и не надо. Для меня и так каждый прожитый день большой подарок.
— И все-таки посмотрите! — ненавязчиво настаивал Варяг. — Может, все-таки что-то пропало?
Комната Голицыной больше напоминала монашескую келью, чем жилище обычного человека: ничего лишнего! Все для молитвы: иконка в углу, под ней лампада. Согнувшись, она открыла ящик и вытащила небольшой альбом.
— Было бы жаль, если бы пропал альбом. В нем фотографии моего отца, — раскрыла она альбом с заметным почтением. — А вот и сам Тимофей Беспалый. Правда, здесь он значительно моложе. Для меня всегда оставалось загадкой, почему это вдруг они подружились. Мой отец до мозга костей был аристократом, а Тимофей Беспалый — вор! И вот на тебе, сошлись! — Неожиданно ее лицо отмякло, враз помолодело, как будто бы она откусила молодящего яблока. — Хотя в нем было что-то особенное… Не знаю, как это объяснить… Но женщинам такие мужчины нравятся. Хотите взглянуть? — протянула она фотографию.
— С интересом.
Варяг взял пожелтевший по углам снимок. Любительская фотография, снятая обыкновенной репортерской «лейкой». Тимофея Беспалого Владислав узнал без труда. Бывший вор был в гимнастерке, высокий, сухопарый; пилотка надвинута на лоб. В таком прикиде он выглядел едва ли не богом войны или, во всяком случае, одним из его ближайших ангелов. Не тем, что забирает души убиенных на небеса, а другим, тем, что закрывает воинов от пуль своими нетленными крылами. Удивляться, собственно, нечему, бабам всегда нравятся этакие нахальные экземпляры. Для него, надо думать, не составляло большого труда охмурить молоденькую Ниночку Голицыну, милую скромную барышню, какой она была в предвоенное время. И если судить по ее нежданно повлажневшим глазам, то можно смело предположить, что окаянный любовный след не сумел зарубцеваться даже по прошествии шести десятков годков.
Но Варяга заинтересовал человек, стоящий рядом с Беспалым. В форме царского генерала, с дореволюционными наградами, он не выглядел нелепо, больше того, они лишь подчеркивали его абсолютное благородство. Определенно, что это был человеческий экземпляр самой высокой пробы.
— И чем же занимался ваш отец? — спросил Варяг, продолжая изучать фотографию.
— Сейчас об этом уже можно говорить… Он был генералом контрразведки, — ответила Голицына с внутренним достоинством. — Сталин поручил ему заняться боевой и психологической подготовкой офицеров для отрядов СМЕРШ. Все его работы были засекречены.
— Вы были близки с отцом?
— Он баловал меня, — в голосе пожилой женщины послышались нотки нежности. — Я была поздним ребенком. Можете сами представить, что такое для стареющего мужчины маленький ребенок и к тому же еще девочка. Ведь ей можно отдать всю нерастраченную нежность.
— Почему на этой фотографии ваш отец запечатлен вместе с Тимофеем Беспалым?
Губы женщины неприязненно сжались, морщины в уголках рта сделались очень глубокими. Теперь Голицына напоминала персонаж из русской сказки, Бабу-ягу. Вот сейчас поднимет крючковатый нос к небу, вздохнет с шумом и вымолвит, прищурив глаза: «Ох, давно я добрыми молодцами не закусывала!» Но вместо этих ожидаемых слов она произнесла ровным, почти доброжелательным голосом:
— Мой отец почему-то не любил фотографироваться. Не знаю почему. Возможно, считал это плохой приметой… Эта одна из немногих его фотографий. Почему-то он считал Тимофея очень перспективным молодым человеком и даже приблизил его к себе. Хотя он всегда держал людей на расстоянии.
Выдвинув еще один ящик, она растерянно посмотрела на Тарантула, перевела взгляд на Варяга. Она будто бы досадовала на себя — добрый молодец оказался ей не по зубам.
— Что-нибудь не так? — осторожно поинтересовался Варяг.
— Понимаете… Здесь лежали журналы.
— Что за журналы? — насторожился Тарантул.
Женщина пожала плечами и отвечала:
— Обычные инвентарные журналы… Я в нашем приходе вроде старосты. В них я записывала все церковное имущество, что поступает в собор, или то, что успело уже прийти в негодность. Бывает так, что кое-какое добро мы передаем в другие церкви… Вот не так давно отдали две иконы в один монастырь, который сейчас восстанавливают. Одна икона Казанской Божьей Матери, а другая Спас Нерукотворный. — Всплеснув руками, она удивленно воскликнула: — Господи, неужели Тимофею понадобились эти журналы? Но зачем?!
— Может, у вас еще что-нибудь пропало? — спросил Варяг.
— Ума не приложу, что могло еще пропасть, — в сердцах воскликнула старушка, всплеснув руками. От ее прежнего сердитого выражения не осталось и следа. Трапеза из «доброго молодца» откладывалась — худющ уж больно, да и навару никакого. Только посуду понапрасну испачкаешь! А потом и по сердцу уж больно пришелся. — Знаете, он мне совсем недавно письмецо короткое написал. Прощения просил…
— На конверте был обратный адрес? — быстро спросил Тарантул.
— Был, — удивленно кивнула княгиня. — Я ему еще ответить хотела… Да вот не успела.
Тарантул понимающе протянул:
— Понятно… Еще что-нибудь пропало?
— Здесь лежала шкатулка, — показала она на тумбочку. — Куда же она подевалась?
— Уж не эта ли? — поднял Тарантул с пола небольшой каповый ларчик ручной работы.
Ларчик был поломан, тяжелая крышка едва держалась на металлической петельке.
Старуха бережно взяла вещицу и, поставив ее на прежнее место, изрекла:
— В ней я держала крестики для крещения и ключи от подвала. В подвале у нас рухлядь всякая хранится.
— А это что? — показал Варяг на несколько серебряных крестиков, валявшихся в углу комнаты.
— Они самые, а вот ключей не видать!
— А в подвале ничего не пропало?
— Нужно посмотреть, — забеспокоилась старуха. — Ой, господи, господи. Этот храм ведь мой дед построил. Еще до революции. В японскую уцелел, вот поэтому во спасение и отстроил. Вот я при нем и осталась… Если бы не церковь, так не знаю, куда бы и подалась.
Подвал оказался глубоким. В нос шибануло застоявшейся плесенью. С первого взгляда было заметно, что сюда уже давно никто не захаживает. Штукатурка во многих местах вздулась и осыпалась, желтоватые обломки валялись на каменном полу.
— Дальше будет совсем темно, — предупредила старуха. — Сюда мы спускаемся крайне редко. Как-то нет особой надобности. А если приходится, так берем с собой свечу или фонарь. Проводить электричество — средств нет, церковь у нас небогатая.
Следом за Тарантулом и Варягом, осторожно перешагивая битый кирпич, двигался Сергей. В руке он предусмотрительно сжимал небольшой, но мощный фонарь. Несмотря на свои габариты, парень был совершенно незаметен, за ним водилось еще одно важное качество — он всегда появлялся в том месте, где был необходим.
Второй телохранитель оставался наверху, расположившись на лавочке у входа. На его коленях лежал небольшой кейс, превращавшийся в короткоствольный автомат, стоило только нажать кнопку на ручке. Достаточно надавить на гашетку, чтобы подавить любое возмущение.
Проход был извилист и выглядел необычайно длинным. Может, оттого, что был совершенно темным. Некая прихожая в преисподнюю. Наверняка в этой прохладе лукавые отдыхают после жаркого трудового дня.
— Посвети! — распорядился Тарантул, повернувшись к охраннику. — В самые углы давай… Что-то все это мне не нравится.
Луч фонаря резанул тьму, осветив раскрошившуюся штукатурку. Тонко пискнув, мелькнула крыса, показав свою сгорбленную спину. Световое пятно, расплываясь и меняя форму, поплыло вдоль стены в дальний угол.
— Где тут дверь? — спросил Сергей, шагнув вперед.
