К хоккею Медведь пристрастился много лет назад, когда в Ленинграде по телевизору увидел первый матч нашей сборной с канадцами. Вот это была рубка! И с тех пор он выборочно ходил смотреть азартную игру вживую. Ему нравилось ощущать себя в гуще разгоряченной толпы на переполненном стадионе, потому что этот накал ненаигранных страстей, охватывающих время от времени огромную коробку под крышей, был ему невыразимо приятен. Кроме того, Медведь всегда нуждался в дозе адреналина. А стадион, многократно умножающий отчаяние и радость тысяч людей, был лучшим лекарством от скуки.
Правда, Медведю скука и так не грозила: его лихая жизнь чем-чем, а скукой не отличалась. Морщась от приливов головной боли, которая так до конца и не прошла даже после двух банок холодного голландского пива, которым его снабжал Ангел, он думал о той непонятной тревоге, которая грызла его все сегодняшнее утро. Обладая тончайшей, почти сверхъестественной интуицией, он привык доверять своим тревожным предчувствиям. И наблюдая, как, сопровождаемые восторженными криками с трибун, на лужниковский лед выезжают две вереницы хоккеистов, он машинально прокручивал в голове недельной давности разговор с Ангелом, молодым законником, его крестником в воровской жизни, и последовавшее после того жестокое разбирательство с непокорным Зурабом Ираклиевичем…
В начале месяца Медведь отправил Ангела прощупать настроение братвы в регионах по поводу своих предложений о сколачивании крупных воровских объединений и создании обобщенной воровской казны — большого общака, что ему давно уже советовал сделать Егор. Заранее было известно, что новости Ангел привез не больно хорошие, и они решили встретиться днем в «Славянском базаре», где работал давний кореш Медведя еще по Колыме — хотя и не коронованный, но из авторитетных блатарей. Погоняло у него было Аристарх, сейчас он сухарился под именем Ивана Иваныча Любезнова и занимал должность замдиректора ресторана по снабжению.
Сели с Ангелом в отдельном кабинете. Чтобы не скучали, Аристарх прислал им двух крепко сбитых официанток, которых, видно, здорово проинструктировал, потому как те изо всех сил старались ублажить дорогих гостей. Гостям же брито не до них. Но для приличия выпили с девками шампанского, посудачили о том о сем, пощупали их за сиськи да и отослали на время, чтобы не мешали серьезному разговору.
Когда с приветствиями было покончено, Ацгел, выпивая и аппетитно закусывая, начал рассказывать подробности СЕоей командировки. Если авторитеты в крупных городах Урала и Сибири с пониманием отнеслись к новым идеям Медведя, то урки Поволжья и особенно Кавказа все приняли в штыки. Отставив тарелку, Ангел поведал о том, как он не на шутку сцепился в Пятигорске с лаврушниками — кавказскими законниками. Особую досаду его вызывали строптивые дагестанцы.
— Да они нас, московских, вообще ни в грош не ставят, Георгий Иванович! Заур Кизлярский, их вожак, прямо мне в глаза так и ляпнул: у вас, мол, свои понятия, а у нас, у горцев, свои.
Ангел гневно плеснул себе в рюмку коньяку, залпом выпил и продолжил:
— Я ему возражаю: что вы одни сможете сделать, коли мы все объединимся? А он отвечает, что, мол, это мы еще посмотрим, как вы объединитесь. Мол, время покажет, кто сильнее. А кто сильнее, тот и будет прав. Заур, конечно, уверен, что пиковые станут сильнее. Не нынче, так через двадцать лет. Они уже на наше Черноморское побережье губищи раскатали — от Туапсе до Сочей…
Медведь не слушал дальше. Вести, конечно, неприятные, но не такие уж и страшные. А лаврушники, или пиковые воры, — словом, вся эта кавказская братия обычно берет нахрапом, но против упорного давления слаба. Заур тоже хоть вор и известный, но больше славен нахрапом да куражом.
— Погоди, — Медведь насупился вдруг, прервав гневную речь Ангела, — так кто там что конкретно говорил?
— Да уже перед самым моим отъездом из Пятигорска, — горячась, по новой стал объяснять Ангел, — мне передали маляву от Заура. Мол, если вы, московские, не успокоитесь, мы вам житья не дадим. Сила, мол, все равно на нашей стороне!.. Мы, кавказские, вас, русских, одолеем… На вашей же территории!
— Ах, вот оно что! — осенило Медведя. — А я-то все в толк не возьму, с чего это вдруг наш батоно Зураб стал таким несговорчивым? Не исключаю, что ему сигнальчик от Заура поступил. Он же его давний корешок, хоть и не дагестанец, а грузин!
История с Зурабом была давняя, начавшаяся после кисловодского схода, где согласные с Медведем законные воры порешили взять под свой учет и контроль подпольных цеховиков. Многим, кто просек фишку, это дело и впрямь показалось интересным. Все знали, что по всему Союзу там и сям, как грибы после дождя, возникают нелегальные цеха, в которых гонят разномастный ширпотреб — от ботинок и рубашек до радиоприемников и холодильников. Причем эти подпольные предприятия выглядели вполне законно: там трудились рабочие, отрабатывая свою восьмичасовую смену, там устраивали даже соцсоревнование с переходящими знаменами, там передовикам вручали значки «Ударник коммунистического труда», но только несколько человек знали, что реальные финансовые дела предприятия имеют мало общего с официальными показателями. В основном это была заслуга опытных бухгалтеров, которые так преуспели в своем искусстве, что в их книгах черт ногу мог бы сломать, не то что проверочные комиссии из ОБХСС…
Медведю пришлось проявить всю свою находчивость и немалую изобретательность, чтобы выявить такие предприятия по всей стране, — в этом как раз и состояла основная трудность. Зато все дальнейшее было делом техники. Сначала он посылал туда своих людей, которые нанимались на «черные» предприятия рабочими или, если удавалось, инженерами да бухгалтерами. А когда у него собиралась вся полнота информации о легальном и нелегальном производстве, Медведь лично выходил на директора и проводил с ним беседу. Как правило, после некоторого препирательства «теневые воротилы» соглашались выплачивать пятнадцать — двадцать процентов чуть ли не с охотой. Ведь им гарантировалось мощное прикрытие и от местных властей, где у Медведя уже работали свои прикормленные люди, и от беспредельщиков-бандитов, наводивших ужас на теневых предпринимателей.
До поры до времени все шло гладко. Но вот в начале этого месяца случился облом: директор подмосковной обувной фабрики Зураб Ираклиевич Гогочкория, в преступном мире известный как Зураб, на протяжении двух лет исправно плативший московским за крышу, вдруг наотрез отказался иметь с ними дело. Медведь терялся в догадках, с чегоэто Зураб стал такой смелый. Но теперь после отчета Ангела, похоже, стало ясно, кто стоит за спиной строптивого грузина и кто дергает за невидимые ниточки. Скорее всего, это был Заур Кизлярский или кто-то из его пиковой братии. Но тогда тем более нельзя было бросать дело, потому как тут все упиралось в принцип, — и уже наутро, угрюмо слушая веселые анекдотцы, что травил Ангел, Медведь поехал разбираться с Зурабом. Дело это было непростое, щепетильное.
Фабричка Гогочкория стояла в Марьино, недалеко от очистных сооружений — огромных колодцев, где бултыхалось московское дерьмо.
— Вот достойное место для нашего Зураба, — не то в шутку, не то всерьез неожиданно сказал Ангел. — Может помакаем обнаглевшего пройдоху головой в это дерьмо, да и все дела. Будет в общак платить, как миленький.
Эта мысль показалась Медведю забавной. Он какое-то время молча смотрел на колодцы очистных сооружений, вспоминая те дела, которые водились за Зурабом.
Потом он резко хлопнул водителя по плечу, попросив остановить «Волгу».
Они вышли из машины и минут пять о чем-то разговаривали с Ангелом.
Получив надлежащие инструкции, Ангел сразу же пересел в «Москвич», следовавший за их «Волгой», и укатил. Медведь приказал ему уложиться в час, не больше, и тут же перезвонить прямо в кабинет Гогочкория.
Зураб Ираклиевич Гогочкория был сорокалетним грузином, с младых ногтей живущим не в ладах с законом. Свой первый срок он получил еще совсем пацаном — лет восемнадцати. Но уже тогда он был весьма ловок и жаден.
По профессии сапожник, Зураб сколотил на Черноморском побережье сеть мелких сапожных мастерских, но кому-то перебежал дорогу, потом кого-то подставил, но сам на том и погорел…
Ему дали пять лет за хищения, но убитая горем мать кинулась к двоюродному брату покойного мужа, служившему замминистра легкой промышленности Грузии, и уговорила помочь безалаберному сынку. Тот сжалился над бедной женщиной, позвонил кому надо, и Зураб смог отбыть срок на родине и всего за два года. На зоне его талант великого махинатора расцвел во всей красе: он, несмотря на свой юный возраст, организовал в колонии настоящую сапожную фабрику, которую прикрывал сам барин, причем фабрика настолько успешно функционировала, что в дело пришлось брать дядю-замминистра.
