Охранник пообещал невидимому собеседнику не только «разбить рожу в любом случае», но еще и роль «двухвостки»[47] на тюрьме и в зоне, если тот тотчас не покажет себя с лучшей стороны и не выйдет без «железа».
«Стаж…» – молчаливо признал советник.
Охранник говорил, что не привык стоять вот так, перед запертой дверью. Это претит его внутренним убеждениям. Он не большой специалист в деле похищения людей, хотя – и такое прошлое – дело было, но уроки извлечены и выводы сделаны, но он глубоко уверен в том, что держать у порога порядочных людей вот так, затихарясь, как крыса, не по-человечески.
Если прыгун хочет хоть как-то сохранить лицо и не быть в зоне опущен по полной программе, то ему следует открыть дверь, получить два раза по морде за испуг, испытанный двумя уважаемыми людьми во время его удержания на весу, и признать, что он неправ. После этого охранник не гарантирует, что «важняк» в метре от него не забьет прыгуна ногами, ибо руки его расцарапаны до крови, но он, охранник, гарантирует, что на тюрьме и зоне прыгуна воспримут как нормального пацана.
Охранник сказал, что выдыхается, что его душевный порыв спасти моральный и физиологический облик прыгуна исчерпан, и, если тот не высунет свой «пятак» в щель через шестьдесят секунд, в дело вступит правосудие, как наименее пригодный способ для исправления худших черт характера.
– У меня нет оружия, – раздался из-за двери тихий голос, и Кряжин опешил.
– Если бы ты охранял девятилетнее дитя с «железом», пацан, – ответил охранник, сплюнув под дверь, – я бы тебя просто не понял. Отчиняй дверь, пока я решения не изменил. Я ведь не следователь Генеральной прокуратуры, два раза предлагать не стану!
К величайшему изумлению советника, дверь приоткрылась и на пороге возник тот самый, светловолосый, с ямочкой.
И он тут же, коротко хрюкнув, полетел внутрь квартиры, оказавшейся, по счастью, без хозяев.
– Гражданин следователь, вы будете? – поинтересовался охранник, разминая кисть едва не вывернутой руки.
– Что ты мне предлагаешь его, как бабу бродяга? – возмутился Кряжин.
Охранник напомнил, что обещал прыгуну два раза, и менять своего решения не намерен. Он правильный пацан и слово свое держит.
Вспомнив бледного, измученного Колю, следователь сказал, что осмотрит пока комнаты, и вышел вон. И вошел сразу же, как только услышал звук второго удара. Наручников у него не было, поэтому, вытянув из брюк светловолосого ремень, он «милицейской» петлей одним движением перехлестнул ему руки.
Спасатели и Саланцев прибыли почти одновременно. Вбежал в квартиру, пробежал через всю гостиную, не замечая троих людей, расположившихся на диване, и с ходу опустил перед следователем несколько листов бумаги, испещренных мелким шрифтом принтерной распечатки.
– Это ответы из Парижа и Ниццы. Я не совсем понимаю, что они сообщают. Какой Осинцев? При чем здесь Осинцев?
– Ты ни с кем не хочешь поздороваться? – глубоко затянувшись сигаретным дымом, советник посмотрел в глубь комнаты.
Сыщик сопроводил его взгляд, кивнул головой присутствующим и снова поинтересовался у Кряжина, кто такой Осинцев.
– С Колей поздоровайся, – велел Кряжин.
– Здравствуй, Коля, – сделав ударение на первом слове, сказал старший опер и растерянно посмотрел на следователя. Только тут он повернулся в сторону четы Кайнаковых, сидящей на диване. Между ними сидел мальчуган с огненно-рыжей шевелюрой.
– Коля? – уже совсем неприлично тихо повторил Саланцев.
– Мама, почему этот слон такой глупый? – терпению третьеклассника, по-видимому, пришел конец.
– Не сметь так!.. – вырвалось из Ангелины Викторовны, но она тут же взяла себя в руки и прижала голову сына к груди. – Это наши самые дорогие слоны… Самые лучшие в мире…
Саланцев расстроился. Пока он ездил с бумажками туда-сюда, все уже случилось.
– Ты молодец, Андрей Андреевич, – негромко, чтобы это касалось их одних, пробормотал Кряжин. Он уже успел просмотреть «бумажки» и понять их смысл. – Ты просто не представляешь, что сделал.
– А что я сделал? Я ничего не делал. Поработал за курьера между Генпрокурором и его подчиненным.
– Ты привез мне последние ответы на мои последние вопросы.
Владимира Емельяновича Осинцева доставили в Москву через двое суток после описанных событий. Но до того, как самолет с ним на борту опустился на посадочную полосу международного аэропорта Шереметьево-2, он совершил еще один полет.
Из Страсбурга он прибыл рейсом до Франкфурта, и на самом выходе из терминала к нему подошли двое крепких молодых людей, предъявили удостоверения сотрудников Международной полиции и попросили сесть в ожидающий их автомобиль «Мерседес». Владимир Емельянович тут же предъявил удостоверение помощника представителя в Европейском суде, однако должного впечатления этот документ на молодых людей не произвел. Напротив, они согласились с тем, что личность Осинцева ими проверена и удостоверена. Разговаривали господа, как и следовало ожидать, по-немецки.
– Тогда в чем дело? – возмутился Осинцев тоже по-немецки. – Я обладаю статусом неприкосновенности!
– Sehr schon,[48] – согласился с этим один из них.
– Вы не понимаете! – Осинцев, полагая, что становится участником беспрецедентного недоразумения, попробовал уточнить: – Я представитель Европейского суда!
– Auch gut,[49] – невозмутимо сказал второй, и сразу после этого оба стали похожи на двух вокзальных московских мусоров.
«Мерседес» подъехал, один из «интерполовцев» положил руку на его затылок и довольно бесцеремонно склонил под крышу респектабельного авто. Следующий рейс до Москвы вылетал из Франкфурта через сорок минут, и все это время помощнику представителя пришлось пробыть в компании этих немногословных ребят.
Рейс объявили, и в комнату для ожидания VIP-пассажиров вошли еще двое. И эти четверо стали вести себя так, словно все между ними оговорено заранее. Или так оно и было на самом деле?
– Bonjour, messieurs![50] – сказал один из вошедших и тут же вручил «немцу» узкий конверт.
Тот вынул лист с угловым штампом, проверил печать и только после этого прочел текст. Потом сложил его втрое, и убрал во внутренний карман пиджака. Кивнул вошедшим: «C'est tout ce que je desire savoir»,[51] и оба вышли.
Один из новых сопровождающих посмотрел на часы, сверился с ними и Осинцев. До рейса, отправления которого он не ждал, но боялся больше всего – до Москвы, – оставалось чуть более пяти минут.
– Je voudrais voir le Russen consul,[52] – понимая, что собеседование не получается, твердо заявил помощник представителя.
Но те встали, и старший из них жестом руки пригласил Осинцева следовать за ними.
– Je vous demande un peu?![53] – сорвался на полукрик Осинцев.
– Ne perdons point temps.[54] – И жест повторился.
Уже в самолете Владимир Емельянович услышал, как один из его спутников, отойдя к отделению стюардесс, на чистом русском языке произнес:
– Мы втроем займем места в вашем салоне, в самом конце, справа. Самолет полупуст, а потому я прошу вас рассадить пассажиров так, чтобы ни слева, ни впереди нас никого не было.
– Конечно, – ответила стюардесса.
– Вы русские? – безразлично поинтересовался Осинцев, когда самолет, чуть подрагивая огромными крыльями, стал набирать высоту.
– Конечно, – отложив на секунду в сторону прошлогодний журнал, ответил тот, что старше. – И мы летим на родину. Вы что-нибудь выпьете?
Осинцев смотрел на него немигающим взглядом долго, сжимал подлокотники сидений и неслышно скрежетал по ним ногтями.
– Allez vous…[55]
– Грубо, – совершенно не обидевшись, заметил сосед и снова уткнулся в журнал.
И сейчас перед Осинцевым сидел мужчина с едва заметной сединой на висках, чей пиджак пятьдесят шестого размера был ему впору, а то помещение, где они находились, не способствовало тому, чтобы разговор велся на равных.
– Конечно, это не апартаменты представительства России во Франции, – заметил мужчина, – но в том, что иного выхода вы мне не оставили, только ваша вина. Я старший следователь по особо важным делам Генеральной прокуратуры Российской Федерации Кряжин. И впервые видя вас воочию, готов рассказать вам, как вы организовали преступную группу для похищения сына Кайнакова с последующим получением за его свободу двенадцати миллионов долларов.
– Бред какой…
Кабинет для допросов Лефортовского изолятора наполнился дымом сигарет.
– Похищения людей давно утратили свою оригинальность, – сказал Кряжин и вынул из папки чистый бланк протокола допроса. – Правоохранительные органы до подробностей изучили психологический портрет среднестатистического похитителя, и с каждым разом преступникам становится все труднее получать деньги за жизнь людей. Человека уводят из дома по надуманным, но близким ему причинам, захватывают в автомобиле, хватают на улице с применением подложных документов и формы сотрудников правоохранительных органов. Можно перечислять без конца эти способы. Они, пожалуй, – это самый простой этап во всей операции. Следующий момент – уничтожение следов преступления. Работу по изоляции человека из его привычной среды и условий жизни должны выполнять профессионалы высокого класса. Ничто не должно выдавать их намерений во время похищения. Если похитители заметят, что предприятию угрожает малейшая опасность, они тут же выходят из игры, не успевая довести процесс даже до предъявления требований выкупа. Слишком велик риск и чересчур значительна опасность быть уличенным – опыт прошлых похищений используют не только правоохранительные органы, но и их противники. Едва преступники убеждаются в том, что у них гарантированная свобода для дальнейших действий, они тут же приступают к работе. Наступает самый важный этап операции – предъявление требований и диктовка условий последующего освобождения заложника. И это самая трудная работа, требующая изобретательности и высочайшей квалификации похитителей. Положите деньги в сумку, а сумку сбросьте с моста на крышу двигающегося под ним катера – эта тема «съедается» докучливыми ментами в первые же часы операции по освобождению заложника. В нынешних условиях нетрудно похитить и предъявить. Нынче практически невозможно получить деньги и скрыться. Нужна причина, которая в состоянии выбить почву из-под ног родственников и сыскарей. Условия освобождения Коли Кайнакова были столь же невыполнимы практически, сколь удобны для теоретического восприятия. Психологически момент был высчитан точно, и сделать это мог лишь профессионал в области взаимоотношений русского человека с правосудием. Что стоит освободить олигарха Устимцева, если сам Кайнаков уже не раз откупался от очевидных судебных процессов? Чем Кайнаков лучше Устимцева? Нужно лишь договориться с судьей, в данном случае – с судьями.
