В половине десятого, отключив пробки и проверив краны, он вышел из дому и сел в свои видавшие виды «Жигули».
Эдик Наумов уложил фотографии в сушильный шкаф, включил его и задернул ширму.
— Это для вечернего выпуска, — объяснил детективу, — срочно.
Евгений сидел в старом кресле с потертой обшивкой у окна и просматривал на свет пленку, сделанную, по уверению лаборанта, в понедельник двадцатого апреля. На кадрах были запечатлены общая панорама закройного цеха, диспетчерская фабрики, ленточно-закройная машина — все то, о чем рассказывала Рудинская в репортаже, вышедшем во вторник утром. Газеты лежали перед Евгением на столе.
— Хороший он фотограф?
— Классный! Мне его даже жаль. Из него мог бы получиться кинооператор. Он во ВГИКе учился, с третьего курса ушел.
— Почему, не рассказывал?
— Так, вскользь. Насколько я понял, не верил в перспективы. Много блатных, мало вакансий — как везде. Да и бабки тоже — стипендии не хватало, помощи ждать не от кого. У сестры квартирка тесная, двое детей, да и с мужем они не ладили. В общем, как говорил поэт, «любовная лодка разбилась о быт».
У Евгения были другие представления о способах достижения цели. Стоило ли поступать в институт, если не готов к таким трудностям? Носили ведь драные портки, разгружали свиные туши на Сортировочной по ночам. Тем более — оператор! Подрабатывал бы себе в тех же «Подробностях».
— А жена? У него была жена, как мне известно.
— Жена Инга. Красивая женщина. Фотомодель. Она в основном и зарабатывала. Кстати, это Фрол ее открыл и делал с нее первые фотографии. Потом она ушла к мастерам, стала сниматься для западных журналов, много получала. Платила за квартиру, кормила его, он очень комплексовал по этому поводу. Мужик все-таки…
Это уже было ближе, хотя и здесь представления Столетника были в корне другими.
— Он пил?
Эдик пожал плечами:
— Ну, пил. Как все. Мог прилично набраться, но алкоголиком не был. Во всяком случае, по его вине срывов не было.
— Ладно, Эдик, посмотрел Евгений на часы, — насчет понедельника я все понял: они с Рудинской приехали из Нагатина навеселе, привезли материалы. Он принес тебе пленку, она написала репортаж. И они уехали, так?
— Да.
— Что было в среду? Во сколько здесь появился Неледин?
Эдик задумался. В целом и тон детектива, и его собственное двусмысленное положение, как будто он был штатным информатором или дал согласие стучать на Фрола, ему не нравились. Но детектив мотивировал свой интерес желанием помочь Рудинской. Нинка была компанейской бабой, не раз приходила в лабораторию покурить или попить пивка с похмелья — подальше от посторонних глаз. Ее Наумов жалел.
— Он появился в час.
— Точно?
— Абсолютно. Спросил: «Ты еще не на обеде?» А я заработался и прозевал обеденный перерыв. Да я бы вообще никуда не пошел, у меня с собой гамбургер был и кофе в термосе. А он говорит: «Давай, иди, все уже побежали. Пока ты будешь обедать, я тут кое-что проявлю». Я ему говорю: не положено, мол… Ну, вроде бы в шутку…
— А что, действительно не положено?
— Да нет, не то чтобы… Начальник фотоцеха ругается, если фотокоры печатают снимки не по заданию редакции. Хозрасчет, понимаете? Мы регистрируем, редакция платит.
— Ясно, давай дальше!
— А что дальше? Я пошел пообедал, он тут что-то делал. В смысле, пленку проявлял.
— Откуда ты знаешь, что он проявлял пленку?
— Он мне сказал, что должен проявить пленку. Срочно. Когда я пришел, он укладывал в сумку аппаратуру и кассеты. Да я уже все сто раз следователю рассказывал: не заметил я, сколько кассет было, что там еще…
— А я тебя об этом не спрашиваю, — улыбнулся Столетник.
— Тогда все. — Наумов встал, запахнул полы грязного, с оторванной нижней пуговицей халата. — Да, да!.. Я заметил, что он был каким-то растерянным и даже вроде побледнел. Не смотрел на меня, рылся в сумке… Я еще спросил: «Ты, часом, не заболел, Фрол?» Он, кажется, ничего не сказал, вышел…
— Заметил когда? Когда он вошел или когда ты вернулся?
— Нет, когда я вернулся. Вошел-то он энергично, меня отправил на обед, стал тут хозяйничать. А потом его как будто подменили. Еще у него были мокрые туфли… нет, кроссовки на нем были, кажется… да. И джинсы тоже мокрые внизу. Я еще подумал, где он так успел-то ноги промочить, но спросить не удалось, он собрал вещи и молча вышел.
— И в тот день ты его больше не видел?
— Почему? Видел, мы же на дне рождения Палехиной гуляли. Ей сорок пять двадцать второго стукнуло. Да там почти все наши были. Только я рано ушел — в шесть часов, мне домой нужно было. Фрол с Хижняком Стасом вернулся, он мне еще пленку отдал с выставки медтехники, но я ее проявлял назавтра. Как раз в редакцию следователь из милиции приходил, смотрел пленку, фотографии… Вроде как вы сейчас.
Евгений отложил пленку, просмотренную уже дважды, взял со стола газеты.
— Спасибо, — протянул лаборанту руку, — ты мне очень помог.
Ближе к обеду он повидался с Палехиной. Людмила Сергеевна рассказала, что видела, как в понедельник Фрол и Нина садились в такси, а в среду он появился один.
— Какой-то заполошенный, будто сам не свой, представляете? — говорила она с придыханием, глядя на Евгения выпученными, да еще увеличенными линзами очков глазами.
Из всего, что рассказала о Неледине эта словоохотливая женщина, Евгений понял три вещи: что фотокор был в редакции одиозной фигурой, что он уезжал с Ниной в понедельник, а вернулся в среду без нее, и то, что Наумов не соврал: после обеда, в два часа, Неледин был «заполошенный, будто сам не свой».
Это же подтвердил и сотрудник отдела происшествий Мартинсон: «Я его спросил, не встречал ли он Нину, хотел послать ее на пожар в Останкинский район. Нам позвонили — пожар третьей степени, а у меня в отделе, как назло, никого из репортеров не осталось. А он сказал, что не видел. Вот и все. На дне рождения Палехиной о Нине никто не вспоминал — мало ли, где она. Вспоминать стали только назавтра, когда в редакцию пришел следователь из милиции и мы узнали, что Неледина избили хулиганы. Ну и потом, конечно, когда уж ее мать к Черноусу, к редактору, пришла. Он нас всех собрал у себя, рассказал, что произошло, нас по одному следователь вызывал в триста пятую комнату».
Разговор с репортером Хижняком у Евгения складывался по-другому. В редакции говорили, что они с Нелединым в приятельских отношениях, но сам Хижняк — надменный и, как показалось Евгению, безразличный как к приятелю, так и к Рудинской, если не сказать, ко всем на свете — постарался от близкого знакомства с Нелединым откреститься:
— На ВВЦ он опоздал. Мы должны были с ним встретиться в двенадцать часов…
— Когда вы договорились об этом?
— В понедельник, когда они с Рудинской вернулись из Нагатина.
— А во вторник?
— Во вторник у нас библиотечный день… то есть у меня.
— Ясно. Значит, он был человеком необязательным? Или его неявка была чем-то из ряда вон? — нашел зацепку Евгений.
Хижняк закурил «Мальборо», вальяжно развалился на стуле.
— Ну, как вам сказать, — криво усмехнулся. — Вообще-то да, необязательным. Мог, например, взять в долг и не вернуть в срок.
— А мог он, например, спровоцировать драку? Я не имею в виду в тот день, а вообще.
— Мог. Надо сказать, Фролушка наш достаточно вспыльчивый человек. Акцентуированная личность, с надрывом. Несостоявшийся талант. Неадекватные возможности и желания, так сказать.
— Но вы пошли к нему в больницу?
— Поехал, — уточнил Хижняк, нравоучительно подняв указательный палец. — Да. Нашел его в палате в побитом, так сказать, состоянии. Рассказал, что им интересовался следователь. Что еще? Ах, да, долг ему отдал. Спросил о самочувствии, яблочек принес. Что еще-то? Ну и все, пожалуй. Да его вскоре выписали, в пятницу. Я ему вечером еще звонил, он сказал, что у него был осмотр в присутствии понятых и что квартирная хозяйка — та еще сволочь, я вам доложу! — велела убираться, обещала привести другого жильца. Он просил меня присмотреть ему что-нибудь подешевле, но я так понял, просто хотел несколько дней у меня перекантоваться. В принципе я бы не возражал, хотя у меня ребенок маленький… Но его посадили.
В общем, в редакции он узнал немного нового. В том числе и у редактора по фамилии Черноус. Разве что тот снабдил его ксерокопиями со статеек и репортажей Нины Рудинской.
Уже из машины Евгений позвонил в агентство, отозвался Решетников. Сказал, что Валерия заезжала за «Кенвудом», фотографии Артур Новожилов сделал, а сам он сидит на связи и ждет кого-нибудь, чтобы поделиться интересными новостями.
«Хоть у него есть новости», — подумал Евгений, раздосадованный не самым продуктивным днем в своей жизни.
