— Так.
— От Магадана до Хабаровска — четыре часа?
— Так.
— К тому же не забывайте, что сейчас уже настало время отпусков. И билет на самолет достать трудно. Но пусть даже вам повезет и за день доберетесь до Хабаровска. Но опять же потеряете два дня на оформление спецпропуска в пограничную зону. Так всегда. Когда пароходом — вам его выпишут в милиции морвокзала по удостоверению. В аэропорту этих порядков еще не заведено. Придется побегать. Потом из Хабаровска, опять же с посадкой на заправку, еще часов десять полета. Вот и считай те сами, что выгоднее. Как быстрее. Если морским путем — два месяца до Камчатки добираться будете. Навигация у нас начнется лишь через месяц. Пока ледоколы подойдут. Скорость наших судов вам известна. Пока обогнешь Чукотку — месяц потеряешь…
— Мне это не подходит, — перебил начальника лагеря Яровой; отойдя к окну, углубился в подсчеты. — Так или иначе, никак не получается меньше четырех дней.
— Не горюйте. Мы уже научились ждать. Кладите неделю на дорогу и не ошибетесь. И считай те, что вам крупно повезло. В порту из-за непогоды рей с могут отложить, в море шторм может прихватить. Да и здесь, пока на нарте до Певека доберешься, тоже всякое бывает. Так что не переживайте. Север любит терпеливых.
Яровой выглянул в окно. Ему показалось, что пурга стала заметно слабеть.
Темное небо хоть и сыпало снег, но ветер уже не трепал крышу дома, не раздирал его углы, не бил по окнам заледенелыми рукавицами. Лишь редкие порывы его взъерошивали седые гривы сугробов, словно напоминая, что здесь зима и она в любой момент может показать себя и свою силу.
Вот чья-то фигура уже отчетливо проглядывает сквозь снежную завесу. Человек идет ровно. Не шатаясь от ветра. Лишь слегка наклонив вперед упрямую голову. «Куда это он? Сюда! Наверное, к Виктору Федоровичу», — подумал Яровой и предупредил корпевшего над бумагами начальника лагеря.
— Поработать не дадут, — заворчал тот, не поднимая головы.
— Здравствуйте, — вошел в кабинет подтянутый, словно игрушечный — с витрины, человек.
— Здравствуйте! — узнал его по голосу начальник лагеря. И, не повернув лица в сторону вошедшего, сказал:
— Вы к нему, — и указал в сторону Ярового.
Вошедший быстро разделся. Подошел к столу.
— Вы меня звали? Я заместитель начальника лагеря по воспитательной работе среди заключенных. Моя фамилия — Васильев, — отрекомендовался вошедший единым духом.
Яровой, как и на предыдущих допросах, назвав себя, пригласил сесть и приступил к обычной процедуре:
— Я вас буду допрашивать в качестве свидетеля. Ваше имя и отчество? Год и место рождения, национальность? Образование?
Он заполнял первую страницу протокола. Васильев отвечал по- военному четко, как человек, который гордится своими анкетными данными.
— Простите, а по какому, собственно, делу вы меня допрашиваете? — прервал он вдруг Ярового.
— Не торопитесь, я скажу. Вот здесь распишитесь, пожалуйста, и том, что вы предупреждены мною об уголовной ответственности за заведомо ложные показания, а так же за отказ или уклонение…
— А по какому праву вы меня допрашиваете? — перебив Ярового, вскочил Васильев. — И вообще, как вы здесь оказались? С каких это порвы, Виктор Федорович, — повернулся Васильев к начальнику, — впускаете на территорию лагеря посторонних? Допускаете, как мне доложили, их общение с заключенными! Ведь приезжий товарищ не из нашей Певекской прокуратуры и даже не из Магаданской! Да и тех для их же безопасности мы с Бондаревым в свое время не впускали в зону! И, кстати, очень верно. Я не потерплю такой потери бдительности и доложу куда следует…
— Сядьте, Васильев! — побагровел начальник лагеря, — и не устраивайте здесь балагана! Стыдитесь! Своим железобетонным апломбом, затасканной демагогией и дремучим невежеством в элементарных познаниях уголовно-процессуального закона вы, Васильев, роняете честь и достоинство офицера. И оставьте старую манеру говорить об одном человеке во множественном числе, а на дело государственной важности — вешать ярлыки своего калужского представления о законности.
— Я не из Калуги! — сорвался на фальцет голос Васильева.
— Я имею ввиду не место, где вы осчастливили нас своим появлением на свет. Я говорю о ленинском указании о том, что не должно быть законности Калужской в отличие от законности Казанской. Закон — един для всех, в том числе и для вас, Васильев, — рассмеялся начальник лагеря. И, опять посуровев, добавил: — Ленина надо знать, Васильев, а не только устав внутренней службы. И это мой заместитель по воспитательной части… — сокрушенно развел руками Виктор Федорович. — Товарищ Яровой, я думаю, Васильев уже осознал полноту ваших полномочий следователя и готов принести вам свои извинения. Так, Васильев? — мощный торс начальника лагеря наклонился над вжавшим голову в плечи заместителем.
— Да-а… Извините, товарищ следователь прокуратуры, давайте я подпишусь, что буду говорить правду, — заторопился Васильев, кося глазом в спину возвращавшегося к своему столу начальника.
— Хорошо, свидетель. Я готов продолжить, но предупреждаю: если вы по-прежнему будете настаивать на своем мнимом праве отказываться или уклоняться от дачи показаний, я вынужден буду сделать об этом отметку в протоколе и прекратить допрос, — невозмутимо отчеканил Яровой.
— Спрашивайте, — опустил голову Васильев.
— Вначале я отвечу на ваш предыдущий вопрос — по какому делу вы будете давать показания. Итак, в Ереване недавно был обнаружен труп. По этому факту я возбудил уголовное дело и веду расследование, в процессе которого возникли веские основания считать смерть этого ереванского гостя насильственной. Проще говоря, устанавливается возможный убийца. Или убийцы Авангарда Евдокимова, — Яровой намеренно сделал паузу, внимательно наблюдая за реакцией Васильева. Тот, услышав фамилию Скальпа, заметно побледнел. Зрачки его внезапно запрыгали. «Как зверьки, пойманные в клетке», — подумал Яровой. И тут же мысленно зафиксировал проверенную долгим опытом оценку: «явный признак волнения. Волнения и… боязни, — опять же мысленно поправил себя Яровой. — Но чем вызвано это волнение и чего он боится? Ну-ка, следователь, какой короткий анализ ты сделал, пока этот воспитатель заключенных петушился? Будем честны, до этого все допросы проходили очень гладко. Информация давалась легко. Не потому ли, что зэки были в какой-то мере, кто в большей, кто в меньшей, заинтересованы разоблачить Скальпа, как «суку», как осведомителя Бондарева и его любимчика? А остальные давали показания легко, поскольку никакой личной заинтересованности в результатах расследования не имели. Этот же, Васильев, конечно, уже узнал, когда шел сюда, что я интересуюсь Скальпом. И сразу же попытался сорвать допрос, уклониться от показаний. Плюс явное волнение, которое Васильев не смог скрыть, даже зная заранее, о ком его будут допрашивать. Такое бывает у людей неуравновешенных или… у заинтересованных. Вывод: Васильев не просто не хотел давать показаний. Он, вероятно, не желает «рассекречивать» Скальпа в его сговоре с Бондаревым и самим же Васильевым; либо… Стой, следователь. Ты, конечно, можешь допускать это «либо». Но только как возможную версию. Допускать, но не увлекаться подозрениями. Остановись пока на этом. Мало информации, чтобы идти в своем анализе дальше. Надо продолжить допрос. Пауза уже затянулась. Но нет, не ты первым нарушишь ее. И ты не будешь строить этот допрос, а он посложнее предыдущих, на вопросах и ответах. Вопросами можно дать ему представление об объеме информации, которой располагаешь ты. А тебе надо иметь представление не только о его объеме информации, но и о его правдивости. О том, насколько он далеко зайдет в нежелании говорить. Твоя сдержанность, следователь, создаст у Васильева представление о том, что либо ты уже знаешь очень многое, либо почти ничего не знаешь. В любом из этих случаев он будет в неведении о чем и как много можно сказать, а о чем — промолчи. Приготовься, следователь, зрачки Васильева уже заняли нормальное, стабильное положение. Сейчас задаст вопрос типа «А причем здесь я и наш лагерь?»
Яровой провел этот внутренний диалог с самим собой, оставаясь внешне совершенно невозмутимым и даже безучастным к тому, как воспринял его слова следователь.
