— Да, свидетель, — пододвинул к себе протокол допроса Яровой и спросил: — Нарушал ли Евдокимов дисциплину в бараке?
— Никак нет! — выпалил Васильев.
— С кем был близок?
— С администрацией лагеря.
— А среди заключенных?
— Евдокимов был человек интеллигентный и с преступниками не общался.
— Как же он умудрялся выполнять ваши поручения, не общаясь с заключенными? — насторожился Яровой.
Васильев смутился:
— Он помогал нам, но не подменял нас в нашей работе.
— Это общая фраза. Вы уклоняетесь от ответа.
— Не совсем так. Но, возвращаясь к вашему вопросу, отвечу, что помогая нам, он не входил в контакты с заключенными. Пользовался тем, что видел, слышал. Но, как вы сами понимаете, большего от него и не требовалось. Лишь иногда, но и это по личной инициативе, он беседовал с заключенными, направляя их действия на правильную жизнь в лагере, объяснял необходимость трудовой деятельности и пресечения преступных увлечений, порочащих людей. Но это, я подчеркиваю, его личная инициатива. Мы не могли и не имели права требовать от него такого.
— Скажите мне, а по чьей инициативе он следил за «президентом»? Сознавая при том, что рискует ни чем иным, как своею собственной головой?
— Мы здесь тоже жизнями рисковали. Все до единого. И необходимость своих жизней видели в исполнении службы, верили ее идеалам, а не преступникам. С которыми мы боролись, как с классовыми врагами. А о своих врагах мы не только должны, мы били обязаны знать все, чтобы проводить политику подавления этого врага. Мы не жалели себя и никого для службы, а в этом видели смысл жизни своей. Мы не обсуждали, — кто прав, кто нет. Некогда было. А потому работали с верой в единственную правоту — правоту нашей линии, не считая себя умнее тех, кто руководил нами. Благодаря этому, мы выстояли. И добились многого, — говорил Васильев.
— Да, но в любые времена партия требовала правильного проведения в жизнь своих решений, законными методами, без злоупотреблений и человеческих жертв. Вы с помощью Авангарда Евдокимова получали информацию о преступниках в лагере, но как нм воздействовали на самого Евдокимова? Ведь он— осужденный, как с ним работали? Где, в ком он видел пример для себя? Что полезного почерпнул он здесь? — отложил ручку Яровой.
— Мы выработали свой, единственно правильный метод. Борьбу с преступниками с помощью заключенных. Тоже преступников, но в меньшей мере. И наше внутреннее убеждение нам подсказывало — воздействовать на закоренелых теми, кто не погряз в преступлениях, кто способен был воспринимать требования времени.
— Ладно, об этом мы можем поговорить потом. А сейчас вернемся к допросу, — сказал Яровой.
— Я слушаю вас, — напрягся Васильев.
— Скажите, когда и по какой причине Авангард Евдокимов стал сотрудничать с вами. В частности, с Бондаревым?
— Мы получили указание увеличить выработку угля и руды для нужд заводов. В стране царила сначала военная, а затем послевоенная разруха. Хозяйство нужно было восстанавливать в минимально короткие сроки. И мы вынуждены были, считая это своим первейшим долгом, помочь стране всеми своими силами.
— Я спрашиваю об Авангарде Евдокимове.
— Евдокимов, как и все, был рабочей единицей. Но более сознательной, чем остальные. Единицей мыслящей, умеющей из своем личном примере доказать необходимость классовой перестройки. Через таких, как он, мы воздействовали на остальных и претворяли в жизнь насущные проблемы времени. Мышление и поступки преступников мы изучали с помощью Евдокимова и других, таких же помощников, которые понимали всю важность своей работы, и ставили ее превыше своих интересов, своей жизни.
— Я прошу отвечать на мои вопросы, — попросил Яровой.
— Именно потому в то трудное время мы сделали ставку на прослойку тех заключенных, которые могли быть полезны нам как источник информации о том, как воспринимают преступники нашу работу, что намерены предпринять, как будут выполнять наши указания. Именно для этих целей Бондарев и все мы привлекали на свою сторону помощников из среды заключенных. Наша цель оправдывала любые средства. И в этом мы убеждались ежедневно. Если раньше, до появления помощников, преступники могли не выходить на работу из-за своих прихотей, то потом, когда нам удавалось раскрыть заводил саботажа и изолировать их наказанием от основной массы заключенных, эти беспорядки прекратились и мы стали не только выполнять, а и перевыполнять планы по выработке угля и руды.
— Бывали в вашей работе случаи, когда из-за сведений, полученных от Евдокимова, заключенные попадали в шизо на недопустимо продолжительные сроки, и это вызвало недовольство среди заключенных и покушения на жизнь ваших помощников среди преступников? — спросил Яровой.
— Авангард всегда передавал нам только достоверные сведения. Вовремя предупреждал нас о назревающих конфликтах между преступниками, о случаях грабежей в самих бараках, о поведении воров «в законе», естественно, преступном. На все это мы не могли смотреть равнодушно и принимали экстренные меры по восстановлению дисциплины и соблюдению режима лагеря. Виновных мы обязаны были наказывать так, чтобы другие преступники знали, что ждет их в случае повторения происшедшего. У нас не институт для благородных девиц! У нас лагерь преступников! И мы обязаны были перевоспитать их, сделать из них нормальных рабочих, людей, нужных стране на стройках, в селе. А тут невозможен был индивидуальный подход к каждому. Ведь у нас отбывали сроки «медвежатники», главари «малин», банд, воры всех категорий. Именно потому приходилось иных и в шизо сажать. А как иначе? Нас жизнь учила — не щадить врагов; так как они нас не щадили. Не хочет подчиниться приказу начальника лагеря — в шизо. Ведь в лице администрации такие преступники игнорировали весь наш строй. Да знаете, что с такими нужно было делать? Да я бы их через одного — к стенке… А вы еще спрашиваете, как мы их воспитывали. Мы еще щадили их, не осознавая этого сами. А то, что наказания вызывали недовольство, — неважно. Мы умели и с этим справиться достой но. Авангард рисковал? Мы все рисковали. Но его и своею жизнью мы имели право распоряжаться, но рисковать выполнением планов, терять бдительность — мы не могли. Да! Мы заставляли преступников создавать блага, находясь здесь, у нас! А как же иначе! Умели воровать — умейте восполнить хоть частицу отнятого. В шизо держали непокорных вплоть до исправления. Нас в свое время учили не щадить, не жалеть преступника. Ибо любой из них посягнул на охраняемые законом интересы государства. А они, для каждого должны быть дороже жизни. И я горжусь каждым прожитым днем, каждым днем моей работы. Ибо тогда я жил полной грудью…
— Скажите, а много ли врагов было у Евдокимова? — спросил Яровой.
— Его враги — это наши враги! Это все те, кто в силу заскорузлости, отсталости своей не смогли понять главного — для чего им дана жизнь?! Кто, находясь здесь, пытался подрывать наши устои и завоевания. Наши успехи и достижения! Это не просто преступные элементы, это предатели интересов наших, наши социальные враги. Враги государства! И мы с такими не могли, не имели права церемониться. И победою над ними мы заслуженно гордились. Все! И Авангард! Ему за свою помощь нам не приходилось краснеть. Этим он очищал свою совесть от совершенных ошибок на свободе. Он понял, для чего и во имя чего он должен был жить!
— А кто из освободившихся заключенных мог убить Евдокимова? — спросил Яровой.
— Убить?
— Да, убить, — повторил Аркадий Федорович.
— Лишь те, какие вышли на свободу прежними. Издержки в работе… Кого-то проглядели. Не сумели переломить.
— Так кто это мог быть?
— Это лишь те, кого мы обламывали с помощью Авангарда, — задумался Васильев и выпалил: — Но я считаю, что убийцу нужно искать не среди наших бывших заключенных.
— Этим убийцей мог стать вор? — спросил Яровой.
— Исключено.
— Почему? — удивился Яровой.
— Воры в нашем лагере быстро перевоспитывались. Хорошо зарабатывали. Получали необходимые специальности. По освобождении обеспечивались жильем и работой. У нас с ними не было особых социальных разногласий. Если кто поначалу нарушал режим, вскоре понимал, что от каждого нужно. И не повторял ошибок. Воры никогда не станут сводить счеты с Авангардом. Ибо им, как социально безопасным, нами давалась высокооплачиваемая работа и усиленное питание. После того, как мы обломали их главарей. Они не имели к нам претензий, а мы к ним. Они зарабатывали зачеты и деньги. Другое их не интересовало. Они не вступали в контакты и противоборство с человеком не их круга, не знающим их законов, не дававшим воровскую присягу. А раз так, то и убить такого считалось позором. Вор, поднявший руку мести на обычного зэка, — не вор, такой подвергается каре со сторона других воров за то, что опозорил касту пустым убийством. Не нужным. Которое принести может вред ворам, навести на их след следственные органы, что может привести к разоблачению многих. Потому воры не могли убить Евдокимова. Грозить — да! Это они могли, но расправиться — нет. Только со своим. А этот никогда не принадлежал ни по делам, ни по убеждениям ни к какой воровской прослойке.
