Четыре года он жил с семьей на Малой Никитской улице, втроем они гуляли по Москве, не рискуя забираться слишком далеко — Ленька был еще недостаточно крепок для того, чтобы совершать длительные пешие прогулки. Сейчас же, когда ему исполнилось пять лет, угнаться за ним можно было разве что на мотоцикле. Мальчишка всерьез заинтересовался хоккеем, они с Ярославом часто ходили на матчи с участием любимой команды сына Сталина Василия — ЦСК ВВС, любовались финтами Всеволода Боброва, особенно его фирменным выездом из-за ворот, и Ленька уже начал поговаривать своим малозубым ртом о том, что неплохо бы «товарищу майору обратиться к товарищу генерал-лейтенанту с рапортом о зачислении» его, Леньки, в пятерку Боброва.
Жил и учился в Москве Корнеев только в периоды сессий, с которыми разбирался быстро и на отлично. Ему, Герою Советского Союза, было позволено проходить курс обучения заочно, практику же он изучал, выполняя задачи по указанию генерала Шелестова. За четыре года он довольно ловко овладел разговорным английским, который, будучи склонным к быстрому запоминанию правил произношения и лексики, зубрил по ночам. Немецкий же его приводил в восторг лучших языковедов академии. Но признание как полиглот он получил, все-таки сдавая экзамен не по знакомому с юности языку, а английскому. Преподаватель Терехов, известный в академии под прозвищем Палач, выводя в экзаменационном листе государственного экзамена по английскому языку «отлично», заметил:
— Excellent achievement of the interpreter, it when he begins to translate better than speaks his object.[16]
Спецгруппа «Ураган», созданная по образу и подобию легендарного «Стерха», несколько раз меняла состав, трансформировалась численно и качественно, и в большей степени к этому приложил руку не кто иной, как Корнеев. Владея безупречными навыками определения психологической мотивации людей в боевых условиях и являясь лучшим инструктором по единоборствам, Корнеев в течение двух лет создал боевой отряд, способный выполнять любые боевые задачи. Быть может, занимаясь этим, он действовал немного и в своих интересах. Никакая боевая задача — здесь ли она выполняется или вне СССР — невозможна без качественной физической поддержки. Неизвестно, где он будет выполнять задание партии и правительства после окончания академии, но знание того, что у тебя за спиной группа, которую ты создал сам, вселяет уверенность и придает сил.
Для сессионных выездов в Москву семье офицера разведки Корнеева была выделена двухкомнатная квартира на Малой Никитской. Три месяца в Москве — троих в Ленинграде — снова переезд — и снова возвращение в родной Ленинград. Четыре года этот челнок трех горячо любящих друг друга людей курсировал через Бологое и не испытывал усталости. Отчего, собственно, уставать? Ленька еще не учится, Светлана устроилась (не обошлось без Шелестова) в библиотеку в Москве и в библиотеку в Ленинграде. Служебная квартира на Никитской и своя в Ленинграде, на Васильевском острове.
Учился в академии Корнеев с документами капитана, командира танковой роты. Обстоятельство это смущать его не могло ни при каких обстоятельствах, вскоре стало ясно, что под своими штатными документами в академии никто не учится. Разрешалось носить правительственные награды, обязательна была форма, коль скоро речь шла о военной разведке, но каждый из учащихся знал, что вскоре с формой этой придется расстаться и не надевать, возможно, уже никогда. Выпускники разъедутся по местам выполнения поставленных задач, а в местах этих, к слову сказать, к форме советских офицеров относятся не вполне радушно.
Первое время, находясь в Москве на учебе, Слава ощущал постоянную тревогу за семью. Наученный горьким опытом, он звонил домой сразу, едва появлялась такая возможность, но все равно еле дожидался часа окончания занятий, чтобы выйти из академии и поспешить домой. Четыре года ему потребовалось для того, чтобы успокоить свою душу и убить в себе затравленного волка. Но даже и сейчас, когда все осталось позади, а впереди была лишь жизнь, запланированная четой Корнеевых для счастья, он временами оглядывался и даже ловил себя на том, что, следуя в метро до дома, меняет направления и заметает следы.
Четыре года минуло, они пролетели, как одно мгновение, и это были первые четыре года, начиная со страшного 37-го, когда не нужно было задумываться о том, где придется нынче коротать ночь и какой адрес выбрать из имеющихся, чтобы он не был известен НКВД.
Что осталось в прошлом?
Полонский Альберт Брониславович, переданный решением замначальника военной разведки СССР для проведения оперативно-следственных мероприятий в милицию, на третий день нахождения в Лефортовской тюрьме покончил жизнь самоубийством. Написал записку: «Мне никогда не удастся смыть позор за причинение советскому народу боли и горя», распустил шерстяные носки, сплел из них веревку и повесился. Когда Корнеев узнал об этом, он очень удивился, откуда в лексиконе Червонца могли появиться такие патетические перлы, как «боль и горе советского народа». Если почерк Полонского еще как-то угадывался, то стилистика совершенно не соответствовала характеру бандита. Он мог написать: «Ненавижу ЧК и все, что с ней связано» — и это выглядело бы вполне естественно. Во всяком случае, не выглядело бы как написанное под диктовку. Да и зачем совершенно дискредитировавшему себя криминальному авторитету писать какие-то письма потомкам? Для милиции он — враг народа, для народа — убийца и бандит, для бандитов — ссученный «пассажир».
За все четыре года, что минули после тех страшных событий, Корнеев ни разу не встретился с Весниковым. Крюк потерялся на просторах необъятной родины и не обнаруживался даже в результате подпольного сыска, организованного в столице самим Ярославом. Для Корнеева к началу лета 1949 года стал очевиден факт: Иван Никитович Весников, майор милиции, в милиции ныне не работает. А где он работает, так то одному богу, наверное, известно…
Спустившись с крыльца и ощущая на себе восхищенные взгляды — еще бы: майор с новенькими золотыми погонами, с Золотой Звездой Героя и тремя планками правительственных наград на левой стороне кителя — ордена Ленина, Красной Звезды и медали «За боевые заслуги», — Ярослав сбежал вниз и тут же оказался в объятиях семьи.
— Москва, прощай. Ленинград, здравствуй.
— Жалко прощаться с Малой Никитской, — тоскливо посмотрев в глаза мужа, Светлана прижалась к его плечу. — Когда домой?
Под «домой» следовало понимать, стало быть, Питер.
— Завтра.
— А отпуск не обещают? — по-женски выпрашивая еще большее счастье, поинтересовалась Света.
— Да мы, считай, два года из четырех в отпуске были! — рассмеялся Слава. — Поехали, нужно успеть собраться…
Но отправиться к станции метро им было не суждено. У тротуара рядом с ними мягко притормозила новенькая, сияющая свежей белой краской «Победа», и из-за ее руля ловко, по-спортивному, выскочил Павел Шелестов.
— Вот тебе такси и прибыло… — задумчиво пробормотал Корнеев.
Пропустив несколько машин, Шелестов-младший быстро перебежал проезжую часть и прихватил на руки Корнеева-младшего.
— Майора получил?
— А как же, — улыбаясь беззубым ртом, подтвердил Ленька. — Проблема вышла только с основами теории государства и права.
— Что так? — серьезно поглядывая на малыша, бросил Павел. — Где недоработка?
— Недостаточно четко знаем образцы национальных юридических документов, принятых на Генеральной Ассамблее ООН 10 декабря 1948 года.
— Это, брат, конфет нужно было меньше грызть, — с укором заключил Шелестов. — И побольше гранит науки.
— Да уж грызли мы эту ассамблею, грызли, ночей не спали…
— Понятно, — подкинув его на руках, Павел вынул из кармана предусмотрительно завернутый в кальку леденец и вручил Леньке. — Поехали, люди дорогие.
— Куда? — опешила Света.
— Совершим небольшое путешествие из Москвы в Ленинград. За вещи не беспокойтесь, их соберут и привезут на Васильевский остров. Вам же меньше канителиться. Батя что-то не в духе третий день, уже два раза звонил за последний час, спрашивал, вышел ты или нет.
— А за сутки сколько раз?
— Не меньше десяти. Поехали, Слава… Ведь он мне голову оторвет…
«Батя» — это не обращение сына к отцу. Батей звали генерала Шелестова все, кто служил в доме на Невском. Капитан Шелестов исключением не был, поскольку наказуем и поощряем был исключительно по делам своим, как и каждый из его коллег…
Этот вечер у Адмиралтейства Ярослав запомнит на всю жизнь. Вот этот короткий разговор, а не любой другой. Именно тогда он получит знания, которые не смогла ему дать академия и вся жизнь.
— Я хочу, чтобы ты навсегда запомнил характеристику разведчика, действующего под прикрытием в чужой стране, Слава, — задумчиво перебирая пальцами рук за спиной, сказал генерал Шелестов. — Так уж вышло, что мысль, которую я хочу до тебя донести, тебе уже знакома. Но вряд ли ты обратил на нее внимание, как на самое яркое определение. Ты помнишь, что было написано на склепе Ладоевского? Того самого, который ты нечаянно предложил Червонцу для схрона сокровищ Святого?
