— Веришь в Бога? — спросил тогда Атаман.
— А хрен его знает, — как-то лениво отмахнулся старик. — Може, есть, а може, и нема. Но крещусь, когда спать укладываюсь.
— Сколько же ты один живешь? — не удержался от вопроса Виктор.
— Так почитай усе время, — вздохнул старик. — В лагерях оттрубил восемнадцать безвыходно. Давали сначала десять, но я, значится, одного охранника, зверюга был, царствие ему небесное, — Робинзон перекрестился, — камушком по голове задолбал. Меня когда брали, его лагерные сотоварищи, охрана, значится, испинали всего. Смертным боем били, потому как я еще одному успел заточку в живот сунуть. Вот, значится, мне мужской интерес весь и отбили. Баба, она, конечно, не токмо для постели надобна, но какая согласится жить без этого дела…
— Как думаешь, — Атамана отвлек от воспоминаний шепот брата, — кто там?
— Нам-то что за дело? — недовольно прошипел Атаман. — Нам что красные, что зеленые, что белые — один хрен. Все нас ищут, — просипел он. Услышав скрип поднимавшегося корыта, Атаман направил пистолет в образовавшуюся щель.
— Не пульни сдуру, — произнес Робинзон. — Я это. Затем появился свет фонаря. Чиркнув зажигалкой, Атаман зажег свечу.
— Новости у меня, значится, неважные, — сказал, войдя, Робинзон и посмотрел на подавшегося к нему Виктора. — Видать, чует у тебя сердечко.
— Что? — Виктор схватил его за грудки. — Говори.
— Может, и провокация, — вздохнул старик, — но разговор ходит, будто бы сынка одного из тех, кого ищут, забрал кто-то.
— Кто говорит? — спросил Степан.
— Так у меня три мильтона были, они разговор меж собой вели — какие-то гады по деревням катают на мотоциклетах и в Магазинах говорят, что сына у одного украли. И, ежели брата отдаст, сына возвернут.
— Гады, — проскрипел зубами Виктор и дернулся к выходу.
— Стой, — выпустив пистолет, ухватил его за рукав Степан, — там менты. Они тебя с ходу повяжут. Надо думать, как на этих козлов выйти. Я им отдамся, Степку отпустят.
— Я на твоем месте, — сказал Робинзон, — такой уверенности не держал бы. Зачем им пацана отпущать? Это ж свидетель супротив их будет. Они и тебя того, — он провел ребром ладони по горлу, — и мальчишку, значится, того.
— Пойдем в милицию, — умоляюще проговорил Виктор. — Ведь они убьют Степку. Пойдем. Руки вверх! — выхватив пистолет и направив его на брата, заорал он.
— Это ты тоже зря затеял, — спокойно проговорил Робинзон. — Ведь они что придумали-то, чтоб, значится, он, — Робинзон кивнул на Степана, — им дался, а не милиции. Ну а ежели он в милицию попадет, то все одно твоему сыну каюк будет. Тебе, конечно, этот вопрос решать. — Он со вздохом потеребил бороденку.
— Стреляй его насмерть — и выбросим на улицу. Менты найдут, и те, кто сына твоего захватил, узнают. Но тебе от этого лучше не станет. Туточки надобно другие пути-выходы искать.
— Да ты понимаешь, дед! — крикнул Виктор. — Мой сын…
— А ты на меня не шуми! — рассердился Робинзон. — Думашь — старый и глупый дед? Так неточки. Я очень даже башковитый. Вот и мыслю — в город надобно ехать. Есть у меня тамочки один знакомый. В прошлом очень даже крупный авторитет был. Он мне жизнью обязанный. Вот с ним и погугарить надобно. А шуметь — это дело бабское.
— Слышь, дед, — вздохнул Степан. — Ты нас в город как-нибудь протащи. Есть у нас зацепка. — Потом, подняв брошенный пистолет, обратился к Виктору:
— Помнишь, твой лепило о Костоломе базарил? Вот к нему и зарулим. Возьмем за горло — он нам шустро выложит, что за блаткомитет здесь такой. Мы им и предложим обмен. Вы нам пацана, а я — вот он. Берите. По такому-то адресу. Но сначала пацана отдайте Ритке. Если через час она позвонит и скажет, что все путем, я ваш. Если нет, я такую стрельбу открою — мусора из Москвы прикатят. Сдамся им и все выложу.
— Значится, ты, хлопец, многое знаешь, — заметил старик. — Из-за этого весь сыр-бор и гореть начал. А ты, значится, своего брата спокойно под пули отдашь? — Он взглянул на Виктора.
— Да за сына я и сам себе пулю в лоб пущу, — простонал тот.
— И не правильно сделаешь, — сказал Робинзон. — Надобно пули в лоб тем пущать, кто детей за грудки хватает. Вот этих сволочей надобно без всякой жалости уничтожать как собак бешеных.
— Короче, дед, — решил Степан, — давай придумай какой-нибудь зехир, чтобы в город проскочить. А дальше мы сами решать все будем.
— Надобно головой решать, а не сердцем. Может, вы мне растолкуете, что за дела такие у вас получилися? — спросил Робинзон.
— Тебе-то что?! — заорал Виктор. — Вот что! — крикнул он. — Пошел я! И я знаю, к кому идти! Я ему, козлу поганому!.. — Выхватив свой пистолет, поднялся.
— Надо Степку-племяша спасать, — попытался остановить его Атаман. — А…
— Уйди! — рявкнул Виктор.
Атаман ногой выбил у него пистолет и направил свой ему на ногу.
— Короче, вот что. Дернешься-я тебе лапу на хрен продырявлю. Надо не визжать как бикса, а думать, как племяша вытащить. Дед прав — не сердцем, а головой решать. А так получится, что и нас положат, и пацана угрохают. Ты, конечно, сейчас начнешь визжать, что все это из-за меня. А если бы я не появился, что было бы? Тебя мордовали бы в день раз по пять, и Ритку хором отодрали бы. Вот и думай, что лучше и что хуже.
Виктор обхватил голову руками и сел на пол.
— Ты прав, — пробормотал он. — Прости.
— Я тебе не бикса, — разозлился Атаман, — а какой-никакой, но брат. Нас обоих мать по девять месяцев носила.
— Тебя, похоже, меньше, — усмехнулся Робинзон. — Я где-то в журнале читал, что какой-то ученый — ему, видать, делать не хрена было, вот и занимался ерундой — провел исследования и доказал: что ежели человек родился чуть ранее положенного, даже на пару часов, он уже потенциальный преступник. Выходит, мы с тобой ранее положенного на свет появились.
Степан, зажав рот, глухо захохотал. Виктор посмотрел на невозмутимое лицо старика и тоже засмеялся.
— Смех, он мирит, — отметил Робинзон. — Потому как злой человек смеяться не может. — Это ты тоже… — покатываясь от смеха, спросил Степан, — в журнале вычитал?
— Этому меня жизнь обучила, — сказал старик.
— Тебе сколько лет-то? — вытирая выступившие от смеха слезы, промычал Атаман.
— Шестьдесят стукнет через неделю. — Потом вздохнул:
— Вы туточки пока покумекайте, как лучше, а я, значится, вам еду и воду принесу и в город поеду.
Есть мысля одна, как остановить этих живодеров. Правда, подробностей не ведаю, но они мне покедова и не нужны. Я махом обернусь, — Погоди-ка, — остановил его Степан, — а если без тебя мусора нарисуются?
— Я их предупрежу, что меня, значится, не будет, в город за пивом поеду, здеся его не продают, вы, мол, покараульте. Они и будут издали вас охранять. Я все ихние посты знаю. Там, где вы по полю ползли, чтобы, значится, след ваш замаскировать, поваленное дерево с лесу приволок. Умаялся весь, да и агроном, мать его тудыть, меня матом крыл. Ну, я ему берданку свою показал — зараз смолк. Я вас снабжу продуктами и водой и покачу. Вы уж в туалет как-нибудь потерпите. Али в ведерко, ежели припрет крепко.
— На чем поедешь-то? — спросил Степан. — Сюда, наверное, и автобус не ходит.
— Давненько уж, — кивнул Робинзон, — кто в город собирается по нужде великой, либо меня просит, либо в деревне летом дачники бывают. А так у меня «Волга» старая есть, двадцать первая. Правда, ломается часто, но возит. Я ее у директора совхоза пять лет назад купил. Теперь вот комиссию надобно пройти да техосмотр. Но в этом году, говорят, аж в декабре пройти можно.
— А ты, видать, дедок богатенысий, — ухмыльнулся Степан.
— Так думаешь, я зазря с Запорожья сюда добрался? И три года на траве да камышах жил? Мы под Запорожьем бандой хаживали и вагон почтовый взяли. А там золотишко оказалось. Немного. — Он усмехнулся. — Но мне одному вполне хватило. И еще на старость осталось. Поэтому и сидел тихо-спокойно, чтоб выйти пусть не совсем здоровым, но живым. Меня долго за это золотишко тягали. Потом как-то все позабылось.
— Вот это да, — поразился Степан. — А ты не так прост, как кажешься.
— Уж каков есть, — хмыкнул старик, — таким и кушайте.
— Что у вас творится? — Генерал милиции недовольно оглядел собравшихся за столом офицеров — троих в штатском и двух военных. — Во всех деревнях вовсю идет разговор, что ребенок Ореховых похищен! — Не выдержав, громыхнул кулаком по столу. — Как это понять? Кто Орехов? Заложник или он заодно с братом? Что говорит Орехова? — обратился он к седоватому.
— Ничего, — проворчал тот. — Плачет — и все. Медики говорят, она на грани нервного срыва. Мы просто не рискнули спрашивать о сыне.
— Вот что, — решил генерал, — брать всех, кто говорит о похищенном сыне. Разумеется, кроме деревенских жителей. Что же это получается — под носом разыскников Атамана оповещают о том, что сын его брата в руках преступников, на которых он работал. Атаман нужен им живой или мертвый. Они опасаются его ареста, того, что он начнет говорить. Атаман работал на крупных дельцов. И он нам нужен живой! Все службы работают против одного раненого уголовника. Москва держит под контролем это дело, а он водит нас за нос, как суперагент Джеймс Бонд. Черт возьми, такого еще не бывало. Предупреждаю: с каждого буду спрашивать лично. Атамана нужно взять! И взять живым.
